На звонок ответила женщина. Тембр голоса похож на Сунми — должно быть, это была ее старшая сестра. Однако это всего лишь предположение. Я попросил Чанг Ёндаля. Это его имя — Чанг Ёндаль. Она спросила, кто звонит. Я представился директором Чоном. Я научился этому приему, когда работал в «Посреднике», — давать расплывчатую информацию, которую невозможно проверить. У меня был более конкретный ответ на случай, если она спросит, что за директор Чон, но, как правило, женщины — домохозяйки такими подробностями не интересовались. Это был внешний мир мужей, до которого женам нет никакого дела.
Однако, похоже, моя собеседница была в некоторой степени в курсе того, что происходит в жизни ее супруга.
— Простите, а что вы хотели? — осторожно спросила она.
— Мне нужно поговорить с ним, а в записной книжке только домашний телефон, я сейчас работаю в другом офисе, — хладнокровно соврал я.
— Позвоните ему на рабочий телефон, — равнодушным голосом ответила она и бросила трубку.
Раздались частые гудки. Я не сразу сообразил, что разговор окончен, и начал, было, объяснять, что потому и звоню домой, что не знаю рабочего номера, но мои слова повисли в воздухе — никто меня уже не слышал.
Глядя на телефонную трубку, из которой раздавались гудки, я подумал, знает ли эта женщина об отношениях своего мужа и младшей сестры. Вряд ли она заподозрила что-то в результате моего короткого звонка. Мне было интересно, что ей известно о муже и сестре, но я не хотел, чтобы моя священная, прекрасная ненависть омрачилась банальным любопытством. Мне было важно сохранить чистоту этого чувства.
Можно было позвонить Сунми и спросить рабочий телефон Чанг Ёндаля, но я не стал этого делать.
Вечером ненависть, кипевшая во мне, привела меня к дому Сунми. Я был рабом этой ненависти. Именно ненависть влекла за собой непоколебимую решимость. Прекрасное, чистое, в чем-то даже наивное чувство было в то же время мудрым и властным. «Будьте просты, как голуби, и мудры, как змии», — вспомнилась мне фраза из Евангелия, которое постоянно читала мать. Я не мог понять смысл этого противопоставления. Как можно сравнивать два эти образа — голубя и змеи, символизирующие наивность и мудрость. Но теперь в одночасье несоответствие, резавшее глаз раньше, исчезло, и пришло осознание. Это высказывание очень хорошо характеризовало то, что происходило в моей душе. Оно будто специально было создано для меня и внезапно стало мне близким и понятным. Чистота и искушенность, наивность и мудрость, голубь и змей.
Как и в прошлый раз, я поднялся на крышу торгового центра. Я пытался успокоить свою совесть мыслью о том, что у меня нет другой возможности защитить Сунми, однако ничего не помогало, и я нервничал, как бывает, когда никак не получается отгладить смятую ткань. Явный признак того, что оправдания не действовали. Прихватив с собой на крышу несколько банок пива, я устроился наверху, облокотившись на парапет. Сунми поздно вернулась домой. Пытаясь скоротать время до ее прихода, я опустошил пару пивных банок. Я немного переживал, что она так задерживается, однако окончательно взбесило другое. Я взглянул на ее спутника, и чувство ревности больно кольнуло меня — почему-то я чувствовал себя преданным, — не зная, как справиться с нахлынувшими эмоциями, я принялся нервно ходить по крыше туда-сюда. Теперь мне показалось таким унизительным, что некая сверхъестественная сила заставила меня остаться в этом городе, влезть на эту крышу и следить за домом Сунми. Я был похож на запертого в клетке зверя. Из моей груди вырвался стон, похожий на звериный вой.
Мужчина сел на софу, включил телевизор — там (надо же, какое совпадение) шла реклама того самого пива, которое я пил, потом началась реклама страховой компании. Видимо, ему стало неинтересно, и он переключил канал — на экране появились бейсболисты, потом их сменила футбольная команда — он, похоже, нашел то, что ему хотелось, и положил пульт на стол.
Она ходила туда-сюда по квартире. Открыла дверь в комнату, где, как я полагал, была гостиная, зашла туда, потом появилась снова, прошла в ванную, вышла оттуда с полотенцем на голове, зашла в кухню, вышла на балкон, вернулась в кухню, на некоторое время пропала в коридоре, опять пришла на кухню. Наблюдая за ними, я то припадал вплотную к парапету, то отходил от него. В зависимости от моих передвижений картина того, что происходит в квартире, то исчезала, то появлялась передо мной вновь. Я был разочарован в Сунми и зол на этого негодяя. Если бы только было возможно, с каким наслаждением я уничтожил бы эту картину. Однако я не знал, что мне делать. Разочарование и злоба были слишком личными, слишком малозначащими чувствами, чтобы хоть как-то повлиять сейчас на него и на нее. Я отлично знал, что движения души человека далеко не всегда вызывают сочувствие в других.
В очередной раз, прислонившись к парапету, я взглянул в бинокль и не поверил своим глазам. Я ждал, что скоро их тела будут свалены в одну кучу, что опустятся шторы. Что будет выключен свет. Я был готов к этому. Но мои предположения были ошибкой. Ничего подобного не случилось. В комнате по-прежнему горел свет. Он и она стояли друг напротив друга, между ними явно происходил напряженный диалог. Вдруг он ударил ее по шее. Она рухнула на пол. Он удерживал ее ногой. Похоже, он что-то кричал, но я, конечно, ничего не мог разобрать. Кровь застыла в жилах. С ней не могло такое случиться. Никто не смел коснуться ее. Тем более этот урод. Что бы там у них ни случилось, он бил ее, в этом не было никаких сомнений. Я стиснул зубы: не могу позволить, чтобы на моих глазах ее мучили. Он, тем временем, одной рукой схватил ее за волосы, а другой рукой продолжал наносить удары — по лицу, по рукам, в грудь, в живот. Она не кричала. Она лежала на полу и плакала. Я ничего не мог слышать, но был уверен в том, что это так. Я был далеко, но словно слышал все своими ушами. Это был сигнал для меня. Она меня звала. Мне было больно и стыдно. Я страдал, как страдала сейчас от унижения ее душа, мое тело содрогалось от боли, будто били меня. Это был сигнал, на который я не мог не отозваться.
Я схватил телефон и набрал ее номер. Послышались гудки, но в ее квартире все было по-прежнему. Он наносил ей удар за ударом, будто актер, безукоризненно следующий своей роли в спектакле, она, словно действуя по тому же сценарию, лежала, молча терпя побои.
— Снимите трубку, пожалуйста, снимите трубку… — вне себя кричал я.
Но длинные гудки следовали один за другим, и ничто не предвещало изменений. Он и она были целиком сосредоточены на исполнении каждый своей роли.
Я выкинул банку из-под пива и кинулся вниз. У меня не было плана действий. Только одна мысль — вырвать Сунми из его рук — гнала меня вперед.
