Можно сделать шаг такой, а можно и эдакий, но тогда связки напрягутся сильнее, стало быть, и сил на движение потратится с ненужным избытком.
Можно прогнуться меньше, можно прогнуться больше, но, как только точка, на которую вес тела давит сильнее всего, перемещается вон за ту вполне уловимую границу, с равновесием можно попрощаться.
Можно совершить оборот и плавно и резко, но нужно строго следить за тем, чтобы зрение успевало вернуть себе сосредоточенность в нужном направлении раньше, чем тело, иначе голова начинает кружиться.
Можно…
Всё можно, если действовать осторожно, внимательно и не торопиться, изучая пределы возможностей, оставшихся в распоряжении тела. Впрочем, куда торопиться? Времени у меня достаточно. Вся новая жизнь.
Мёд оказался вкусным. А растворившись в воде, наполнил кухню ароматом цветов, правда, слегка увядших, а не только что срезанных. Жук, унюхав то же, что и я, слетел с моей груди, смешно семенящими шажками подбежал к кружке и попытался встать на задние лапки, чтобы добраться до сладкого питья. Пришлось найти блюдце и разделить трапезу на двоих. Про кормление ведь тоже никто ничего не намекнул… Ну ничего. Постепенно сам пойму, что предпочитает мой многоногий друг.
Я не ждал роскошного приёма, однако зрелище, открывшееся мне утром, чистенькое, пустенькое и безжизненное, на подвиги во имя Дарохранителя и Дарствия не вдохновляло. Дом — едва ли не меньший по размерам, чем жильё, что оплачивал за меня казначей Сопроводительного крыла. Потолки всего на пару ладоней выше моей макушки. На кусочки зеленоватого стекла, чешуёй закреплённые в рамах, домостроители вроде не поскупились, зато количество окон урезали: по крайней мере, на каждой стене легко уместилось бы по два оконных проёма, а вместо того присутствовал всего один. Хотя… Я же не знаю, какие тут зимы. Может, жечь свечи гораздо выгоднее, чем дрова? Точно! Вокруг долины, на которую мне неопределённо указал возница, поднималось некое подобие гор, а значит, местные леса все наперечёт, до последнего деревца. Как и тепло в доме.
Утварь тоже не удивляла и не радовала взгляд ни количеством, ни изысканностью. Стол, кресло, кровать, сундуки — это в комнате, являющейся одновременно кабинетом и спальней, на кухне и вовсе одни табуреты, а вместо стола длинная широкая полка вдоль стены. Добротная, это да. Коренасто-устойчивая. Даже внушающая нечто вроде уважения своей умиротворённой простотой. Но безликая, как капли воды.
Ни единого следа человеческого присутствия. Ни крошечной зацепки, помогающей понять, каким был мой предшественник. А ведь мне хватило бы всего пары вещиц личного пользования, чтобы понять, чем дышал прежний Смотритель… Чтобы решить, как следует себя вести.
За окном неуклонно становилось всё светлее. Должно быть, уходил туман, из-за которого я едва не заблудился и не пропустил граничную заставу, находящуюся на дороге в Блаженный Дол. Хотя назвать заставой то, через что меня пронесли подгибающиеся ноги, было трудно. Так, небольшой домик, почти будка, да два камня по сторонам дороги. Даже если на них и было что-то высечено, в туманных сумерках разобрать надписи не удалось. Как не удалось толком разглядеть и лицо заставного, вышедшего мне навстречу. Зато по голосу парня было сразу ясно: взволнован. Интересно — чем? Меня тут то ли никак не могли дождаться, то ли не ждали вовсе. Приятнее, конечно, первое, но на правду больше похоже, увы, второе. Ведь в любом сообществе людей всегда есть свой вожак, а ему, как правило, лишние надсмотрщики, с которыми придётся делиться властью, не нужны. Пока не подвернётся какое-нибудь дельце, грозящее запятнать руки и честь.
Питьё закончилось быстро, но своей цели достигло вполне успешно: я немного взбодрился и отправился в новое путешествие по дому. Вчерашнее натыкание на стены и мебель можно было не считать, потому что меня вело желание добраться до постели и растянуться на ней, расслабив тело и разум. А сегодня нужно уже приниматься за работу. Ту, которую за меня никто не сможет сделать.
Хорошо, что посторонних зрителей не было, потому что человек, с полуприкрытыми глазами стоящий посреди комнаты и то глупо улыбающийся, то хмурящийся в такт своим ощущениям, более всего похож на умалишённого. Однако то, чем я занимался со всей возможной старательностью, являлось крайне полезным действом.
Всякий раз, когда попадаешь в новое, прежде незнакомое тебе место, испытываешь скованность членов и сознания, пока не изучишь всё окружение до малейшей детали и не приспособишься к нему. Одно дело, если тебе нужно всего лишь пройти, пересечь, проскочить, пробежать: тогда можно обойтись беглым осмотром. Но если предписано действовать в новой обстановке время большее нежели пара часов, лучше потрудиться на совесть. Хотя насильно заучивать и запоминать каждую пядь пространства — долгое, а главное, бессмысленное занятие, ведь всё, что находится вокруг, твои глаза уже успели увидеть, значит, и разум уже поставлен в известность. Всё что нужно — лишь позволить ему пройти обратным маршрутом. Сообщить результаты своей работы телу.
Вот там, к примеру, стоит кровать. Непривычно высокая для меня, с упругой, туго набитой периной. Впрочем, будь она рыхлой, задушила бы во сне… До кровати пять шагов от порога, а до стола три шага, только не налево, а направо. Между этими предметами утвари тоже шагов пять или четыре с половиной — как размахнёшься. У изножья кровати к стене притулился сундук, явно предназначенный для хранения одежды, а рядом со столом их аж целых два, один на другом, и тот, что поменьше, скорее всего, прячет в себе бумаги, письменные принадлежности и прочие мелочи, следы пребывания которых явственно читались на затейливо выцветшей полировке столешницы. Половицы пригнаны одна к другой хорошо, но вон та и та заскрипят, если перенести на них вес всего тела, это определилось ещё ночью, по возвращении с кухни, когда печка сожрала охапку дров и согласилась поделиться теплом со всем домом. Кресло чуть выдвинуто из-за стола, словно мой предшественник покинул комнату не далее как минуту назад, вскорости собираясь вернуться: вчера вечером я стукнулся коленом об изогнутую ножку, сегодня уже не сделаю такой оплошности. Окно смотрит прямо на дверной проём, как и кухонное, а сам проём узковат по сравнению со столичными домами, и не стоит поворачиваться в нём, размахивая руками. Или я со дня прощания с Веентой успел ещё больше раздаться вширь?
Ну вот, с первыми донесениями зрения закончено. Теперь следует обогатить их и закрепить свидетельствами рук и прочих частей тела, а заодно посмотреть, какие сокровища достались мне в наследство. Нет, не любопытство вело меня прямиком к припорошенным пылью сундукам. Гораздо громче требовал сунуть нос во все возможные дыры страх, природа которого выяснилась ещё намедни.
Золотозвенник уверял, что я смогу поступать, как заблагорассудится душе или, скажем, левой пятке. Что моё слово будет последним, а значит, главным и решающим в любом споре. И что в моей воле будет и действовать, и равнодушно наблюдать. А как вышло на деле? Вроде все чёрточки и похожи на обещанные, а картинка вырисовывается другая.
Я ничего не решил сам. Почему? Потому, что мне не хватало осведомлённости. Каждый из участников событий знал хоть на кроху, но больше меня. Главное, знал обо мне. Вернее, о Смотрителе. Знал, а потому был свято уверен, что я непременно поступлю неким определённым образом, и в своём поведении отталкивался уже не от происходящего в сей миг, а от этой невидимой мне до сих пор ступеньки! Пока не вскарабкаюсь на неё, буду похож на слепого, тычущегося в стену. Мне нужны знания. Нужны как воздух, вода и пища.
Маленький сундучок оказался не особенно увесистым и не запертым на замок, что меня немного огорчило: там, где нет преград, обычно не присутствуют и важные секреты. Внутри сверху лежала папка в два пальца толщиной с листами бумаги, не все из которых умиляли взгляд чистотой. Впрочем, исписанных оказалось немного, штук десять. Однако сами строки, выведенные старательно и ровно, вызывали… Нет, не вопрос. Напротив, все возможные вопросы пропадали, стоило вчитаться в повторяющийся текст.
