съедал бóльшую часть, а потом возвращал объедки со словами, что они испорчены, и отказывался платить. Однако его транспортировка стоила так дорого, что судья оставил Жоликура дома со словами: «Он уже сам посадил себя в тюрьму. И никогда не встанет с кровати».
Унитазы, крепящиеся к стене, в последние годы заменяют в США напольными – крепящиеся к стене падали под посетителями с трагикомическими последствиями и исками к заведению на крупные суммы. Federal Transit Administration просчитала, насколько увеличившаяся масса пассажиров ускорила износ транспорта, изменила тормозной путь и расход бензина.
Проблемы появились у рентгенологов, вынужденных делать снимки на нескольких листах. Расходы на лечение ожиревших превысили расходы на лечение последствий курения, но американская медицинская ассоциация не признает ожирение инвалидностью, потому что это означает диктатуру толстых.
Ведь тогда они в соответствии с законодательством потребуют доступной среды – двухместных кресел в самолётах, транспорте, на работе, в кино, театре и т. д. А правозащитники запретят врачам рекомендовать похудение там, где требуется контроль за весом, при гипертонии, заболеваниях сердца, сахарном диабете. И это нарушит правила оказания медицинской помощи.
Права толстых защищаются в США по той же схеме, что права мигрантов, инвалидов и гомосексуалов – люди выходят на митинг с транспарантами: «Мой вес 150 килограммов, и это моя гордость!» Но более точный перевод не «моя гордость», а «я не стыжусь этого».
Американцы традиционно изображаются в кино и рекламе спортивными, подтянутыми, бегущими в модных кроссовках марафон вместе с очередным президентом, но это портрет 35 % населения, а 65 % имеют избыточный вес. В этом винят фастфуд, но он есть везде и больше нигде не стал причиной столь массового ожирения.
ГМО-продукты тоже преодолели многие границы, хотя больше нигде не составляют такого высокого процента продуктов питания. И считается, что причины избыточного веса американцев в интенсивности ГМО и интенсивности стресса, характерного для американской жизни. Люди «заедают» стресс, и «заедают» настолько интенсивно, что ожирение ежегодно становится причиной 300 000 тысяч смертей.
Грустно смотреть на этих несчастных взрослых, умудряющихся зачинать детей, хотя моего геометрического интеллекта не хватает, чтоб представить эту камасутру. Ещё грустней видеть, что, познав ужасы ожирения, они и сами инвалидизируют детей перекармливая. И дети не могут не то что бегать, но даже быстро ходить. Чаще от ожирения страдают маленькие афроамериканцы, за ними идут латиноамериканцы и только потом дети белых.
И есть чёрный анекдот, что Америка ведёт две войны – с терроризмом и с ожирением, и особая удача, когда попадаются жирные террористы. На самом деле обе эти войны проиграны, а выиграна в США только война «пищевого терроризма» корпораций против населения.
Нам, остановившимся возле «Рinkberry», не хотелось низкокалорийного йогуртового мороженого, а хотелось кофе, и конечно, без очереди. Мы дошли до солидного латиноамериканского ресторана. Обшитые старым деревом стены, резная мебель и живые цветы на столах намекали на долгие годы преуспевания. Зажигательная музыка была нереально громкой, несмотря на дневное время; но мексиканские семьи за столиками как-то общались под эти децибелы, а официанты умудрялись услышать, что они заказывают.
Даже по сравнению с кошерной пиццерией здесь было по-человечески – люди натурально улыбались друг другу, а официанты пританцовывали под музыку. Всё было дивно, если бы не запах. Не знаю, в чём они там готовили креветки, но чтобы выдержать этот запах, надо было родиться и вырасти в мексиканской семье, страшнее только запах вьетнамской селёдки, жаренной в молоке.
Пришлось отменить заказ, пойти дальше и оказаться в 6 кварталах и 13 гектарах Колумбийского университета. На противоположной стороне Бродвея надёжно стояли его кирпично-бежевые учебные корпуса, и повсюду мельтешили стайки разноцветных студентов. Можно сказать, жуткий запах креветочной кухни сменился густым запахом хорошего образования – примерно за 45 000 долларов в год.
Колумбийский университет окончили четыре президента США, 26 глав иностранных государств, 97 нобелевских лауреатов и 25 оскароносцев. Заканчивая РУДН задолго до знакомства со мной, муж планировал учиться в бизнес-школе Колумбийского университета и заочно сдал экзамены в его Калькуттском отделении. Но не срослось – влюбился в русскую девушку, родил с ней двух красавиц-дочек, и Америка осталась миражом.
Я отчасти и поехала в Нью-Йорк, чтобы у мужа «завершился гештальт», и обрадовалась, когда свет великих колумбийских стен отразился в его счастливой улыбке.
Вокруг университета, построенного на месте бывшей психиатрической больницы Блумингдейл, стояли солидные здания и шелестели листвой старые деревья. Понятно, что здесь мы были защищены от непредсказуемости чёрных громил, от внимания пьяных вьетнамских ветеранов, от запаха и децибел мексиканского сервиса…
Но стоило расправить плечи, как на голову рухнул холодный ливень, и пришлось впрыгнуть из стены воды в дверь ресторанчика напротив центрального входа в Колумбийский университет. Заведение было стопроцентно китайским – уличную стеклянную стену украшали изображения официантов, подающих еду в позах кунг-фу, а потолок пестрел иероглифами и фонариками.
В просторном зале находилось ровно три человека: белая парочка в глубине и одинокий китаец. Заняв лучшее место у окна, неподалеку от одинокого китайца, мы расслабились в ожидании кофе. В Америке не принято занимать понравившийся столик – официант сажает туда, где удобнее ему, но я не понимаю, почему должна платить за его удобство, а не за своё.
Несмотря на стопроцентную китайскость, в нашу сторону поплелся симпатичный итальянский парнишка. Муж заказал кофе и сок, но парнишка покачал головой и ушёл. А вернулся не с кофе, а с управляющим – высоким злобным китайцем, который прорычал текст, из которого я разобрала только «10 долларов».
– Говорит, если мы не закажем на каждого меньше, чем на 10 долларов, то можем выметаться! – перевёл муж.
С подобным хамством я сталкивалась только в СССР, но китайское заведение имело лицензию, подразумевающую уважение к клиентам. Тем более что из-за ливня сквозь стеклянную стену уже не было видно ворот университета.
– Но мы не хотим есть! – напомнила я.
– Посмотри на эту свору, они вышвырнут нас на дождь, – заметил муж.
Напряжённые официанты сгрудились за спиной управляющего и ждали команды. Дело, естественно, было не в 20 долларах, а в хамстве. В России обслуживающий персонал приводится в чувство записью в книгу жалоб или вызовом полиции, обязанной разобраться с отказом в услугах.
Но здесь мы были заложниками – мобильный не включался, и перевоспитать управляющего с помощью полиции не светило. Да и полиции он мог сказать, что мы обозвали его узкоглазым ублюдком, а зависимые официанты подтвердили бы это на всех библиях страны. О выходе на улицу тоже не было речи – двери ресторана не имели даже крохотного козырька.
– Жду вашего заказа! – угрожающе
