– «Мария Степановна из Москвы за тобой не поедет», – не унимался голос.
«Пусть остается… Письма будем друг другу писать, в гости ездить… Впрочем, как это не поедет?! Да она всю жизнь за мной, как нитка за иголкой! Ишь ты – не поедет…»
Генерал Михайлов громко рассмеялся: надо же, так увлекся спором с самим собой…
«Не рано ли ты о лесной жизни размечтался? – насмешливо спросил себя Виталий Дмитриевич. – Не такто просто Западу преодолеть стереотипы старого мышления… За океаном уже в декабре восемьдесят седьмого, еще чернила на Договоре РСД-РМД не высохли, принялись вовсю шуметь о необходимости компенсации. Ульт раконсерваторы на все голоса завопили о новом Мюнхене, поражении, которое якобы потерпела администрация Белого дома. И вообще, антисоветизм, как систему негативных представлений о России и ее народах, никто не отменял, гигантский пропагандистский механизм внедрения в массовое сознание тех же американцев образа врага сохранился почти в том же виде».
Генерал Михайлов вздохнул. Он вспомнил, что при хваленой на все лады западной «гласности» широкие круги американской общественности так и не узнали, что ракеты «Першинг-2», размещенные на территории ФРГ, были нацелены на Москву. Правда, сообщение об этом проскользнуло в «Дифенс электроник», но кто читает этот технический журнал, предназначенный только для специалистов в области вооружения?
«Так-то вот, – сказал себе Виталий Дмитриевич, – с амплуа лесника-анахорета придется погодить, генерал…»
Он повернулся к полковнику Лопусову и хотел его о чем-то спросить, но низкий зуммер, зазвучавший в динамике, заставил генерала броситься к пульту управления.
– Слушаю! – хриплым голосом сказал Виталий Дмитриевич. – Генерал Михайлов!
Их вызывал на связь один из наземных пунктов управления.
«Батюшки! – мысленно ахнул полковник Лопусов. – Не напортачили мы чего с игрой?»
Да! Так точно! Есть! – отрывисто отвечал Михайлов и сразу сообщил по внутренней связи: – Второй – «Игрек»! Второй – «Игрек»! Как поняли?
Я – Второй, – отозвался полковник Гусев. – Вас понял. «Игрек»!
Не дожидаясь команды генерала, полковник Лопусов схватил микрофон.
Он хорошо знал, что такое «Игрек»…
– Всем постам! – крикнул Лопусов. – Боевая тревога! Боевая тревога!
Командир «Дельфина» получил боевой приказ, по которому он, полковник Гусев, должен был лечь на новый курс. Так предписывалось на случай возникновения чрезвычайного положения.
Оно наступило.
– Пароль? – спросили из-за бронированной двери через микрофон.
Майор Шапошников ответил, за дверью помедлили, потом раздался щелчок автоматического замка, и дверь стала отворяться, пропуская замполита в помещение караула.
Встретил его тезка поэта Григорьева, рядовой Гуков. Вытянулся, кинул руку к пилотке:
– Товарищ майор! Караульный поста номер…
Вольно, – сказал Шапошников. – А где сержант?
Завтрак готовит, – кивнул Аполлон в сторону бытовой комнаты, которая служила для караульных еще и кухней.
Оттуда уже появился Сергей Шиповский, принялся было докладывать, но Шапошников и ему махнул: отставить, дескать…
Как с продуктами? Строго по рациону? Или чего недодали? – спросил майор.
Полный порядок, – ответил старший наряда. – Всего хватает, даже остается после дежурства.
– А остатки куда? – спросил замполит, улыбаясь.
– Остатки доедаем, товарищ майор, – подхватив старую байку, ответил Шиповский.
Все трое рассмеялись.
– Как обстановка? – поинтересовался Сергей Николаевич, поднимаясь по металлическому трапу в сторожевую башенку, которая венчала караулку, придавая ей снаружи обличье небольшой часовни.
Сергей Шапошников покрутился наверху вместе с башней, оглядел подходы через прицел пулемета (внизу во все стороны света были еще и бойницы для стрельбы из автоматов), примерился, удобно ли вести огонь, проверил ориентиры, вздохнул. Пора уже побывать на стрельбище и дать там себе полную нагрузку: пострелять из пистолета, автомата, пулемета, да и гранаты давно не бросал.
Он спустился к ребятам, спросил сержанта Шиповского:
– Что из дома пишут?
– Мать сообщает: Ленка, сестренка, школу с золотой медалью закончила. Будет в университет поступать.
– Молодец! Поздравляю. А родитель?
Он в море сейчас, товарищ майор.
Погоди, ведь отец у тебя политработник, кажется?
Так точно! Замполит на подводной лодке «Сибирский комсомолец».
Л ты знаешь, что там командиром старший брат нашего командира?
Конечно, знаю. Мне отец сразу сообщил, как только я написал домой, что у нас майор Макаров главный…
Что же ты молчал? Сержант смутился:
Не хотел… ну, чтоб подумали… разное там…
– Чудак-человек! Хотя за скромность хвалю. Просто подумал сейчас, что, знай я об этом раньше, мы б твоего батю к нам в часть пригласили, именно как комиссара с лодки. Улавливаешь?
– Так точно! – ответил Сергей.
И вы бы повидались. Хотя в отпуске ты ведь уже был.
Я домой приехал, а отец неделей раньше ушел в океан.
Вот видишь! Ну да ладно, осенью встретитесь. Пойду я… Вопросы есть?
Аполлон Гуков кашлянул.
– Давай, сынок, не стесняйся, – поощрил его замполит.
Слово «сынок» в Ракетных войсках давно уже с легкой руки Главкома стало формой неофициального обращения офицеров и прапорщиков к солдатам, даже если последние были на три-четыре года младше «папаш».
Есенина читаю, товарищ майор, – немного запинаясь, сообщил Гуков. – Хорошие у пего стихи. И хотел вот спросить… Как вы думаете…
Так о чем же ты хотел меня спросить? Я ведь тоже люблю Есенина, – сказал замполит.
Я вот о чем, – решительно заявил Аполлон. – Есенин обязательно пошел бы в космонавты. Если б жил вместе с нами. Уверен!
Ну, ты даешь! – закрутил головой сержант.
Почему ты решил? – улыбнулся Шапошников.
– Ну как же, товарищ майор! Помните его строчку: «проскакал на розовом коне…» Ведь это же образ нашей ракеты! Метафора, значит, поэтическая… А верхом на ракете – это и есть космонавт. Разве не так? И вообще, стихи у Есенина запредельны, В смысле – мало им моста на земле. Так и рвутся они в иные галактики. А вот Шиповский со мной спорит. Говорит, что Есенин самый земной человек на планете…
– И человеческий еще, – добавил сержант.
Вы оба правы, друзья, – растроганно сказал замполит. – Сергей Есенин и то, и другое. В том-то и гений его. В соединении земного и небесного, космического, если хотите, начала. У меня есть книги о его творчестве. После дежурства принесу в казарму, полюбопытствуйте. А лучше просто стихи его читать. Большего, что в них есть, все равно никому не удастся о поэте сказать. Но книги все-таки принесу.
Спасибо, товарищ майор, – в один голос ответили сержант Шиповский и Аполлон Гуков.
«Выходит так, что беседа о творчестве Аполлона Григорьева дала и побочный эффект, – думал замполит, шагая от караульного поста по подземному коридору. – Тезка-то его поэзией увлекся. Ему б достать самого Григорьева стихи, да где там! Нашей библиотеке пришлось для того вечера из Каменогорска выписывать. Мало издают у нас поэтов прошлого века, тех, кто, как говорится, из второго эшелона. Но разве можно обеднять представление о золотом веке русской литературы двумя-тремя именами классиков, которых проходят в школе по обязательной программе? В Воениздат, что ли, написать? Нет, откажут, не нашего, ответят, профиля эти поэты. Будто военным людям только и читать, что про армию да солдатскую жизнь».
Он вспомнил разговор об отце Сергея Шиповского и снова пожалел, что не успеет пригласить его в Рубежанск. Вот это была бы встреча! Если бы морской комиссар еще и пару ракетчиков с субмарины прихватил. От таких вот приездов родителей великая польза. Не то что ставшие модными кавалерийские налеты папаш, а особенно мамаш, в день принятия их чадами военной присяги.
Не нравилась Сергею Шапошникову эта неведомо как возникшая традиция. Не успел парень курс молодого бойца пройти, он и не солдат еще, присягу-то не принял, и вот едут со всех концов страны родители в часть. Поднимает ли это значение самой присяги? Вовсе нет. А командирам, коим сейчас-то и заниматься молодыми бойцами, всяческие хлопоты от многочисленных гостей. И парни ведь совсем недавно из дому. Мама с гостинцами – это хорошо, но ее визит отбрасывает молодого пар ня в безмятежное, привольное житье на гражданке, где никто ему был не указ. Да и не ко всем могут приехать – значит, кому-то тошно от наплыва чужих родителей. Уже изъян для армейской службы, где среди сверстников полагается быть абсолютному равенству.
А наше телевидение, вместо того чтобы по-умному разъяснять это в передаче «Служу Советскому Союзу», всячески рекламирует приезды мамаш и папаш, показывает на экранах на площади военного городка толпу родителей, которых больше, нежели молодых солдат, принимающих присягу.
