Крабат хотел с ним заговорить, он отмахнулся. Они поняли друг друга, не проронив ни слова.
С этих пор Михал будто преобразился. Он закрылся от Крабата и всех остальных, даже от Мертена. Как стена стояла между ним и другими, будто он был уже далеко отсюда.
Так наступил вечер перед Новым годом. Мастер с утра исчез, он не показывался. Сгустилась ночь, мукомолы пошли в постель.
Крабат, хотя он решил бодрствовать, заснул, как и другие. В полночь он проснулся и начал прислушиваться.
Смутный грохот в доме — и крик — и затем тишина.
Мертен, широкоплечий медведь, начал всхлипывать, как ребёнок.
Крабат натянул одеяло себе на уши, впился пальцами в соломенный тюфяк и захотел умереть.
* * *
В Новогоднее утро они нашли Михала. Он лежал в камере для муки на полу, потолочная балка упала сверху, она проломила ему затылок. Они положили его на доску и отнесли его в людскую, там они простились с ним.
Юро позаботился о нём: снял с него одежду, обмыл его и уложил его в сосновый гроб, с пучком соломы под затылком. После полудня они вынесли Михала на Пустошь. Они опустили его в яму у дальнего края в ряду холмиков, возле опушки.
Поспешно они зарыли его, ни мгновения дольше необходимого не стали парни задерживаться у его могилы.
Один Мертен остался.
ТРЕТИЙ ГОД
Мавританский король
Мастер не появлялся в последующие дни, на это время мельница стихла. Мукомолы лежали без дела на нарах, они мостились у тёплой печки. Был ли когда-нибудь на мельнице в Козельбрухе подмастерье, которого звали Михал? Даже Мертен не говорил о нём, с раннего часа допоздна он сидел и молчал. Лишь единственный раз, вечером новогоднего дня, когда Юро принёс одежду покойника и положил в ногах опустевших нар, Мертен очнулся от оцепенения. Он убежал в овин и до следующего утра запрятался в сено. С тех пор он вёл себя совсем безучастно, ничего не видел и ничего не слышал, ничего не говорил и не делал — он просто сидел.
Мысли Крабата в эти дни постоянно вращались вокруг одних и тех же мучительных вопросов. Тонда и Михал, это было ясно как день, не по случайности умерли, оба в новогоднюю ночь. Что за игра здесь велась — и кем, по каким правилам?
Мельника не было дома до кануна Богоявления. Витко как раз хотел задуть свечу, как открылась чердачная дверь. Мастер показался по пороге, с бледным лицом, будто покрытым известью. Он бросил взгляд на компанию. Что не хватало Михала, он, казалось, не заметил.
— Идите работайте! — велел он, затем развернулся и исчез на всю оставшуюся ночь.
Парни торопливо натянули одежду, затолкались к лестнице. Петар и Сташко побежали к мельничному пруду открыть шлюз. Другие топтались в мукомольне, насыпали зерно и запускали мельницу. Стуча и грохоча, она пришла в движение, подмастерьям стало легче на сердце.
«Она мелет снова! — подумал Крабат. — Время идёт дальше…»
В полночь они закончили с работой. Когда они вступили в спальню, то увидели, что на нарах, которые принадлежали Михалу, кто-то лежал: мальчишка четырнадцати лет или около того, довольно маленький для своего возраста, что бросалось в глаза — у него было чёрное лицо, у шпингалета, но красные уши. Парни окружили его, полные любопытства, и Крабат, который нёс фонарь, направил луч на него. Это разбудило мелкого, и когда он увидел четырёх призраков, стоявших у его ложа, то испугался. Крабату показалось, что он знает мальчишку — только откуда?
— Не надо так трястись, — заговорил он с ним. — Мы парни с этой мельницы. Как тебя зовут-то?
— Лобош. А тебя?
— Я Крабат. А это вот…
Шпингалет с чёрным лицом перебил его.
— Крабат? Я знал как-то одного по имени Крабат.
— И?
— Он вроде был младше.
Теперь Крабата озарило.
— Так ты маленький Лобош из Маукендорфа! — воскликнул он. — А чёрный ты, потому что заделался мавританским королём.
— Да, — сказал Лобош, — в этом году последний раз. Потому что теперь я ученик здесь, на мельнице.
Он сказал это, полный гордости, а мукомолы призадумались над этим.
* * *
На другое утро, когда Лобош пришёл к завтраку, он был в одежде Михала. Он попытался отскрести сажу — но ему это не вполне удалось: в уголках глаз и у носа у него сохранились остатки мавританской окраски.
— Что с того! — заметил Андруш. — Полдня в камере для муки — и будет как надо.
Мелкий был голоден, он уплетал кашу за обе щеки. Крабат, Андруш и Сташко ели с ним из одного горшка. Их удивляло, сколько в этого мальчишку помещалось.
— Если ты так работаешь, как ешь, — заметил Сташко, — тогда мы, все остальные, можем пинать балду!
Лобош вопросительно взглянул на него.
— Мне есть меньше?
— Ешь давай! — сказал Крабат. — Тебе могут ещё потребоваться силы! Кто у нас голодает, тот сам в этом виноват.
Лобош, вместо того чтобы дальше орудовать ложкой, склонил голову набок и рассматривал Крабата узкими глазами.
— Ты мог бы быть его старшим братом.
— Чьим братом?
— Ну, другого Крабата. Ты же знаешь, я встречал одного.
— У которого тогда ломался голос, ага? И который тогда оставил вас сидеть в Гросс-Парвице.
— Откуда ты знаешь? — недоумённо спросил Лобош, потом ударил себя по лбу. — Ты гляди-ка, — воскликнул он, — как можно обмануться! Тогда я думал, ты, может, на полтора года, самое большее на два меня старше…
— На пять, — сказал Крабат.
В
