Его тетка, единственная близкая родственница, которая была ему почти как мать, сказала-приказала:
— Ты не упустишь шанс. Женись.
Он знал ее тон по прошлому. Когда мать, тоже метеоролог, уезжала к командировку, тетка переселялась к нему на Ленинский.
— Я найду тебе жену, — пообещала она.
Виктор не сопротивлялся. Сказать по правде, он устал жить один. У него не было женщины с тех пор, как он овдовел. Виктор не давал себе обет безбрачия, но чувствовал: что-то случилось в нем самом, может быть, в голове, и она отключила желания…
Но он все чаще ловил себя на том, что ему хочется погладить по голове малыша. Виктор замечал детей знакомых, он чувствовал, как отзывается сердце, когда кто-то радостно завопит:
— Дядя Витя пришел! Из леса!
Но поскольку плотские желания его не мучили, он думал, что у него не может быть своих детей.
Однажды тетка позвонила и сказала ему:
— Ты сделаешь мне одолжение?
— Распоряжайтесь мной, как вы делали это всегда, — насмешливо отозвался он.
— Завтра в девять сорок две приходит поезд. Из Вятки. На Ярославский. Мне везут кое-какие документы. Ты можешь встретить?
— Опишите приметы курьера, — тем же тоном отозвался он.
— Девушка девятнадцати лет. На ней красный берет. У нее третий вагон, девятое место.
Сердце Виктора дернулось. Нашла? Нет, обманул он себя, тетке на самом деле везут документы. Он знал, что умер какой-то дальний родственник, завещавший ей деревенский дом.
Вот так он встретил Зою Зуеву.
Он увидел ее и замер. Красный берет плыл над серой толпой. А она шла какой-то особенной походкой в своем черном длинном пальто. Он еще не знал, что она занимается танцами…
Чувства, которые целое десятилетие Виктор Русаков засыпал мусором жизни, рванулись вверх, взламывая толстый спекшийся пласт души, голова закружилась.
Красный берет подплывал все ближе, вот он, перед ним.
— Простите, вы Виктор Русаков? У меня для вас пакет…
Он протянул руки, они столкнулись с ее теплыми пальцами. Кисть такая же узкая, как она вся. На миг ему показалось, будто к нему вернулась та, ушедшая, чтобы в ином облике соединиться с ним. Может быть, сумела сбежать оттуда, из-за грани жизни, поменяв внешность? Ведь никто не знает, что там…
Он женился на Зое быстро, торопливо, словно боялся, как бы внутри него снова что-то не спеклось и никакие чувства уже не взломают толстый пласт.
Потом приехала ее мать, Маргарита Федоровна, весело осматривала углы, заваленные холостяцким хламом.
— Все разгребем, все вымоем. Ах, как радовался бы отец, — вздыхала она. — Он тоже хотел, чтобы ты, Зоя, жила в Москве.
Начало жизни с Зоей было горячим, обжигающим. Он сам не ожидал такой страсти. Он вел себя так, будто давным-давно хотел только Зою. Ждал, верил, получил, наконец, а теперь делился собой безудержно, щедро, отдавая себя до самого дна. Потому что надеялся накопить еще больше… Чтобы снова отдать. Ей.
Недоверчиво-робкая, смущенная, Зоя тоже, казалось, не могла дождаться его. Он приезжал домой поздно, она открывала ему дверь, он замирал. Жена стояла в тонкой рубашке, которая не закрывала, а открывала тело. Под батистом в цветочек нагота казалась таинственно-манящей. Он молча сбрасывал с себя все, брал ее на руки и уносил в спальню.
Таким было начало.
Виктор не узнавал себя в страстном, пылающем мужчине. Да он ли тот, кто давил в себе желание столько лет, гасил его лишь ему известными способами, чтобы не нарушить верность другому женскому телу?
Уже истлевшему? — однажды задал он себе неожиданный вопрос.
Он не ответил на него, не знал, за сколько лет истлевает плоть.
Но рядом с ним плоть живая, горячая. Она отвечала ему с той же силой, с какой он брал ее.
Но все проходит. Они оба почувствовали, что схватки плоти начали тяготить обоих. Как тяготит затянувшаяся теплая осень, когда все ждут прихода зимы.
К зиме приехала Зоина мать, ее появление стало командой — есть причина унять накал страсти. К тому же Зоя была беременной.
Виктор собирал последние бумаги для поездки во Вьетнам. Зоя приедет позже, уже с ребенком…
— Тебе было очень плохо со мной? — вдруг вспомнил он ее голос, уже недавний.
Она спросила его об этом, когда они решали, как жить дальше.
— Нет, Зоя. Мужчине не бывает плохо с нормальной женщиной. Которая ему физически подходит, — добавил он, помолчав секунду. — Ты понимаешь, о чем я.
Она кивнула. Вышло торопливо, будто она досадовала на дополнение, оно показалось ей лишним. Потом Зоя встала, очень медленно, обошла стол, остановилась перед Виктором. Она двигалась как в танце, отметил он. Зоя наклонилась, поцеловала в макушку.
— Поредела, — заметила она.
Он и сам знал. Ничего, хотел он сказать, не ее забота смотреть, как он стареет. Но промолчал.
— Спасибо, Виктор. За все.
Он усмехнулся.
— И тебе тоже. Спасибо.
25
Вспоминая о времени «обжигающих полетов», Зоя Павловна больше не обманывала себя. Исследуя прошлое, признавалась, что в сладостный мир она возносилась не с Виктором. На его месте — всегда был Глеб, только он. О нем думала она, его представляла. Устрашающий крик матери: «Он твой брат!» оставался за пределами полета, в реальной жизни, он не гасил огня. Мысли не кровосмесительны, только действия…
Ей было легко представить себя в руках Глеба. По танцам с ним она знала каждый изгиб его тела. Его мускулистую грудь, его накаченный живот, устойчивые, словно вытесанные из мрамора, бедра. Даже то, что с твердостью камня вжималось в нее, когда он стискивал ее в объятиях… В танце.
Желание, вот что они танцевали с Глебом. И только потом, рассматривая издали былое, Зоя оценила слова его матери. Она требовала от них целомудрия, так как знала — исполненное желание меняет все. Чувства остывают, уступая место пресыщенности.
Пресыщенность быстро возникла в ее жизни с Виктором. Зоя остыла, когда вместо Глеба-миража рассмотрела реального мужа.
Она испытывала облегчение, когда Виктор уезжал на метеостанцию. Она словно забывала о нем. Никогда не пыталась представить, как он там, что делает. Не спрашивала себя, — думает ли он о ней. Она жила как под гипнозом.
Но кто был гипнотизером всей ее жизни, она тоже поняла позднее. Ее мать, Маргарита Федоровна. Незадолго до смерти она сказала Зое:
— Знаешь, я не хотела тебе говорить, но теперь скажу.
Зоя помнит внезапное напряжение от необычного, извиняющегося тона, которым мать одаривала ее нечасто.
— Помнишь берет, в котором ты была, когда Виктор встретил тебя на вокзале в Москве?
