примеру США в нестабильном регионе, поскольку она утратила довоенное видение.
Сдерживаемая своими прошлыми воинственными действиями и Конституцией, разработанной США, а также "культурой антимилитаризма", доктрина Ёсиды, с акцентом на экономическое восстановление и рост под зонтиком безопасности США с очень ограниченным вооружением, стала основным нарративом того, как послевоенная Япония будет снова взаимодействовать с миром. В контексте холодной войны японское правительство также стремилось, несмотря на внутреннее сопротивление населения, вступить в союз с США. Во второй половине 1950-х годов внешнеполитический нарратив Японии отражал новые события того времени, такие как рост числа новых независимых государств и неприсоединившихся движений, а сама Япония успешно вступила в ООН в 1956 году. Это также было время усиления напряженности холодной войны. В связи с этим японский глобальный нарратив подчеркивал универсализм и солидарность с Азией и Западом. Например, в первой японской "Голубой книге дипломатии", опубликованной в 1957 году, японское правительство объявило три столпа японской дипломатии: "дипломатия, ориентированная на ООН", "сохранение позиции Японии как члена Азии" и "сотрудничество со свободным миром". Эти три принципа представляли собой нарратив Японии о мирной дипломатии и поддержке демократии в конфликтном мире. Такой нарратив, однако, оказался совершенно несовместимым с политическими фактами на местах, поскольку правительство Киси (1957-1960) занялось пересмотром договора о безопасности между США и Японией без демократических дебатов и несмотря на массовые протесты против его заключения.
Чудесный экономический успех Японии, начавшийся в 1950-х годах, стал очевиден в 1970-х годах после того, как в 1968 году Япония стала второй по величине экономикой в мире. Экономика страны продолжала расти, хотя и более медленными темпами, чем в первый период высоких темпов роста, даже после разрушительных нефтяных шоков 1970-х годов. В контексте "экономического чуда", пережитого Японией, на передний план вышел новый глобальный нарратив, подчеркивающий ее уникальность. Такой нарратив охватывал как безопасность, так и экономическую сторону уникальности Японии, о чем было заявлено мировому сообществу.
С точки зрения безопасности, нарратив изображал Японию как уникальную пацифистскую нацию. Пацифизм Японии был неизбежным продуктом как стигмы, возникшей в результате поражения во Второй мировой войне, так и страха страны оказаться втянутой в холодную войну, но термин heiwa kokka часто использовался для утверждения уникальности Японии как отличной от других стран региона и за его пределами. Когда экономический подъем Японии стал очевидным, а горячие войны в Азии в начале 1980-х годов утихли, японское правительство стало подчеркивать уникальную внешнюю политику страны, заключающуюся в пацифизме. Повествование сводилось к тому, что Япония, в отличие от других великих экономических держав, не будет превращаться в военную державу, и такой сознательный выбор является "исторически беспрецедентным экспериментом", которые "способствовали бы миру, стабильности и развитию во всем мире". Эта особая роль, которую играла Япония в этот период, заставила другого премьер-министра, Миядзава Киити, отметить, что этот "эксперимент" был "первым в своем роде в истории человечества". Следовательно, эта пацифистская позиция поставила Японию в "нереальное и ненормальное" положение, что вызвало внутреннюю реакцию и давление со стороны Соединенных Штатов, требовавших, чтобы Япония взяла на себя больше бремени безопасности. Все это, тем не менее, представляло собой уникальный подход к национальной безопасности.
Япония также описала чудесный экономический успех страны в рамках нарратива уникальности. Особые характеристики японской деловой практики и институтов, от "Japan Inc." до модели развития "летящих гусей" с Японией в качестве ведущего гуся, стали общепринятыми способами объяснения экономического подъема Японии. Широко обсуждаемая так называемыми японскими ревизионистами в западной журналистике и научных кругах, уникальность японской экономики стала ядром американо-японской напряженности с 1970-х до начала 1990-х годов. Унаследовав экономический национализм, смешанный с лозунгом Мэйдзи "wakon yosai", японское правительство и японская экономика стали ядром напряженности между США и Японией. Унаследовав экономический национализм, смешанный с лозунгом Мэйдзи "вакон йосай", японское правительство и бизнес по всему миру пропагандировали превосходство японской экономической практики, начиная с государственного руководства промышленной политикой, корпоративного управления в японском стиле, включая кейрецу, и заканчивая качественным производством (монозукури). Стратегия "встроенного меркантилизма", заключающаяся в агрессивном продвижении экспорта и протекционизме внутри страны, также оправдывалась как судьба страны, не обладающей природными ресурсами. Все эти экономические достижения стали главным символом национальной гордост и экономического национализма.53
Для продвижения уникального вклада Японии премьер-министр Накасонэ Ясухиро (1982-1987 гг.) в своей речи в парламенте в 1986 году подчеркнул, что Япония должна вернуться к своей уникальной цивилизации и уйти от западной ассимиляции, чтобы внести свой вклад в развитие мира:
В своем рвении к усвоению чужих культур и идей мы иногда не выполняли свой долг помочь остальному миру воспользоваться нашими японскими идеями и культурным наследием. Сегодня возникла новая потребность в том, чтобы предпринять значительные усилия для объяснения Японии за рубежом и помочь другим народам, желающим узнать больше о Японии. Для этого мы должны быть в состоянии объективно взглянуть на нашу собственную цивилизацию и приложить усилия, чтобы лучше узнать себя.
Нарратив японской уникальности в этот период также активно демонстрировался, когда Япония сопротивлялась давлению США в направлении экономической либерализации и дерегулирования. Японское правительство и лидеры бизнеса часто использовали насмешливые оправдания идиосинкразии Японии, чтобы отбиться от требований открытия рынка. Более того, когда японское правительство сопротивлялось экономической либерализации через иностранное давление (gaiatsu) во время серии торговых конфликтов между США и Японией в 1980-х и 1990-х годах, оно использовало распространенную метафору "черного корабля", обозначающую уникальное японское общество, открытое иностранной державой.
В этот период японское правительство стремилось продвигать японскую экономическую модель, о чем свидетельствует публикация книги "Восточноазиатское чудо" Всемирным банком, финансируемым японским правительством, и громкие дебаты, которые японские специалисты по оказанию помощи вели с западными донорами по вопросам стратегии экономического развития. Тем не менее, японские пропагандисты японской модели не стали универсализировать эту модель в глобальное повествование, которое могло бы превратить исторический опыт Японии в общее понимание.
В целом, экономический подъем Японии как уникальной пацифистской державы вызвал популярность нихондзин-рон. В центре повествования о Японии на пике ее экономического могущества был особый характер японской культуры, социальной структуры, психологии и идентичности, которые позволили Японии подняться из пепла и достичь значительного процветания, не полагаясь на военные средства. Отчасти как способ поиска своей коллективной идентичности, а отчасти для создания "широкой идеологической позиции для японского национализма", нихондзин-рон широко применялся к многочисленным аспектам успеха Японии. Одним из примеров является применение общества ie (взаимозависимая и вертикально связанная японская семейная система) к японскому организованному капитализму и системе управления.
Дипломатия, основанная на ценностях, и индо-тихоокеанский нарратив в начале XXI века
Как мы оцениваем новый нарратив
