- Слушай, Поля, а ты когда-нибудь ошибалась?
- Нет. А как это - ошибалась?
- Была ли ты когда-нибудь неправа?
Поля честно подумала и ответила скромно:
- Не вспомню. Будто не была«(И. Грекова. «Летом в городе»).
В любом случае прислуга - это когорта чужаков, не чувствующих, не понимающих хозяйской жизни. Советская интрига отношений прислуги и нанимателя - всегда драматична. Всегда нерв. Все очень непросто.
В Народном архиве, этой сокровищнице информации о простом человеке («Государство, как некую сверхперсону, интересует только своя личная история - мы же, в противовес, собираем документы обычных рядовых людей»), мне однажды достались хозяйственные записи трех семей. Три стопки тетрадей, листков и блокнотов. Три единицы хранения, основу которых составляет перечисление хозяйственных расходов. Дали от щедрот почитать домашнюю бухгалтерию известной семьи Кун, перечень расходов безвестной семьи Костовецких и три тетрадки домашних расчетов пенсионера Малючкова, найденные в декабрьские дни 1990 года на помойке в городе Реутове.
Это три драматичных истории услужения.
Хозяйственные записи Елены Францевны Кун, супруги Николая Альбертовича (синяя книжка Н. Куна «Легенды и мифы древней Греции» - одно из безусловных сокровищ детства), - элегантное (до поры до времени) чтение. В хранении имеется «книга хозяйственных расходов» от «Мюра и Мерилиза». Перед нами - изнанка московской интеллигентной профессорской семьи, издерживающей в год от 5 до 10 тысяч рублей. Во всем чувствуется хороший тон - хозяйственные записи делаются частью на английском и немецком языках, список купленных за год книг занимает целую записную книжку. Кое-что в укладе дома и ныне актуально - например, бюджет семьи складывается скорее по западному, нежели российскому современному образцу. Так, аренда квартиры, налоги и страховка занимают у Кунов изрядную (до половины) часть месячного расхода, еда же и одежда сравнительно недороги. Елена Францевна демонстрирует самое спокойное, самое благожелательное отношение к прислуге. Кухарке Груше покупаются крахмальные передники, в подарок - кружевные рубашки. Правда, месячная плата за телефон (хотя, надо полагать, в 1905 году действующий телефон был роскошью - как бы сотовым телефоном начала девяностых годов) в десять раз превышает месячную зарплату Груши. Сама же Грушина зарплата - это сотая часть профессорского дохода. В хранении есть и последние записи Елены Францевны - за 1931 год. Там вместо ветчины, сливок, дюжин кружевных рубашек и чулок, детских передничков и передника Груше, супов Кнор и списка прачке Окороковой вписаны копейки за починку обуви, за пучок редиски. А Груша еще в двадцатом году уехала на родину, в Тверь, и стала ткачихой. Ударницей. Прачка Окорокова сделалась общественницей.
Записки Людмилы Костовецкой, несмотря на всю их деловитость - хроника жизни восторженной девицы, которая ошиблась с романтическим выбором. Мы имеем список потраченного и утраченного девушкой эпохи советского рок-н-ролла. Документы делятся на две части. Первая часть - записи Людмилы молодой, попавшей на всемирный фестиваль молодежи и студентов 1957 года. Вторая же - отчаянные списки необходимого и недоступного, составленные уже сорокалетней Костовецкой, только что разведенной женщиной, оставшейся с тремя детьми, пытающейся упорядочить свой расползающийся бюджет, осаждаемой и осуждаемой жадными, оскорбленными, не понимающими, что случилось, девчонками. Вся первая половина книжки заполнена рукою Людмилиной матери. Она перечисляет даже вещи, уложенные в чемодан, - очевидно, Людочка легкомысленна и привыкла к прислуге. И точно - не раз в записках упоминается многолетняя домработница Костовецких, нанятая (в семье говорят «спасенная») на железнодорожном вокзале под Харьковом в 1935 году (во время голодомора). Во второй части записок мы читаем: «Не могу платить, и Оксана уже год живет без карманных денег». Дальше становится очевидным, что Оксана, продолжая вести Людочкино хозяйство, сверх того устраивается на картонажную фабрику и делится деньгами с хозяйкой. Она растворяется в семье.
Наконец, записки Малючкова. Перед нами развертывается напряженная внутренняя жизнь неприятного человека. Подозрительность и жадность Малючкова, сила его слога и трагедийность его мироощущения - все потрясает. Найденные на помойке тетради охватывают период с 1986 по 1990 год. Записи прерываются 13 декабря 1990 года. Эти четыре года страшно наполнены - Малючков из дееспособного бодрого пенсионера превращается в беспомощного старика, узнает страх одиночества, пытается нанять слугу и, в конце концов, становится жертвой недобросовестного квартирного обмена, - в 90-м году он меняет двухкомнатную квартиру подле метро «Речной вокзал» на однокомнатную в городе Реутове.
Что пишет Малючков, как пишет!
«Покрывалу на свою постель, купленную в магазине „Ленинград“, начал в эксплуатацию, т. е. пущено в пользование. Начал покрывать свою постель 6 августа 1987 года». «Когда пишу эти строки, в 16 часов, холод, темнеет, ботинки стоят нечищенные у холодильника „Саратов-1524“, стоимость которого 240 рублей, который стоит полупустой и знай щелкает электричеством, энергию расходует, а за все плати». «Расписка-договор. Я, Малючков Владимир Георгиевич, и Золотников Владимир Васильевич договариваемся. Золотников В. В. обязуется оказывать услуги - ходить в магазин, готовить обед и ужин. Подавать на стол и мыть посуду, а завтрак делать мне самому. За уплату суммы в 25 рублей ежемесячно. Подписи сторон». «Запись для себя. В качестве слуги (прислуги) был и является Золотников В. В., который нигде не работает, пьет и вымогает у меня деньги. Получает от меня правдой (по труду) и неправдой: вымогает, сочиняя ложь. Не работает. Состоит на учете в н.-п. диспансере № 4, у доктора Лощилова Г. В., как и я сам. Лечится (снотворные) и пьет (одеколон). Окно кухонное им у него разбито». «Спрашивается: для кого пишу, кому пишу, зачем курю? Только копчу потолок и небо. Вот где мне конец и могила. Кончаю писать и свет жечь. Платить будет нечем. И никто не даст. За хлебом сходить никто не сходит. Посылай Золотникова, который сам без денег, а занимает у меня. Самому жрать нечего, последние крохи берут у меня. А денег у меня уже мало, не хватит не только на двоих, а на одного! На следующий день напомнил Золотникову о долгах. Он ушел, обиделся». «Слушал последние известия - какая погода. А что мне погода? Что это даст? Хожу небрит, ногти на ногах рвут носки. Клопы по столу, по бумагам и книгам ползают».
Имеются (увы!) все основания предполагать, что именно зловещий слуга Золотников поспособствовал неправедному малючковскому обмену. Перед нами все возможные варианты взаимоотношений хозяин-слуга - равнодушие, верность, предательство. И никакой, верите ли, легкости. Все очень серьезно. Услужение как судьба. Подвиг или отмщение. И за прошедшие годы ничего не изменилось. В России очень серьезно относятся к таким тонким моральным проблемам, как проблема сожительства неравных.
III.
Как- то я работала в журнале, который (по воле владельцев) должен был подвергнуться метаморфозе -из чтения «для всех» должен был стать чтением для избранных. А именно - для успешных людей. Редакция скромная, сплошь из разночинцев, бриллиантовые перья привыкли народы пасти - трудно нам пришлось. Писали мы, по привычке к морализаторству, на те же самые темы, что и «для всех», но только старались, во имя зарплаты, освещать их теплым и нежным светом. «Все обойдется», «все будет хорошо», «ничего, ничего, ничего…» - вот какие светлые интонации пронизывали наши тексты. И что же - нас уволили. Владелец созвал общее собрание и сказал, что мы ничего, ничего, ничего не получим - потому что не попали в аудиторию. И зачел письмо читательницы: «Я подпишусь на ваш журнал только тогда, - писала успешная дама, - когда прочту в нем хоть что-то мне интересное. Например, как правильно подобрать прислугу». «Я увидел это письмо, - сказал владелец, - и ясно понял, что вы никогда не сумеете написать, как правильно подобрать прислугу. Даже если заплатить вам много денег, и вы каждый найдете себе по домработнице, вы неправильно наймете неправильных домработниц».
Мы не обиделись. Хотя владелец и недооценил социальный статус коллектива - многие из нас и без того уж имели домашних помощниц, и уж, конечно, нянь (а как работать без няни-то, если дети маленькие), был он совершенно прав. У нас неправильные домработницы. И обращаются они с нами неправильно. И мы с ними - неправильно.
А как - правильно?
Недавно я наткнулась на текст Божены Рынски (светского обозревателя «Известий») с некрасовским названием «Люди холопского звания». Божена для меня - неоценимый источник сведений о жизни высшего общества. Она любит писать смелые, несколько провокационные тексты. У нее оригинальное амплуа, симпатичная роль - она защитница прав богатых. И вот Божена «изучает повадки челяди - новой прослойки российского общества». И выводит семь законов обращения с прислугой. «Нет никакой связи между качеством работы и материальным положением наемного работника». «Если прислуга грузит своими проблемами, надо делать ноги сразу». «Мы не виноваты, что хорошо живем». «Не жалейте слуг. Не миндальничайте. Держите дистанцию». «Всегда, даже когда лень препираться, отбивайте свое по счету. Терпилы провоцируют дальнейшее хамство». «Заранее оговаривайте цену. Пишите ее на бумаге. Заставляйте исполнителя поставить подпись». «Не верьте слугам - уточняйте информацию, которая от них поступает. Проверяйте работу. Объегорят, да еще и посмеются!»
