Среди последних стоит отметить, что слова из послания Ростислава «въ свои языкъ» (см. выше) по версии ЖК отсутствуют как в ЖМ, так и в «Итальянской легенде». Более того, их нет и в глаголической службе святым Кириллу и Мефодию по Люблянскому (Новлянскому) бревиарию, ср.: «учителе не имамъ такова, ки би истинную веру кр'ст'ен'скую сказал…» при «учителя не имамъ такого иже бы ны въ свои языкъ истиную веру кръстыаньскую съказалъ…» кириллического текста (см. Лавров 1930, 130). Поэтому представляется весьма правдоподобным предположение о том, что эти слова были интерполированы в кириллический текст ЖК (ср.: Kurz J. Nekolik poznâmek к textu «Života» Konstantinova a Metodejova. — In: Studia linguistica in honorem Thaddei Lehr–Splawinski. Warszawa, 1963, 186). Мотив интерполяции в контексте прославления Константина–Кирилла ясен и не требует объяснения, но мотив опущения этих «выигрышных» слов при сокращении житийных текстов мало понятен и в объяснении нуждается. Если эти соображения верны, то мотив «своего языка» не являлся в послании Ростислава основным, хотя имплицитно он и присутствовал в нем: главным мотивом был, видимо, выход из той сложной и разноречивой ситуации, в которой оказалась «простая чадь», сбитая с толку многими и разными учителями в деле веры. Обрести этот толк, конечно, легче было на «своем языке», и именно в этом контексте «свой язык» и находит свое место. Разумеется, что обращение Ростислава к византийскому императору с просьбой о присылке веручителя преследовало и некоторые политические цели (претензии на известную самостоятельность выбора) и было связано с престижными соображениями, но все это в связи с рассматриваемой проблемой имеет второстепенное значение.
Как бы то ни было, при всех ограничениях — вполне реальных или лишь возможных и правдоподобных — деятельности Солунских братьев в Моравии с точки зрения соответствия ее равноапостольскому подвигу остается несомненной связь их трудов с таким подвигом, осуществляемым, однако, в несколько иной, чем в первоапостольские времена, форме, в которой, равноапостольность несколько затенена (во всяком случае так может показаться на первый взгляд) иной специфичностью. Однако по существу эта специфичность конкретизирует один из вариантов равноапостольского подвига — первоучительство–просветительство (с акцентом на втором члене), ведущей и направляющей силой в котором было Слово — и на уровне, предполагающем его неисчерпаемую логосную глубину, и на уровне практических потребностей приобщения к новому слову христианского вероучения. В этом случае речь действительно шла о своем слове и о своеобразной преемственности первоапостольской традиции. Эта преемственность обнаруживает себя прежде всего в самом явлении обращения к языческим народам, не знакомым с христианством и чуждым ему на их родном языке. У апостолов это обращение было откликом на повеление Господне им — «шедше научите вся языки» (см. Матф. 28, 19), исполненное ими и принесшее благой результат — «во всю вселенную изыде вещание их и в концы вселенныя глаголы их». Это апостольское деяние было усвоено как некая неотменимая парадигма для всех тех, чьи деяния были позже оценены как продолжение апостольского подвига и кто был признан в свое время равноапостольным святым. Константин Философ был одним из них. Но специфика этого обращения к язычникам и их обращения в христианство состояла в использовании для научения христианской вере языка не тех, кто учил, а тех, кому предстояло, пройдя учение, научиться. И в этом отношении Константин шел по апостольскому следу, хотя условия совершения этого «языкового» деяния были разными и прорыв в «чужой» язык происходил по–разному. Чудо преображения в «языке» совершилось с апостолами в праздник седмиц (праздник жатвы) Пятидесятницу, 50–й день после Пасхи, установленный в память Синайского законодательства (ср. Исход 32). В христианстве Пятидесятница связана с воспоминанием о сошествии Святого Духа на апостолов (Деяния 2, 1–22) и со времен апостольских стала одним из основных христианских праздников (Троицын день). В этот день все апостолы оказались в Иерусалиме единодушно вместе (ησαν πάντες όμού έπΐ το αύτο), Деяния 2, 1. Тогда же и там же находились и «Иудеи, люди набожные, из всякого народа (από παντός εθνους) под небесами» (Деяния 2, 5). Все, что случилось в тот день, описывается в «Деяниях» кратко, точно, как бы огненно — «И внезапно (αφνω) сделался шум с неба, как бы от несущегося сильного ветра (φερομενης πνοής βιαίας), и наполнил (έπλήρωσεν) весь дом, где они находились; И явились им разделяющиеся языки, как бы огненные (διαμεριζόμεναι γλωσσαι ωσεΐ πυρος), и почили по одному на каждом из них. И исполнились все Духа Святого (επλήσθησαν πάντες Πνεύματος Άγίου), и начали говорить на иных языках (λαλεΐν έτέραις γλώσσαις), как Дух давал им провещавать» (2, 2–4).
Субъектом этого чуда был Дух Святой, апостолы же — местом приложения его силы, объектом преображения. И вообще дух метаморфизма и преображения отчетливо присутствует в этом фрагменте в связи с темой языка и мотивирует ту связь и взаимопереход, который обнаруживается между языком пламени и стоящим за ним языком–органом человеческой речи, с одной стороны, и языком народа и самим народом, с другой [характерно, что в этом фрагменте τα εθνη "народ", присутствующее в ключевой фразе πορευθεντες ούν μαθητεύσατε πάντα τα εθνη. Матф. 28, 19, как бы отступает в тень, становясь чем–то экстенсивным и маловыразительным (ср., правда, чуть позже ανδρες… από παντός εθνους. Деяния 2, 5, хотя уже в следующей фразе 2, 6 народ обозначается через понятие множественной полноты — συνήλθεν το πλήθος), и на его место как бы просится Другое слово — τα γλώσσα, в котором уже обнаруживается возможность возникновения нового значения — "народ", ибо что ни язык, то народ и обратно — что ни народ, то язык, реализованная, однако, до конца в усвоившем уроки эллинизма славянском языке: апостолы пришли к язы́кам–народам и проповедывали им христианскую веру на языка́х–наречиях, ср. язычник]. И это уже были возвещенные Иисусом Христом новые языки, преображенные новым содержанием и новым образом существования и преобразующие старые языческие народы в новых людей, где уже нет смысла различать и отделять друг от друга эллина от иудея («И сказал им: идите по всему миру [εις τον κόσμον άπαντα] и проповедуйте Евангелие всей твари. Кто будет веровать и креститься, спасен будет. […] Уверовавших же будут сопровождать сии знамения: именем Моим […] будут говорить новыми языками [γλώσσαις λαλήσουσιν καιναΐς]». Марк 16, 15–17), потому что весь контекст преобразился в новый — теперь все новое [«се, творю все новое (’Ιδού καινά ποιώ πάντα)». Откр. 21, 5; «Итак, кто во Христе, тот новая тварь (καινή κτίσις); древнее прошло, теперь все новое (ιδού γέγονεν καινά)». 2 Кор. 5, 17] — новый человек [«Отложить прежний образ жизни ветхого человека […] Обновиться духом ума вашего (άνανεούσθαι δε τώ πνεύματι τού νοός ύμών) и облечься в нового человека (και ένδύσασθαι τον καινον άνθρωπον)». Ефес. 4, 24; «Дабы […] создать […] нового человека (ενα καινόν άνθρωπον), устрояя мир». Ефес. 2, 15], новый человек и новая тварь, новое вино и новые мехи, новая земля и новое небо, новое имя, новый Иерусалим, новая заповедь, новая песнь, Новый Завет.
«Деяния святых апостолов» описывают не только то, как Дух Святой снизошел на них и как они исполнились дара говорения на чужих языках, но и то смятение и изумление, которое охватило присутствующих, столь многочисленных и столь различных по своей языковой принадлежности: «Когда сделался этот шум, собрался народ и пришел в смятение; ибо каждый слышал их говорящих его наречием (τη ιδία διαλεκτω λαλούντων αύτών). И все изумлялись и дивились, говоря между собою: сии говорящие не все ли Галилеяне? Как же мы слышим каждый собственное наречие, в котором родились (τη ιδία διαλεκτω ημών εν η εγγενής μεν). Парфяне и Мидяне и Еламиты, и жители Месопотамии, Иудеи и Каппадокии, Понта и Асии, Фригии и Памфилии, Египта и частей Ливии, прилежащих к Киринее, и пришедшие из Рима, Иудеи и прозелиты, Критяне и Аравитяне, слышим их нашими языками говорящих (λαλούντων αύτων ταΐς ήμετέραις γλώσσαις) о великих делах Божиих? И изумлялись все и недоумевая говорили друг другу: что это значит?» (2, 6–12). По всем признакам это было подлинное чудо, к тому же, как объяснил сомневающимся или пытающимся обратить все в шутку апостол Петр, предреченное пророком Иоилем, чьи слова тут же и приводят ся (2, 17–21), и даже не просто чудо, но событий мирового, эпохального характера. Чтобы понять его смысл, нужно обратиться к тем далеким временам, когда «на всей земле был один язык (šph "уста" как орган членораздельной речи) и одно наречие» (Бытие 11, 1) и когда людям во имя самутверждения и желания прославиться пришла в голову безумная мысль о городе и башне «высотою до небес». Когда безумная мысль стала воплощаться в безумное дело, «сошел Господь посмотреть город и башню, которые строили сыны человеческие. И сказал Господь: вот, один народ, и один у всех язык; и вот что начали они делать, и не отстанут они от того, что задумали делать. Сойдем же, и смешаем так язык их, так чтобы один не понимал речи другого. И рассеял их Господь оттуда по всей земле» (11, 5–8). Множественность языков и их разнообразие (различность) — результат наказания, наложенного Господом на людей, подобно тому как изгнание первых людей из Рая было тоже наказание за преступление заповеди Господней, но в обоих случаях у каждого из этих наказаний была своя телеология, свой урок людям, свой замысел Бога, и нужно было только счастливое схождение всего этого в одном месте и одном времени, чтобы это от Бога исходящее проклятие языковой множественности и разнообразия, ставшее проклятием разъединенности в общении, глухоты в смысловом пространстве, изолированности не только языко́в, но и язы́ков–народов было преображено в некое благое чудо, что, собственно, и случилось в Иерусалиме в день Пятидесятницы, когда, беря в наиболее крупном масштабе, было снято, преодолено–отменено то старое наказание за вавилонскую затею.
