— Извращенность? Ну, не знаю. Если я в чем и вижу извращенность, так это когда ты раз за разом отправляешь ее ко мне.
Он рассмеялся.
— Пожалуй, когда я вас обоих друг к другу подталкивал, это можно было бы и впрямь объяснить извращенностью — теперь, когда мы знаем, что из этого получилось, — но если некая доля извращенности там и была, то неосознанная. Однако ты же это не всерьез: я, мол, заставляю Ренни приходить к тебе сейчас, потому что я извращенец. Я просто ее проверяю, испытываю. Она должна решить раз и навсегда, что она чувствует в отношении тебя, и меня, и себя самой, а ты ведь не хуже моего, наверное, знаешь, что, будь ее воля и не гоняй я ее к тебе, она постаралась бы вычеркнуть все из памяти, и чем быстрее, тем лучше.
— А тебе не кажется, что ты попросту расковыриваешь раны?
— Да, пожалуй. Конечно, именно этим я и занимаюсь. Но в данном случае мы не можем позволить им затянуться, покуда не установим, что это за раны и насколько глубоко повреждена ткань.
— А мне всегда казалось, что единственно правильный метод — это лечить раны, причем любыми средствами.
— Ты чересчур увлекся образом, — улыбнулся Джо. — Это ведь не физическая рана. Если ты прекратишь обращать на нее внимание, она, быть может, и перестанет давать о себе знать, но в отношениях между двумя людьми такого сорта раны не лечатся простым игнорированием факта — и если ты так поступишь, они откроются сами. — Он переменил тему. — Так, значит, ты любишь Ренни?
— Не знаю. Было такое чувство, раз или два.
— А ты бы женился на ней, не будь она за мной замужем?
— Я не знаю. Честно.
— А как бы ты поступил, если бы оказалось, что наилучший выход — некая постоянная связь между тобой и Ренни? Я имею в виду треугольник без всяких там замешанных на тайнах и ревности конфликтов?
— Не думаю, что это выход. Я-то, может, и смог бы так жить, но ты или Ренни — навряд ли. — И заметил не без интереса, что при одном только упоминании о женитьбе и о постоянной связи на меня вдруг накатилась усталость. Нет, все-таки забавно быть извращением! На роль мужа я никак не годился.
— Согласен. А где, в таком случае, выход, а, Джейк? Давай, твоя очередь.
Я покачал головой.
— А может, мне вас обоих застрелить? — осклабился он. — Я уже кольт припас, сорок пятый, и дюжину патронов впридачу. Когда нам с Ренни в первый раз пришла в голову такая мысль — это когда я три дня отлынивал от школы, я раскопал в подвале старенький свой кольт, зарядил его и положил на полочку в чулане, ну, знаешь, в гостиной, на случай если кому-нибудь из нас захочется пострелять — в себя или в кого другого.
Я вдруг страшно встревожился. Н-да, а не в Джо ли Моргана я в конце концов влюбился? Он встал и дружески хлопнул меня по плечу.
— Ответа нету, а?
Я опять же покачал головой.
— Будь я проклят, Джо, если я знаю, что сказать.
— Ну, короче говоря, — сказал он, потягиваясь и направляясь к двери, — он все еще там, в чулане. А вдруг пригодится.
Кольт сорок пятого калибра, принятый на вооружение в армии Соединенных Штатов в качестве личного стрелкового оружия, — пистолет большой, тяжелый и вида весьма устрашающего. Его отдача отбрасывает руку вверх, а толстая свинцовая блямба, которой он стреляет, лупит с такой силой, что сшибает человека с ног. Образ жуткого этого монстра полностью овладел моим воображением дня на три — на четыре, едва только Джо о нем упомянул: я думал о нем, должно быть, параллельно Джо и Ренни, которые тоже думали, как он лежит, как глыбится на чуланной полке, день и ночь, пока они анализируют и разбирают по кусочкам каждую мельчайшую деталь адюльтера, — и ждут кого-нибудь, кто примет, наконец, решение. Немудрено, что Ренни по ночам не спится! Вот и меня одолела бессонница, как только сей механизм эдак походя был вброшен в наш сюжет. Даже в моей собственной комнате он возвещал о себе сгустившимся, едва ли не зримым воплощением Выбора: сам факт его существования, по сути дела, изменил условия игры и придал моим размышлениям на заданную тему тот привкус сиюминутной значимости, который, я в этом уверен, Морганы почувствовали сразу, я же, в силу изолированности — если и не иных каких причин, — был от него до времени свободен.
Этот пистолет снился мне по ночам, и днем он мне грезился тоже. Воображение рисовало его крупным планом, с фотографической точностью, он был тяжелый и плоский и лежал в темноте на полочке в чулане, а сквозь дверцу доносились голоса Джо и Ренни, которые все говорили без остановки, день и ночь. И говорили, говорили, говорили. Я слышал только интонации: Ренни — сдержанность, отчаяние, истерика, поочередно; Джо рассудителен и спокоен, без вариантов, час за часом, пока сама эта спокойная его рассудительность не становилась безумием, ночным кошмаром. Я клянусь: ничто и никогда не заполняло мою голову настолько плотно, как образ этого кольта. Он являлся мне в разнообразии смыслов никак не меньшем, чем Лаокоонова улыбка, но только если каждый помножить на окончательность и неотвратимость. Именно эти, последние, ингредиенты и сообщали кольту жуткую жизнеспособность. Он был со мной всегда и везде.
И когда, немного времени спустя, я столкнулся с этим пистолетом нос к носу, в собственной комнате, в которой он и так уже не первый день обитал на манер проклятого духа, это было похоже на кошмар, ставший явью; по сей причине я и побледнел, и почувствовал слабость в коленях, потому что в принципе я пистолетов не боюсь. Ренни пришла в восемь, а перед тем, примерно за час, позвонила и сказала, что ей необходимо со мной встретиться, и, к немалому моему удивлению, с ней вместе прибыл Джо, а вместе с Джо прибыл кольт, в бумажном пакете. Ренни, должно быть, недавно плакала — щеки бледные и глаза припухли, — но у Джо вид был вполне жизнерадостный. Первое, что он сделал, едва заметив, что я с ним поздоровался, — вынул пистолет из пакета и осторожно положил его на маленький стоячок под пепельницу, каковой, в свою очередь, водрузил в самой середине комнаты.
— А вот, Джейкоб, и наш маленький друг, собственной персоной, — засмеялся он. — Все, что есть в нашем доме — твое.
Я — издалека — оценил пистолет, хихикнул в ответ на плоскую полушутку-полужест и, как уже сказал чуть выше, побледнел. Машинка была что надо, точь-в-точь по мерке моих ночных кошмаров, и вид у нее был — мрачная решимость. Джо следил за моим лицом.
— Как насчет пива? — спросил я. Чем старательнее я пытался скрыть тревогу — меньше всего на свете мне сейчас хотелось чувствовать именно тревогу, — тем явственней различал ее в собственной манере и в голосе.
— Дело хорошее. Ренни? Ты будешь?
— Нет, спасибо, — откликнулась Ренни, и голос у нее был прямо как у меня.
Она присела на заваленный всяким хламом стул у окна, а Джо — на краешек моей чудовищной кровати, так что, когда я открыл бутылки и занял единственное оставшееся пригодное для сидения место, кресло-качалку, мы самым идиотским образом образовали правильный равносторонний треугольник, с пистолетом в центре. Джо заметил это в ту же секунду, что и я: за его усмешку ручаться не стану, но моя-то вышла кривой и безрадостной.
— Итак, что стряслось? — спросил я его.
Джо толкнул очки по переносице и закинул ногу за ногу.
— Ренни беременна, — ровным голосом сказал он.
Если ты спал с женщиной — неважно при каких обстоятельствах, — в подобных новостях всегда есть что-то от удара лошадиного копыта. Пистолет еще подрос в размерах, и мне потребовалось несколько секунд, чтобы собраться и сообразить: мне-то беспокоиться как бы и не о чем.
— Поздравляю!
У Джо на лице висела все та же, отнюдь не ласковая, улыбка, Ренни разглядывала коврик на полу. Минута молчания.
— А в чем, собственно, дело? Что не так? — спросил я, пытаясь выяснить, чего мне бояться.
— Ну, скорее всего, в том, что мы не уверены, кого, собственно, имеет смысл с этим поздравить, — сказал наконец Джо.
— Почему? — я зарделся. — Вы что же, боитесь, что отцом могу оказаться я?
— Я, по большому счету, ничего не боюсь, — сказал Джо. — Но отцом можешь оказаться и ты.
— Фу ты, Джо, поверь мне, тебе тут совершенно не о чем беспокоиться, — и я не без удивления посмотрел на Ренни, которой, на мой взгляд, не стоило бы выдумывать лишние сложности.
— Ты хочешь сказать, что всякий раз предохранялся. Я это знаю. Я знаю даже, сколько раз тебе приходилось это делать и какие именно контрацептивы ты предпочитаешь, Джейкоб.
— Так в чем же дело-то, черт побери?
— Дело в том, что и я тоже всякий раз использовал контрацептивы — и, если уж на то пошло, те же самые.
Я сомлел. Пистолет.
— Следовательно, — продолжил Джо, — ежели, как меня уверяет мой нежный друг Ренни, наш треугольник никогда не был прямоугольником и если не врет ее акушер, когда говорит, что презервативы дают гарантию примерно на восемьдесят процентов, поздравления можно считать взаимными. Фактически, при прочих равных, у нас один шанс из четырех, что отец именно ты.
