Если рассматривать деятельность Константина Философа в призме его равноапостольской миссии и соответствующего типа подвига святости, то, конечно, на первое место должны бы претендовать два события, имеющие отношение к славянскому миру и образующие — в этих пределах — как бы рамку равноапостольских деяний, их начало и их конец, завершение. Но именно эти отмеченные события более всего подчеркивают относительность и, так сказать, некоторую косвенность равноапостольского подвига Константина, хотя и с несомненностью свидетельствуют о его прикосновенности к нему и о безусловной важности того, что он сделал для того, чтобы приобщение славянских племен к христианству состоялось на их собственном языке и с помощью книг, написанных славянскими письменами.
Начало было связано с обращением в христианство болгар, точнее, небольшой их части, жившей в местечке Равень на реке Брегальщине. Казалось бы, это событие должно было стать одним из узловых в жизнеописании Константина Философа, но, как это ни странно, в ЖК оно полностью отсутствует и на него нет даже намека. Игнорирование этой миссии Константина, даже несмотря на то, что брегальницкие насельники не были, строго говоря, первыми из крещеных болгар (таковыми были уже в конце VIII — начале IX в. отдельные представители верхушечного слоя, как, например, Телериг, ок. 772–777, два сына Омуртага, ок. 814 — ок. 831 и др., или простые болгары, попадавшие в плен; стоит напомнить и о том, что при Круме, ок. 803–814, в Болгарию были переведены многие ремесленники–христиане; кстати, в это же время и даже раньше отмечены случаи христианизации отдельных лиц славянского происхождения из высшего слоя в Карантании, Великой Моравии, не говоря уж о славянах Греции, где отдельные примеры этого процесса встречаются уже со второй половины VI в. и тем более в VII в.), представляется большой и труднообъяснимой (если только вообще объяснимой) неожиданностью. Во всяком случае отсутствие брегальницкого эпизода в ЖК остается загадкой, решение которой могло бы поставить под сомнение реальность самого этого эпизода в том виде, как он описан в «Солунской легенде» («Слово Кырила Философа, како увери булгаре»), наиболее подробно описывающей брегальницкую историю. Естественно, напрашивается предположение об относительно более позднем появлении этого эпизода в составе текстов кирилло–мефодиева круга (такие интерполяции, переделки и переакцентировки в этих текстах достаточно хорошо известны) как результате «болгарской» редакции (ср. подобное «оболгаривание» в «Успении св. Кирилла»: «Съи преподобныи отецъ нашъ Кирілъ. рожденіемъ бысть от Солуна града. родомъ сыи бльгаринъ…»). Предположение, что брегальницкий эпизод мог быть в первоначальном, до нас не дошедшем тексте ЖК, загадки не снимает, так как остается непонятным исключение столь выигрышного места в последующих рукописях ЖК. Можно также высказать предположение, что эпизод мистического обретения Константином славянских букв в «Солунской легенде» может объясняться переносом сходного эпизода обретения букв им же перед моравской миссией в ЖК и переориентацией с «моравского» на «болгарское». Нужно также заметить, что сам текст «Солунской легенды» содержит ряд неясностей, производит в целом впечатление торопливости, недоговоренности, даже неоконченности и неокончательности. Тем не менее эта легенда безусловно интересна и оригинальна и, в частности, содержит небезынтересные детали в связи с вопросом о равноапостольской деятельности Константина Философа. Поэтому она заслуживает того, чтобы быть здесь воспроизведенной по рукописи, легшей в основу публикации Лавров 1930, 158–159.
Солунская легенда.
Слово Кырила Философа. Како увери булгаре. Отче благослови.
Беше житіе мое въ Кападокьи и ученіе мое въ Дамасце. и въ единь днь стахъ въ церькви великои патриархии Александрии и бысть гласъ къ мне изъ олтара глаголе: Кыриле, Кыриле, иди въ землю пространу и въ езики Словинскые, се рекше Бльгapе, тебе бо рече Господь уверити ихъ и законъ дати имъ. Азъ оскрьбехъ велико, понеже не знахъ, камо есть земла Бльгарска, и придохъ въ Кипьръ и не ехъ глась о земли Бугарскои и хотеяхъ вьзвратитсе, ну убояхьсе, да не буду яко пророкъ Иона. и паки сьнидохъ въ Критъ. И ту мне реше: сьниди въ Солунь градь и снидохъ и явихся митрополиту Иоану и, егда поведахъ ему, онь поругасе мне велико и рече: о старче безумии, Бльгаре суть человекоадци и тебе хотеть изести. Изидохъ на трьгь и чухъ Болгарь говорещи, и устрашисе сердце мое въ мне, и бихъ, яко въ аде и тме. И въ единъ днь, въ неделу свету, изидохъ ис церкве и седохъ на мраморе, мислещи и скрьбещи. И видехъ голуба глаголющи. въ устехъ ношаше зборькъ сьчици с кокине сугуль свезану и врьже мне на крило и пречтохъ ихъ и обретохъ всехъ 32 и вьложихъ ихъ въ пазуху и несохъ митрополиту. Тогда они въ тело мое ськришесе и азъ истребихъ грьцки езикъ, (и) егда посла митрополитъ звати ме на трапезу, азъ не разуме(хъ), що грьцк(и глаголетъ) къ мне. Ту сьнидошесе вьси Сол(уня)не, чюдещесе со мне. Тако искаху мене и чухъ, Бльгаре о мне говоре, велики кнезь Десимирь Моравски, Радивои кнезь Преславски и вси кнези Бльгарски, сьбрашесе около Солуна и ратоваху Солуна за три лете, крьви пролевающе. И глаголаху: дадите намь человека, егоже есть намъ Богъ послалъ, такожде и даше мене. Поеше ме Булгapе съ радостию великою, и приведоше мене въ градь Равень на реце Брегалнице. Азъ написахъ имъ 32 слове. Азъ ихъ мало учахъ, а они сами много приобретаху, те бо, рече господь, православну веру (и христіанство) богу предадутъ.
Только ли скромностью Константина следует объяснять это «Азъ ихъ мало учахь»? Ведь свой реальный вклад он очертил точно — 35 (32?) букв, таинственно обретенных им в Солуни, неподалеку от церкви, и написанных им болгарам на берегу Брегальницы. [Из других текстов кирилло–мефодиевского круга, упоминающих брегальницкую историю ср. сильно зависящую от «Солунской легенды» «Итальянскую легенду», в частности, ее окончание: «Bulgares autem magna me laetitia receptum Ravenium in urbem prope Bregalnitzam flumen duxerunt. Ego illis conscripsi litteras quinque et triginta. Bulgares autem, quamquam ipse eos pauca docui, tarnen multa didicerunt; deus eos fidem christianam docuit jamque fides orthodoxa suscipiunt deoque, quae ejus sunt, tribuunt»; «Успение св. Кирилла»: «потом' же шелъ въ Брегал'ницу, и обретъ о Словен'скаго езыка неколике некрешенех, крестивъ ихъ, приведе на православную веру. и написавъ имъ книгы словенскыимъ езыкомъ. и сихъ, их' же обрати на веру христиан'ску, четыри тысуше и 50…» — О «болгарской» ситуации говорится и в разных вариантах «Жития Климента Охридского», где подчеркивается не только незавершенность христианизации болгар, но и их дикость, варварство, ср.: «понеже бльгарскiи езыкъ не весь просвети се крщеніемъ. и звереніе имеаху варварьское. Богодуховнiими своими ученiи вьсехъ къ богоразумию просвети…» (о Клименте) и т. п.; ср. в «Легенде о. св. Людмиле» (Legenda Bohemica): «…postquam Bulgarian ad fidem Jesu boni convertisset…», о Константине].
Завершение–конец равноапостольской деятельности Константина Философа и одновременно высшее достижение ее (собственно, так и оценивается это и в ЖК и во всей последующей кирилло–мефодиевской традиции) — моравская миссия как своего рода ответ на просьбу моравского князя Ростислава в его письме к византийскому императору Михаилу III прислать учителя, который бы на местном славянском языке изложил «истиную веру христiаньскую». Как возникла идея моравской миссии и с чего все началось, описано в ЖК. 863 год был для Константина Философа спокойным и тихим («живаше безъ млъвы, моля Бога»). Вернувшись из Фуллы в Царьград, встретившись с императором, успешно прочитав еврейские и самаритянские письмена на гранях Соломоновой чаши (из недавней литературы см. Ševčenko 1967; 1991:285–298; Брюсова 1977:292–306; Taube 1987:161–169; Capaldo 1990:541–644; 1990а; Picchio 1993:29–63; Лурье 1994:9–25, продолжающие старые опыты обращения к этой теме) и истолковав эти письмена как пророчество о Христе, Константин пребывал в церкви Святых Апостолов (что иногда трактуется как преподавание в патриаршей Академии, основанной еще до иконоборческих времен, восстановленной Фотием как высшая школа при названной церкви и описанной позже, в конце XII — начале XIII в., византийским автором Николаем Месаритом; см.: Dvornik F. Photius et la réorganisation de l'Académie patriarcale. — «Analecta Bollandiana» 68, 1950, 108–125; Idem. Byzantské misie u slovanu. Praha, 1971, 87–88, ср. Флоря 1981, 123; ср., однако, критику этой гипотезы Лемерлем, назвавшим ее «мифом», ср.: Lemerle P. Le premier humanisme byzantin. Paris, 1971, 95–96, 184–185; в связи с сообщением ЖК о том, что Константин учился вместе с цесарем, о проблеме константинопольского университета см. Speck Р. Die kaiserliche Universität von Konstantinopel. München, 1974, 17). Настроение Константина было, видимо, ровное, религиозное чувство черпало радость в духовном общении с Богом, когда вдруг он снова был призван к делу, ставшему его долгом и долженствующему стать главным в его жизни. Вот как рассказывает об этом ЖК:
