Теперь можно понять, что первое представление состоялось в условиях, мало благоприятствовавших успеху. Мюратовский офицер, воспитанный в духе революционной идеологии, либо, как это бывает в среде военных, в походах освободившийся от тирании идей, — не может найти в спектакле ничего, что ему понравилось бы, исключая военный марш и несколько трубных сигналов. Французский классицизм, продвинувший свои передовые посты вплоть до Вены, столкнулся здесь с лирикой старой прирейнской Германии; поэтические излияния, вызванные самыми простыми чувствами любви к семье, к познаниями, к свободе, выражаются в пространных одах, которые возносятся от плодородной почвы к небесам. Сама венская критика оказалась суровой. Корреспондент «Freimuthige»[45] констатирует неудачу и стремится объяснить ее. «Мелодия вымучена и не имеет той страстной выразительности, удивительной и неотразимой прелести, которые захватывают нас в творениях Моцарта и Керубини. Если в партитуре и заключено несколько красивых страниц, это все же далеко от того, чтобы быть сочинением не скажу совершенным, по попросту удавшимся». Лейпцпгская «Gazette du monde elegent»[46] признается в своем разочаровании. В том же городе «Allgemeine Musikzeitung»[47] ставит произведению в упрек «недостаток оригинальности, банальность увертюры, длинноты и повторения в вокальных номерах». Некоторые из этих претензий довольно любопытны. Лейпцигский критик удивлялся, что автор наделил воссоединившихся наконец супругов столь пылкой радостью вместо спокойного и умиротворенного чувства, более приличествующего обстоятельствам; это означало непонимание целомудренного и одновременно страстного бетховенского характера, непонимание пылкости, которую Бетховен придавал всем проявлениям любви. Не возбраняется предположить, что, создавая знаменитый дуэт, да и вообще всю партию, он думал о Жозефине Брунсвик, о счастье брачного союза с ней, а быть может, уже мечтал о Терезе. Рецензент «Allgemeine Musikzeitung» объявил «полностью неудавшимся» и хор узников, вновь обретающих солнечный свет.
То было еще одно свидетельство непризнания новаторства бетховенского гения, новаторства бетховенской драматургии. Когда на фоне мягкого звучания аккордов один за другим выходят одетые в лохмотья, обросшие бородами узники, и когда в хоре, проникнутом искренней поэтичностью, они sotto voce прославляют красоту небосвода, радость дышать свободно, выражают свой ужас перед мрачной тюрьмой; когда у них возникает, — чтобы вскоре вновь исчезнуть, — надежда на свободу и покой, — все то, что Бетховен передает с такой волнующей непосредственностью, — в этом его преклонение перед жизнью; он ужо набрасывает гимн к радости. Поразительно, как мог некий английский путешественник, присутствовавший на спектакле, найти эту музыку трудной, сложной; друзья композитора во главе со Стефаном Брейнингом, чтобы подогреть рвение слушателей, должны были распространять в театральном зале стихотворение, прославляющее автора оперы. Исследуя «призыв Леоноры» в первой редакции, восстановленной Пригером, Ромен Роллан замечательно характеризует «величественную песнь, гимн надежды среди скорби, мольбу израненных сердец, которую никто из нас никогда не сможет передать или слушать без скрытых слез».
То, что нас изумляет, когда мы знакомимся с первой редакцией «Фиделио», — это стремление Бетховена подчеркнуть лирические элементы сюжета; стремление, которому он позднее всецело отдается в «Торжественной мессе» и в Девятой симфонии. Даже в театре он проявляет себя гораздо больше как поэт, нежели как драматург. Первоначальная увертюра, та, что в наше время именуется «Леонора № 2», развивается с полнотой и оркестровыми богатствами симфонии. Несомненно, тот либо иной дуэт или трио, ария Марцелипы, песенки Рокко — все это освященные обычаем номера, необходимые в добропорядочном зингшпиле. Моцарт и Керубини узаконили традицию. В своем замечательном исследовании, поэтичном и в то же время глубоко научном, Ромен Роллан утверждает, что «Фиделио» вдохновлен музыкой французской революции, в честности Мегюля. Но, чтобы услышать подлинную бетховенскую речь, достаточно одной лишь фразы, предшествующей знаменитому квартету, — нежного звучания альтов и виолончелей в нескольких тактах Andante, перед тем как начинает петь Марцелина. И еще: после чисто итальянской напыщенности партии Пизарро, когда Леонора, предупрежденная об опасности, принимает героическое решение, — как по-бетховенски выразителен ее призыв. Наслаждаясь этими страницами, где мы вновь обретаем Бетховена — автор сонат и симфоний, где вырисовываются мотивы, знакомые по Фортепианному концерту соль мажор, — можно охотно принять и уступки устаревшим приемам, некоторые недочеты либо пробелы в оркестровке. С точки зрения драматургии проявлено много изобретательности, приведшей к совершенно новым сценическим эффектам, — например, квинтет солистов, соединенный с хором узников, прощающихся с дневным светом. «Большой ансамбль во втором акте «Тангейзера», — пишет Мориц Куфферат, — сочетание голосов и полиритмия в «Лоэнгрине», так же как и септет из «Гугенотов» и многое другое, ведут свое начало непосредственно от «Фиделио». Но лирика, нежная мягкая поэтичность преобладают здесь во всем; Ромен Роллан исследует ее, не разрушая музыкальной конструкции; дуэт Рокко и Леоноры (эпизод, когда они роют подземный ход в тюрьме), по верному замечанию Венсана д'Энди, написал в сонатной форме; поиски звуковых красок, — например, применение гобоя, чтобы оттенить жалобы Леоноры, или nutaep, как в Четвертой симфонии, — указывают, что Бетховен в эту пору работает над развитием оркестровых средств выразительности. В спектакле 1805 года не было еще обширного финала, введенного в новом варианте 1814 года, — радостного благодарственного гимна, который поется на маленькой крепостной площади, у подножия статуи дон Педро Справедливого. В том виде, в каком опера была предложена венской публике (Карлу Черни поручили сделать фортепианное переложение), какой мы узнали ее после восстановления первоначальной редакции, она представляла смелую и настойчивую попытку Бетховена овладеть законами оперной сцены. Этим он отдал дань устремления, изведанным всеми — или почти всеми — великими музыкантами, хотя подобное поле деятельности и требует для величайших из них некоторых компромиссов. Бетховен потерпел неудачу, несмотря на мастерство, с которым он воплощал свой драматургический замысел, несмотря на похвалы, вызванные знаменитой сценой с пистолетом. Но сочинение это, наиболее близкое его сердцу, очень органично связано со всем бетховенским творчеством в целом. Бетховен наметил пути развития современной оперной драматургии именно потому, что он обратился к простым образцам античного дифирамба и сделал поэтическое начало главенствующим, насколько допускало сценическое действие. И чем глубже мы проникаем в истинную сущность, в страстную искренность его творения, тем больше оно волнует нас.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
