- Сейчас я скажу доктору, - пообещал Крымов, понимая, что этого мало.
- Эй, санитары! Сюда! Живо! - крикнул он.
- Жалеете вы нас, ваше благородие, - сказал раненый. - И других надо бы скорее. Прикажите им...
- Как тебя зовут? - спросил Крымов. - Тебя представят к кресту.
- Михалушкин Никита Бонифатьевич.
- Прощай, Никита Бонифатьевич. Даст бог поправишься, еще послужишь.
* * *
Филимонов вернулся в Остроленку, когда в штабе армии уже несколько часов было известно о трудном (неожиданно трудном!) бое у Мартоса и помощи со стороны Клюева. Поэтому вчерашний спор принимать или не принимать директиву Жилинского теперь утрачивал неопределенность. Отныне к угрозе слева, от Лаутенбурга-Гильгенбурга, прибавлялась угроза, и тоже слева, силою до полутора корпусов! Филимонов докладывал командующему с глазу на глаз, передал выражения Жилинского дословно, как и было велено.
Александр Васильевич покраснел, задышал часто и шумно. Дремлющая в нем астма стала приподнимать его широкую грудь, полезла наружу.
Филимонов уже знал об изменении обстановки, но молчал, не намеревался говорить никаких слов сочувствия.
- Он нас подстегивает, - сказал Самсонов. - Благодарю вас. Можете идти.
Филимонов не уходил.
- Что еще? - спросил командующий.
- Мне ведомо, что генерал Мартос самовольно приостановил движение своего корпуса.
- Да, бой был тяжелый.
- Я думаю, он хочет облегчить неизбежный поворот армии к западу, сказал Филимонов. - Но если Яков Григорьевич на такой поворот не согласится?
- Тогда все мы будем должны обратиться за ответом к своей чести! резко произнес Самсонов.
* * *
Командующий армией ждал ответа из штаба фронта. Ни у кого, даже у Постовского, не было сомнений, что сейчас надо требовать и требовать. Однако в телеграмме Жилинскому решительных выражений не было, Самсонов не хотел обострять до крайности. Да и что в конце концов, неужели Яков Григорьевич не понимал угрозы, нависающей над армией?
Самсонов торопил: нет ли ответа, и один раз сам вышел в аппаратную. Ответа все не было.
В приемной Самсонов заметил на столе яркие плакаты, остановился, стал разглядывать. На одном плакате был изображен донской казак на коне - розовые щеки, черные усы, красные губы, смоляной чуб. На другом - кухонная полка, где были нарисованы в карикатурном виде все участники европейской войны, и сбоку напечатаны стихи, довольно забавные:
На полке буфетной
Лишь вечер настал
Сосискою венской
Был поднят скандал.
Прижал ее с кашей
Наш РУССКИЙ горшок:
"Подвинься, сестрица,
Хотя б на вершок".
Вскричала сосиска:
"Обид не снесу!"
На помощь позвала
К себе колбасу.
А та отвечала;
"Помочь не легко,
Сама я прижата
Бутылкой с Клико".
Тут дружно с сестрицей,
Приняв грозный тон,
На помощь позвали
К себе макарон.
Английский же ростбиф
За всем наблюдал,
Строптивым сестрицам
Он грозно сказал:
"Лишитеся, братцы, последня вершка,
Коль РУССКАЯ каша пойдет из горшка".
И нарисован большой горшок, из которого лезет каша, а отдельные ее кусочки - маленькие ладные человечки в пехотной форме.
Самсонов улыбнулся и сказал:
- А что? Забавно... Только почему он сестриц называет братцами?
- Да, - ответил есаул. - Завтра пребывает английский представитель...
- Не хватало нам англичан, - проворчал Самсонов. - Ничего хорошего от них не жди. Вот ему такая русская каша, конечно, придется по вкусу.
Еще минуту назад плакат нравился, но поглядев на него глазами англичанина, он увидел глупое бахвальство, шапкозакидательство, вечную готовность жертвовать людьми. Вспомнил, что из Ставки уже наезжали союзные представители, восторгались порядком у Мартоса и - торопили.
- Убрать? - спросил понятливый адъютант.
- Не надо. Англичане знают нас. Какие есть, такие и есть. Самсонов вернулся и себе, стал читать поступившие донесения и при этом не забывал об англичанине. Наверное, будет подгонять во имя союзнических интересов? Пусть теперь русские поработают и за союзников, не так ли?
Но полевая записка от Крымова, датированная вчерашним днем, отвлекла Александра Васильевича и вернула к делам собственным - Крымов сообщал как раз о бахвальстве Артамонова и вообще о ненадежности командира первого корпуса. А что касается грубости Мартоса и забитости Мачуговского, то Самсонов только усмехнулся, прочитав об этом. Мартос - один из лучших генералов, его Самсонов знает с детских лет, поэтому туда нечего вмешиваться, само как-нибудь утрясется.
Отдельно лежало письмо, подписанное острым твердым почерком Екатерины Александровны.
И от киевских юных лет, когда в Днепре водились русалки, перелетел Самсонов в жаркий мусульманский Ташкент, к семье. "Каждый день начинаю молитвою об Отечестве, - писала жена. - Да хранит тебя Господь! Тебя здесь часто вспоминают, а в связи с 50-летием покорения напечатали в "Турк. ведомостях" много статей, в них есть и про тебя... Я вспоминаю японскую и не нахожу себе места. Неужели и эта будет такой долгой? Целый год дети не увидят отца!
Володя говорит, что война принесет тебе еще большую славу. Он поставил у себя на столе твою фотографическую карточку. Читает Историю Карамзина, выискивает связь с прошлым и заботится о моем душевном состоянии, читает мне о подвигах русских и поет "Вещего Олега". Верочка еще ничего не понимает.
Я начинаю подумывать о возвращении в Елисаветград, где нам когда-то так счастливо жилось. После войны ты вернешься, мой любимый полковник, к своей пани-коханке, и мы снова будем вместе."
Она как когда-то называла его любимым полковником. И вот он заглянул в ту невозвратимую пору - где там мы с тобой. Катя, пани-коханка?
Самсонов спрятал письмо в карман, подошел к окну. Близился вечер, в бледно-голубом небе летали стрижи. Он посмотрел на костел, к которому шли несколько женщин, и, обращаясь к жене, подумал: "Поддержи меня!" Потом он вызвал Бабкова и справился о телеграммах. Но Жилинский молчал.
Только поздно вечером, в десять часов, Самсонов приказал позвонить в Белосток. К аппарату подошел Орановский.
- Вы получили нашу телеграмму, Владимир Александрович? - спросил командующий.
- Получили, Александр Васильевич. Но обстановка усложняется...
- Повторяю нашу обстановку. Неприятель силою три дивизии после боя с пятнадцатым корпусом и обхода его тринадцатым отошел в направлении на Остероде. Для выполнения директивы можно, оставив заслон против него, двигаться в направлении Алленштейн и Зеебург, но тогда нельзя будет преследовать отступивший неприятельский корпус, почему прошу испросить указания главнокомандующего, могу ли отступить от директивы. К этому добавляю, что корпусные командиры указывают на большое утомление и недостаток в хлебе и соли.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
