Бартек перешел из фазы отцовства зиготы в фазу отцовства эмбриона, а может быть, даже и в более продвинутую фазу – просто я не знаю, как оно там все называется точно. Теперь он нас подробно информирует, что они едят, эмбрион и жена, что они пьют, эмбрион и жена, и что с ними потом происходит – с эмбрионом и женой.
Толстый снимает в Словакии, почти шестьдесят съемочных дней, совместное чешско-польско-австрийское производство.
– Вот как ты, старик, мог отпустить Марту, я не могу понять, – вдруг ни с того ни с сего цепанул меня Джери, разглядывая Ингу.
Да что ж такое происходит – почему все вдруг хотят знать подробности?!! Я уже даже не помню, как она выглядела!
– А кто это – Марта? – Инга смотрит на меня, а я не знаю, что сказать, ведь она моя потенциальная конкурентка.
– Его девушка.
– Бывшая девушка, – уточняю я в сотый раз.
– А что случилось, почему вы расстались?
– Это просто была не моя женщина, – говорю я.
– А чья? – спрашивает Инга. Вот Джери бы таким ответом удовлетворился.
– Она была плохая женщина, – говорит Джери, но Инга и так не понимает.
– Ну так бывает иногда, – говорю я.
– Не болтай, старик, ты был в нее сильно влюблен, – это Джери. – Это было видно, слышно и отвратительно.
– Не может быть отвратительно, что кто-то влюблен, – произносит Инга.
– В нашем городе это видно, слышно и отвратительно, – занудствует Джери. – Понятно?
– Нет, – возражает Инга. – Не может быть это отвратительно, ни в каком городе.
Неожиданно культурные различия становятся очень заметны. Чего она там в своей Канаде нахваталась?
– Ты любил ее? – спрашивает Инга.
– Слушай, человече, – начинает Джери, и это меня несказанно радует, потому что так можно обратиться только к мужчине, а значит, он в Инге видит мужчину, которого я не заметил… – Да он был влюблен по уши. А потом – как будто отрезало.
– Ничего у меня не отрезало – только у нее, – протестую я.
– Да что ты чушь какую говоришь – заболел, что ли? Маврикий ее видел в начале мая – и не узнал. От нее половина осталась – он ее встретил в том магазинчике со старыми лампами на Праге – ну помнишь, мы туда раньше ездили чуть не каждый месяц. Она худая как щепка. А когда он заговорил о тебе – она расплакалась.
– Что ты ей сделал? – Инга останавливается перед витриной со свадебными платьями.
И мы останавливаемся тоже.
– Ничего я ей не сделал.
– Да не скажет он, – Джери поворачивается к витрине спиной.
– Я бы хотела иметь свадьбу, – говорит Инга. – Как вы думаете – ведь где-то она меня ждет, правда?
Хрень какая.
– Конечно. Но тут свадьбу вам не сыграть, – информирую я ее ласково.
– Каждого кто-то ждет, – произносит Инга. – И меня, значит, тоже. Так давай, признавайся – почему она так тяжело это переживала, почему так плохо? ЧТО ты ей сделал?
Что я ей сделал…
Эти женщины.
Да я просто увидел кое-какую фотографию.
Порнографическую.
С ней в главной роли. С ней – и не со мной.
В один прекрасный день.
Мне совсем не надо было ничего ей делать…
– Правда, ничего. Оказалось, что у нее есть другой.
Джери не выдерживает.
– Да не мели ерунды, старик, кто в это поверит! Она на тебе была зациклена, не делай из нас дураков! Не захотел ты с ней быть – ради бога, твое право, но девушка, у которой кто-то есть, выглядит совсем по-другому! Не валяй дурака!
– Не валять кого? Ты скажешь, что ей сделал?
И все-таки Инга – женщина: мужик, если услышит подобный ответ, – уже не будет лезть с дальнейшими расспросами. А женщин надо запускать под землю вместо шахтеров – они бы за месяц прорыли туннель в Австралию, причем им инструменты бы не понадобились: они бы скалы дробили своими вопросами!
– Инга, я не хочу об этом говорить.
– О’кей, не хочешь, это я понимаю, но я хочу знать. Я тебя не буду осуждать, но только мне же интересно. Так что ты ей сделал?
– Ага, сейчас он тебе так и рассказал – вот мне не рассказывает, а тебе расскажет, ага. Сюда зайдем?
– А это бар для геев? – спрашивает Инга и с чисто женским упорством продолжает разговор на скользкую тему: – Ты мне должен все рассказать, я тебе все рассказала.
– Инга, – по голосу Джери я понимаю, что сейчас он скажет какую-нибудь глупость, – а ты не пробовала с мужчиной?
– I am lesbian, ты понимаешь? А ты – не пробовал?
Джери отшатывается в ужасе:
– Издеваешься?
– Ну так оставь меня тогда в покое. Или пойди и попробуй с мужчиной – тогда и поговорим.
– А ты расскажешь, как вы это делаете? – не сдается Джери и подмигивает мне исподтишка.
– Так же, как и ты, – отвечает Инга. – Есть только одно отличие.
– Ну-ка, ну-ка, какое же, очень интересно! – у Джери загораются глаза.
– Мы всегда имеем оргазм, – говорит Инга, глядя ему прямо в глаза. – И не нужно притворяться.
Вот так вот.
Удар ниже пояса.
Я трясусь от хохота, глядя на глупое выражение лица Джери.
И мы, как три мушкетера, входим в бар «Элитка».
Они что, всегда притворяются?!!
Моя мать поразительная женщина – иногда мне кажется, что она забыла, что уже больше пяти лет я с ней не живу. И что с четырнадцати лет имею право голосовать, а с одиннадцати могу жениться без ее разрешения. Она и правда считает, что без женщины моя жизнь просто не имеет никакого смысла. Может быть, это потому, что она вдова, что она одна. Может быть, ее жизнь потеряла всякий смысл без отца.
Но факт остается фактом: пока я не окажусь в зависимости от другой женщины и не вляпаюсь по новой в какое-нибуь дерьмо, она будет так сильно беспокоиться за меня, что я и сам начну беспокоиться.
– Скажи-ка мне, милый, почему ты не встречаешься с Ингой?
– Я встречаюсь, мама.
– Ну ты же понимаешь, что я имею в виду! Ведь она такая красивая девушка!
– Красивая, – признаю я.
– Ты все не можешь забыть о Марте, да?
Я соглашаюсь, чтобы не выдать секрет Инги.
Но на самом деле я о Марте даже не думаю.
Меня всерьез озадачило то, что сказала Инга об оргазмах. Неужели они всегда притворяются? И им на самом деле никогда не бывает хорошо? Инга сказала, что у нас такое раздутое эго, что его оболочка стала тоненькой-тоненькой, того и гляди порвется – и содержимое выльется наружу. И женщина, которая любит, все время об этом помнит и следит, чтобы ни в коем случае этой оболочки не задеть и не повредить, не порвать ее в клочки – потому что потом ничего не соберешь обратно. И что мы, мужчины, не выносим даже мысли, будто что-то можем делать не так. А что мы можем делать не так? И еще – что мы, мужчины, рабы своего члена, который управляет нами всегда и в любых ситуациях.
Что касается меня – то это чистая правда.
Я начал с пристрастием вспоминать все свои отношения с женщинами. Правды я, конечно, никогда не узнаю – но это же просто невозможно, чтобы все женщины были фальшивыми суками!
Марта любила заниматься со мной любовью. Она была отзывчивая, ей можно было на сто процентов доверять. И притворяться никому не надо было, я был искренний, как ребенок, с ней.
Конечно, когда мы спорили, она была упрямая, как осел. И ревнивая. Но я всегда был уверен, что она не станет меня обманывать и не сделает из меня дурака. И со мной такое было первый раз в жизни. Честно говоря, при ней я даже не думал о других женщинах, чего она долго не могла понять.
А потом, в один прекрасный день, случилось чудо…
Мы гуляли с ней по набережной Вислы, со стороны Праги, потому что Старувка выглядит очень красиво, если смотреть на нее через воду. А мимо нас прошла суперкрасивая девушка. Понятно, что любой мужчина обернется ей вслед!
– Ты обернулся на ту брюнетку. Почему?
Я не знал, как ей объяснить. Это же совершенно ничего не значит. Я даже уже не помню, блондинка она была или брюнетка.
– Не верю. Ты чуть в фонарь не влетел – голову свернул!
Марта, как и все женщины, очень любила преувеличить. Разумеется, ни в какой фонарь я не влетал – просто тротуары у нас такие, что поневоле споткнешься, даже если на старушку какую-нибудь мимоходом взглянешь. Ну да, я отметил взглядом пару красивых девушек, и что?
– Если бы ты меня любил – ты бы не обращал внимания на других женщин!
– Да что ты вообще имеешь в виду? – я и правда не мог этого понять. Это все было в самом начале нашего совместного бытия.
– Я же не оглядываюсь на мужчин.
– Ты устроена иначе!
– А ты все время, без перерыва. Может быть, я тебе уже не нравлюсь?
Вот давай, мужик, объясни это бабе, что это вообще никакого отношения к реальности не имеет. Идет красивая задница, ты смотришь. Все. Больше ничего!
– Ты наверняка ее хотел.
– Я ее не хотел! Это как машина. «Порше», например.
