— И пожелай мне удачи.
— Дурачок, — покачала головой Симона и крепко обняла его. — Вот, возьми. Будет оберегать тебя. — Она сняла с шеи медальон на кожаном ремешке и вложила его в руку Джонатану. — Это святой Христофор — покровитель путешественников.
Джонатан посмотрел на медальон и повесил его на шею.
— До свидания.
— Adieu.
Он смотрел ей вслед. Когда она дошла до вокзала, ему показалось, что она поднесла руку к лицу и смахнула слезу.
38
Симона Нуаре повесила сумочку на плечо и вошла в здание вокзала. Десятки людей бродили по платформе в ожидании поезда. Жуткий ветер свистел под крышей, и холод пронизывал ее до костей. Она засунула руки в карманы и подошла к табло прибытий и отправлений.
«Я честно старалась, — мысленно говорила она себе. — Я сделала все возможное, чтобы предостеречь его». Но свернуть Джонатана его с выбранного пути ей не удалось, а жаль. Он хороший человек и не заслужил всего, во что вляпался из-за жены. Интересно, способен ли ее муж на такие поступки ради нее? Вряд ли. Поль — не хороший человек. Поэтому она и вышла за него.
Прибыл восьмичасовой поезд — региональный экспресс из Локарно в Регенсбург — два локомотива и двадцать вагонов. Противно заскрипели тормоза, поезд остановился, и пассажиры вышли. Взгляд Симоны все еще блуждал по платформе, а другие пассажиры уже садились в поезд. Наконец и она вошла в вагон. В купе для курящих почти никого не было, и тем не менее она решила пройти в купе для некурящих. Там тоже оказалось полно свободных мест. Она прошла дальше, по-прежнему глядя на платформу, но так и не увидела Джонатана. Дойдя до конца вагона, Симона вышла в тамбур, открыла дверь и выпрыгнула на платформу.
В абсолютном одиночестве она смотрела, как поезд уходит со станции.
Когда хвостовые огни исчезли в темноте, она пошла в вокзальный буфет. Там было многолюдно — в основном бизнесмены, зашедшие выпить кружку пива или чашечку ристретто по дороге с работы домой. Симона села за столик у окна и закурила.
Подошел официант, и она заказала виски. Uno doppelte, per favore.[31] Когда официант принес заказ, она выпила виски залпом. Затем позвонила мужу — поболтала с ним о делах на Всемирном экономическом форуме и сообщила, что будет в Давосе где-то после часа ночи.
— С Джонатаном все в порядке, — добавила она. — Естественно, он очень расстроен, но виду не показывает. В этом он весь. Нет, дату похорон пока не назначил.
В этот момент столик чуть пошатнулся и напротив нее сел бледный мужчина. Симона бросила на него недружелюбный взгляд.
— Боюсь, здесь занято, — сказала она, опуская телефон. — Вокруг достаточно свободных мест.
— А мне нравится сидеть у окна.
Она еле сдержалась, чтобы не нагрубить.
— Поль, мне нужно идти. Поезд пришел. Пока, целую. — Симона бросила телефон в сумочку и посмотрела на подсевшего к ней человека. Грустные глаза и бледная, почти прозрачная кожа. Она не смогла выдержать его взгляд дольше нескольких секунд. — Да, вид приятный, — произнесла она. — Но летом лучше.
— Летом я в Цюрихе.
Симона протянула через стол лист бумаги.
— Он — в черном «мерседесе», — сказала она. — Номера временные. Едет в Гоппенштайн, оттуда через туннель на автомобильной платформе. Сказал, что попробует успеть на поезд до Кандерштега в 22.21.
Изучив содержание бумаги, Призрак порвал ее и бросил в пепельницу.
— А оттуда?
— В Цуг. Его не сложно найти — у него на шее прибор слежения.
— Это хорошо. — Призрак чиркнул спичкой и поджег обрывки бумаги.
— Что будете делать? — спросила она.
Он не ответил, а Симона почувствовала себя глупо и разозлилась, что проявила интерес.
— У него с собой чемодан, — продолжила она более деловым тоном. — Заберите его. И флешку. Она у него в браслете на правой руке. И смотрите, чтобы он вас не заметил, — добавила она. — Я видела, что вы ехали за нами всю дорогу от дома Блитца.
— Это был не я. Я ждал на парковке.
— Точно?
Их взгляды встретились.
— Я следовал вашим инструкциям, — едва слышно произнес он.
— Ладно, — кивнула Симона. — Да, и еще одно… он вооружен.
Призрак встал из-за стола.
— Это не имеет значения.
Симона откинулась на спинку стула и снова закурила. Она смотрела в уличную темноту.
39
Выехав из Асконы, Джонатан направился не на восток, в сторону Лугано, Аироло и к туннелю Сен-Готард, проехав по которому он прибыл бы на место через три часа. Как и прошлой ночью, он двинулся в горы. Воспользовавшись бортовой навигационной системой автомобиля, он набрал название нужного ему города, и на экране появился маршрут. Компьютер сообщил, что через пятьсот метров необходимо повернуть налево, и он выполнил указание. Дорога сузилась с четырех полос до двух и ленивым серпантином поднималась в горы. Серебристые облака обволокли склоны. Начался довольно сильный дождь, а вскоре он превратился в ледяную крупку, которую ветер швырял в лобовое стекло, словно пригоршни гвоздей.
На полу в ногах стоял портфель Блитца. Джонатан думал о меморандуме по проекту «Тор», адресованном Эве Крюгер. Довольно безобидный меморандум, если не считать того, что «Тор» упоминается и на Эмминой флешке. Он мысленно представил логотип компании, выполненный стилизованным готическим шрифтом. «ЦИВ». «С кем я говорю?» — спросил Хоффман не столько с раздражением, сколько с нескрываемым страхом.
Этот вопрос Джонатан и сам хотел бы задать. Противнее всего были уловки. Все спланировано. Вероломно. Лживо. «Сколько это продолжалось? — хотелось ему спросить Эмму. — Когда началось? Сколько раз ты мне солгала? И наконец, почему я ничего не знал?»
Он включил печку. Теплый воздух принес с собой знакомый запах — ваниль и сандаловое дерево. Джонатан машинально посмотрел на пассажирское сиденье. Он ни на секунду не расставался с надеждой. Конечно, на сиденье никого не оказалось, но на мгновение он почти поверил, что Эмма рядом. Он даже почувствовал запах ее волос.
«Я должна кое в чем тебе признаться, — сказала Эмма. — Я читала твою почту».
Август. Воскресное утро. Они поехали в город Саная на границе Иордании с Ираком. Вре́менное назначение. Всего на три дня — заменить одного из Эмминых коллег, которого сразил аппендицит. Работа необременительная. Простуды. Инфекции. Синяки да ссадины.
Раннее утро, они лежат рядом на скомканных простынях. Через открытое окно в комнату врывается теплый ветерок, муэдзин зовет правоверных на молитву. Наслаждаясь покоем и уединением, они заново открывают для себя прелесть ухаживаний, любовных объятий по утрам, сменяемых дремотной передышкой и новыми объятиями…
Париж забыт. Никаких головных болей. Никаких пустых взглядов.
— Читала мою почту? — спрашивает Джонатан. — Нашла что-нибудь интересное?
— Это ты мне скажи.
— Письмо от моей финской подружки?
— Ты никогда не был в Финляндии.
— Очередной номер «Плейбоя»?
— Не-а, — говорит она и забирается на него. — Журналы с девочками тебя не интересуют.
— Сдаюсь, — говорит Джонатан, проводя руками по ее плечам, груди, чувствуя, как растет возбуждение. — Так что же?
— Даю подсказку: Вуле ву куше авек муа? — Ее произношение ужасно — французский по-пензансски.
— Да мы же только что… По крайней мере мне показалось, что это засчитано.
Эмма нетерпеливо мотает головой:
— Ах, уи, уи. М-м, же тэм. Пепе ле Пью.[32] Манифик…
— Пепе ле Пью? Похоже, я женился на сумасшедшей.
— Non, non, нет! Фромаж. Утка аль оранж. Патиссери.
— Что-то французское? Ты начиталась путеводителя «Мишлен»?
Эмма хлопает в ладоши, ее глаза сияют. Уже теплее.
— Um… Э-м-м… Круа Руж… Жан Кальвин… Фондю, — продолжает она дурачиться.
В голове Джонатана начинает проясняться. Швейцария! Она говорит о письме из Всемирной организации здравоохранения. Короткая записка от его начальства с предложением должности в штаб-квартире в Женеве.
— Ах, это…
— «Ах, это»? Ну же! — Она падает на кровать рядом с ним. — Ты не собирался мне говорить? Это же здорово!
— Ты в самом деле так думаешь?
— Давай поедем. Мы свое уже отработали.
— Женева? Это же бумажная работа.
— Это повышение. Возглавишь антималярийную кампанию на Ближнем Востоке и в Северной Африке.
— Я врач и должен лечить больных.
— Это же не навсегда. К тому же тебе не повредит немного сбавить темп.
— Женева — это не смена темпа. Это смена профессии.
— Ты просто научишься видеть свою работу с другой стороны, вот и все. Подумай об этом. И еще, ты классно смотришься в костюме. Я бы даже рискнула сказать — сногсшибательно.
— Ага, это точно про меня. Эдак ты заставишь меня вступить в загородный клуб и играть в гольф.
