— Помогать, значит… Во всём? — Ньяна округлила глаза, но промолчала, и я начал перечислять: — Еду готовить? В доме прибираться? Бумаги писать?
— С едой и домом вам Натти поможет. Когда из прогулок своих будет возвращаться. А с бумагами я и не умею, тут уж вы сами.
— А для чего же тогда ты ко мне приставлена?
Она склонила голову чуть набок, в то же время приподнимая подбородок, словно прислушивается к неведомой мне музыке. А в следующее мгновение я кадыком почувствовал сгиб её локтя.
Воздух был и оставался неподвижным, лениво колыхаясь от моего дыхания, а Ньяна, только что глядящая мне прямо в глаза, уже стояла у меня за спиной. И рука, прежде казавшаяся мягкой и рыхлой, вдруг превратилась в жёсткий хомут, сжавший мою шею тщательно наработанным захватом.
Так не бывает… Не бывает! И всё-таки оно есть. Оно случилось, и не где-то вокруг да около, а прямо здесь. Сейчас. Со мной. Но как, Боженка меня задери?!
— Теперь поняли? — ласково спросила Ньяна, губами почти касаясь моего уха.
Ещё бы не понять! Вот только ни головой кивнуть, ни рта раскрыть. Можно было попробовать пустить в ход и свои локти, но… После произошедшего вступать в сражение с пышнотелой женщиной уже не хотелось. Я и в бытность сопроводителем не мог двигаться неуловимо для глаза. Да и никто не мог из тех, что служили вместе со мной. Так откуда же в светлокосой селянке такая сила?
Хватка ослабла, но чуть ли не раньше Ньяна вернулась на прежнее место, и опять воздух не шелохнулся.
— Значит, ты…
— Ваша защитница.
Хотелось бы знать, от кого. Но ещё больше хотелось бы знать…
— Как ты это делаешь?
Она снова нахмурилась, но сердясь не на мой вопрос, а на себя.
— Меня научили. Но я не помню как. Заснула, потом проснулась. И уже умела всё, что было нужно.
— Нужно кому?
Черты Ньяны исказились от какого-то малоприятного воспоминания, и я услышал в ответ не то, на что рассчитывал, а то, что легко мог угадать и сам:
— Он был Звеном. Серебряным.
Всё, дальше копать в том же направлении не стоит. Конечно, по всем ощущениям я как раз стою на краю ямы, и одного шага хватит, чтобы провалиться в чужую историю, но… Зачем? Эта женщина всего лишь мой телохранитель, тем более временный, как она сама сказала. А если останется после окончания службы жить в Блаженном Доле, не нужно настраивать её против меня больше, чем уже есть.
Правда, одна малость меня всё-таки пугает. Как быть, если защитник ненавидит того, кого защищает?
Я не слишком любил своих Ведущих, если вспомнить. Однако никогда не испытывал к ним сильных чувств, противоположных любви. Скорее, старался не вдумываться и не замечать больше положенного. Помню, это получалось само собой, без какого-либо труда. Хотя кое у кого из моих соучеников и трудности и труд были. В полной мере. Значит, то, что казалось естественным мне, для других могло выглядеть непонятным или даже… пугающим? Точно. Если залезть в память поглубже, можно найти не один и не десять примеров сражений духа и тела, мимо которых я прошёл, не задерживая взгляд. И не всегда те бои заканчивались так, как нужно было наставникам.
И всё же… Никто из учеников Сопроводительного крыла не допускался до несения службы, пока не справлялся с собой. А признавшие поражение и вовсе исчезали без вести. Женщина же, стоящая передо мной, уложит на лопатки любого сопроводителя не моргнув глазом, и тем не менее в её душе мира нет. Как не было мира в моей душе, когда подошёл срок оконча…
Кажется, начинаю понимать. Наконец-то.
Ей тоже очень скоро предстоит проститься с подаренным могуществом, должностью и одна Боженка ведает с чем ещё. А я, появившись, по всей видимости, нежданно, стал препятствием. Вот только на пути куда?
— Ты служила прежнему Смотрителю?
Ньяна кивнула и невольно улыбнулась. Значит, хотя бы в этой части её жизни горестей и бед не случалось.
— Долго?
— Почти семь лет.
Большой срок. А главное, способный принести пользу. Мне.
— Каким он был?
— Эрте Ловиг?
Если верить бумагам, прежнего Смотрителя звали именно так.
— Да.
— Тихим. Говорил всегда так… будто ласково, а на самом деле ослушаться его было ну никак не можно. И знал всё на свете, о чём ни спросишь. При нём ни ссор, ни споров не случалось, ни вражды какой. Тихий он был человек. И при нём тихо всё было.
И наверняка его прислали в Блаженный Дол уже обученным и готовым к исполнению порученной службы. По крайней мере, умеющим приказывать.
— А где он сейчас?
Ньяна хлопнула белыми ресницами:
— Так где же ему быть? На кладбище. Помер он, аккурат перед осенью.
— Что же с ним случилось?
— То же, что и со всеми стариками бывает. Устал жить да помер.
— И сколько ему было лет?
Женщина пожала плечами:
— Да кто же, кроме него, точно знает? Но к восьмому десятку дело шло.
Покой, говорите? Мирный и тихий? Что ж, золотозвенник не врал. Если здесь можно дожить до старческих седин на такой должности, как Смотритель, Дол и вправду Блаженный.
— Да вы поешьте лучше, чем разговоры говорить, — сурово полупредложила-полуприказала Ньяна, заметив, что мой рот приоткрывается для следующего вопроса. — Наговориться ещё успеете. Много тут у нас разговорщиков по вашу душу истомилось.
* * *
Пироги были отменные, даже с поправкой на урчащий желудок. Пока я ел, защитница, как она себя называла, смахнула пыль с кухонной мебели, убрала остатки снеди в подпол, выгребла из печи золу и проделала всё это споро и ловко, но вовсе не по-воински. Не видел я в ней, как ни вглядывался, ту опасную противницу, с которой познакомился чуть раньше. Женщина и женщина. Похожая на трактирных подавальщиц и лавочных служанок. Мягкая и сдобная, как булочка. И всё же если, как говорят в народе, внешность — коварная обманщица, то сейчас я столкнулся с самой большой ложью, какая только существует на свете. А что самое мерзкое, похоже, Ньяна считает, будто мне всё и так известно обо всех её талантах.
— Ты мастерица готовить.
Похвала не достигла цели: женщина даже не улыбнулась.
— Да какое тут мастерство… Вот вы, если в доме эрте Нери отобедаете, попомните мои слова: пальцы не только оближете, а ещё и сгрызёте!
— Там хороший кухарь?
— Не кухарь. Кухарка. Да и сама йерте норовит иной раз к плите встать… Правда, вот тогда лучше за тот стол не садиться.
— Ну меня пока никто к столу и не звал, кроме тебя.
Ньяна задумчиво сдвинула брови:
— А я разве не сказала? Запамятовала, должно быть, как вас увидела. К столу не к столу, а в дом другой сходить надо.
— Зачем?
— Как это? Хоть Довин всему Долу уже о вас разболтал, честь по чести представиться следует. Перед главами всех семей показаться.
Ага, смотрины. Ясно. Жаль, нечем поразить воображение сельских жителей. Знал бы заранее, позаимствовал бы что-нибудь парадное в доме с утёсом на гербе. Хотя, может, ещё не поздно?
— И когда состоится представление?
— Да вот сейчас дожуёте последний кусок, и пойдём, — простодушно ответила защитница.
Я не поперхнулся только потому, что не жевал в этот момент, а размышлял.
— С набитым животом идти?
— Да не бойтесь, пока придём, всё порастрясёте. Хватило бы до обеда наетой сытости.
Спрашивать, как далеко и долго придётся идти, я не стал. Опять скажет «рукой подать», а эта мера длины мне уже знакома.
Ремень застегнулся с трудом, а куртка села на талии подозрительно плотно. Странно, я ведь не так и много съел, по прежним меркам и вовсе, можно считать, остался голодным. Неужели теперь придётся считать каждую ложку и каждый глоток? Я знавал таких людей, что раздавались вширь от одного запаха еды, искренне считал их несчастными и уж точно не желал оказаться одним из них. Впрочем, как сказала Ньяна? Порастрясу жирок за время пути?
При солнечном свете Дол выглядел намного приятнее, чем давешним вечером, только сначала мне показалось, что туман так и не растаял до конца, задержавшись в кронах деревьев, но стоило приглядеться, как становилось ясно: зеленовато-жемчужная дымка не имеет ничего общего с висевшей в воздухе водой. Почки. Набухшие и начавшие раскрываться. А в столице ведь ещё лежит снег… Насколько же это место южнее?
