Продрогшие солдаты, напялившие на себя по два-три комплекта нижнего белья, зябко кутались в плащи. Нет, не нравится мне эта дурацкая европейская форма. Может, в ней удобно скакать и ловить бабочек на альпийских лугах или глазеть на вечно падающую башню в Пизе, но в России, где скоро затрещат сорокоградусные морозы, в треуголке, суконном камзоле, кафтанчике, чулочках и башмаках делать нечего. Это если ты не хочешь отморозить себе какую-нибудь жизненно важную часть организма. Ну, а если тебе морозить и впрямь уже нечего, тогда носи, хуже тебе уже не будет.
Да, удружил нам Петр Первый с «иноземным платьем». Вот к чему приводит слепое копирование чужого образа жизни. Это не значит, что перенимать чужой опыт нельзя. Наоборот, нужно и должно. Только, перенимая, надо думать, насколько он подходит. Стоит ли тупо копировать?
И до того тошно вдруг мне стало, что вспомнились альбомчики с рисунками, специально отложенные до приезда Миниха, и прочие наши проекты, которые пылятся небось сейчас в доме Густава Бирона, если только чересчур радетельные слуги их не спалили после очередной генеральной уборки. Обидно, слов нет.
Начался обильный дождь, вмиг превративший плац в одну большую лужу. Ну вот, хороший хозяин в такой ливень не то что собаку, даже роту гвардейцев на улицу не выгонит. По уставу я мог «мунстровать» солдат вплоть до морковкина заговенья, но ведь жалко бойцов: промокнут, простынут, заболеют. Так что овчинка выделки не стоит.
Я распустил солдат, велел заняться чисткой оружия. Гвардейцы довольно замаршировали в натопленные помещения полкового двора. Мне передалась их радость: трудный день закончился, можно чуток отдохнуть, погреться.
Я быстро пошел в сторону штаба, хотелось обсохнуть, выпить чаю в компании офицеров, которые были свободны от караулов или работ. Занятная штука: до сих пор не удалось ни с кем сдружиться.
Отнюдь не потому, что я надутая бука или неинтересный собеседник, все куда банальней: некогда. Нет времени даже на пустяковый треп ни о чем.
Жаль, капитан Анисимов в лагерях подзадержался. Вот уж с кем я бы отвел душу. Бирон сказал, что артиллерист вроде что-то нащупал и теперь доводит до ума. Я хорошо понимаю капитана, в прошлый раз разорвавшаяся фузея серьезно ранила одного из солдат. Парень хоть и поправился (видел его бегающим по плацу, руки-ноги целы, голова на месте, и пальцев должное количество), но неприятностей после того случая нам хватило. Вот Анисимов и страхуется.
В здании пахло табаком и сыростью. «Штапы» собрались в полковничьем кабинете, а младшие командиры в одной из комнат, смежных с канцелярией. Здесь стоял стол, накрытый красным сукном, все табуреты вокруг были заняты. Офицеры сидели даже на подоконниках. До меня донесся взрыв хохота. Кто-то перед моим появлением закончил рассказывать веселую историю.
— А, фон Гофен, — обернулся в мою сторону ротный. — Солдат отпустил?
— Отпустил, господин капитан-поручик.
— Правильно сделал. Присоединяйся к нашему обществу.
— Благодарю вас.
Я пристроился на свободный подоконник.
— А вот еще одна история, приключившаяся с Педрилло, — дождавшись паузы, продолжил весельчак и душа любой компании поручик Огрызков. — Кстати, некоторым из нас она может быть хорошо известна. На днях брат жены Педрилло, выдав дочь замуж, попросил шута, чтобы тот принял у себя нового родича, и не абы как, а не сухо. Педрилло попросил у нашего подполковника фон Бирона на два часика полковую пожарную трубу, а когда родич заявился, то окатил его водой из трубы с головы до ног. «Передай, — говорит, — своему тестю, что я тебя и впрямь не сухо встретил».
Господа офицеры вновь схватились за животы от смеха.
— Фон Гофен, вас долго не было, и о новом указе касательно сроков службы вы наверняка не слышали, — перешел на серьезную тему Огрызков.
— Не слышал. А о чем он? — спросил я.
Оказывается, за время моего отсутствия был оглашен указ, согласно которому срок военной службы для дворян ограничивался двадцатью пятью годами.
— Господа, смотрите, какая интересная куртина получается, — вдруг радостно возопил прапорщик Горбатов. — По всему выходит, что я таперича совсем могу от службы в абшид уйти.
— Ты чего ерунду порешь, Михайла? — разозлился Петельчиц, раскуривавший возле очага трубку. — Какой тебе, сосунку, может абшид выйти? Тебе ж еще и тридцати годов нет.
— Так я ж с малолетства на службу записан, — пояснил прапорщик. — Я ж только народился, а меня батюшка уже в Семеновский полковой список внесли рядовым. Отличился мой папенька перед императором, за то ему и честь такую оказали. Вот и выходит, что к сегодняшнему дню служба моя составила без малого двадцать и семь лет. Срок свой я выслужил, могу в отставку податься.
На лице Горбатова появилась дебильная улыбка.
— Как же так?! — вскипел один из офицеров. — Мне, по всему выходит, еще лет пятнадцать артикулы выкидывать да экзерциции солдатам проводить, а тут какая-то сопля, пороху не нюхавшая, уже полный резон имеет в отставку выйти! Несправедливо это, господа.
— Верно, — поддержал коллегу Петельчиц. — Думаю, матушка императрица скоро разберется, что в указе не все ладно, а ты, Мишка, — ротный погрозил кулаком Горбатову, — коли без стыда и совести поступить решишься, мигом узнаешь, где раки зимуют.
Стушевавшийся прапорщик, который и без того не пользовался в полку популярностью, замолчал, но я видел, что мысль уйти в отставку прочно засела у него в голове. Что поделать, жизнь часто благоволит к дуракам и сволочи, а Горбатов одновременно относился и к тем и к другим.
В дверь осторожно протиснулся пожилой писарь с коротко остриженными седыми волосами. Увидев офицерское сборище, он нерешительно замер на пороге.
— Чего тебе надобно? — деловито осведомился Петельчиц, давно уже признанный всеми обер-офицерами за старшего благодаря уму и воспитанию.
— Мне бы господина поручика фон Гофена, ваш-благородь, — помявшись, сообщил писарь. — Тута ли он?
— Говори смело, я фон Гофен, — сказал я, продолжая восседать на подоконнике.
— Вас к себе их высокородие подполковник Бирон спрашивают. Велели разыскать и передать, чтобы явились к нему немедля.
— Ступай. Сейчас буду.
Я спрыгнул на пол и, извинившись перед офицерским обществом, пошел к кабинету командира полка.
Интересно, что Бирону от меня понадобилось?
Подполковник сидел в одиночестве и время от времени, макая гусиным пером в чернильницу, что-то писал. Я поздоровался и встал навытяжку.
— Проходите, барон. Пришли бумаги о вашем новом назначении.
— Меня что, опять куда-то посылают? — расстроился я.
— С чего вы так решили? — изумился Бирон. — Думаете, я бы отпустил вас? Нет, просто императрица подписала указ о перемене чинов. С этого дня вы будете полковым адъютантом, вот и всего.
— А прежний адъютант, Василий Александрович… С ним-то что?
— Нащокин пожалован в чин капитан-поручика и приставлен к третьей роте заместо Басмецова.
Я вспомнил прежнего ротного, которого по приказу Ушакова специально свел с подозрительным ростовщиком-итальянцем Пандульфи. Видимо, Басмецов нарочно отстранен от командования ротой и по-прежнему вовлечен в только одному генерал-аншефу ведомую шпионскую игру.
— А вы, барон, теперь будете беспрерывно состоять при моей особе, — доверительно произнес Бирон. — И мы с вами хорошенько подумаем, как претворить то, о чем раньше вели нашу беседу.
Он с торжественным видом достал из шкафа и бросил на стол мои альбомы. Получается, зря я на него наговаривал.
Глава 19
Не скажу, чтобы новое назначение сильно меня обрадовало. Все-таки должность канцелярская, а быть штабной крысой не комильфо. Я должен постоянно находиться при командире, а во время учений и битв работать «связистом»: передавать приказы подполковника или майоров. Такой вот «беспроволочный» телеграф. Бирон, догадавшись о мучивших меня сомнениях, быстро их развеял:
— Барон, у меня много офицеров, которые умеют командовать, но куда меньше тех, кто способен думать. Ваша светлая голова принесет куда больше пользы, если вы будете рядом со мной.
— А как же Миних? Нам по-прежнему придется согласовывать с фельдмаршалом каждый чих?
— Сразу с двумя фельдмаршалами, — пояснил Бирон. — И с Минихом, и с Ласси. Они прибыли в Петербург для обсуждения плана войны на следующий год. Императрица недовольна большими потерями в армии и изволит гневаться: от голода и болезней мы потеряли около тридцати тысяч человек, в то время как убитыми в бою в пятнадцать раз меньше. Миних даже прислал челобитную об отставке, просит поставить во главе армии фельдмаршала Ласси.
— Неудивительно при таком раскладе. А что Ласси, согласился взять командование на себя?