– Гм…- произнес аккомпаниатор.
– Да, да,- отвечал профессор наклонением головы. Я пела в большом возбуждении.
– Держитесь на месте, не шевелитесь, ну, отдохните!
– Ну, что же?- спросили мы все три зараз.
– Что ж! Хорошо! Заставьте-ка ее сделать… (А, черт, я забыла слово, которое он сказал!)
Аккомпаниатор заставил меня сделать… ну, все равно, какое слово; он заставил меня взять одну за другой все мои ноты.
– До si naturel,- сказал он старичку.
– Да. Это меццо-сопрано, что ж, это еще лучше, гораздо выгоднее для сцены.
Я продолжала стоять перед ним.
– Сядьте, барышня!- сказал аккомпаниатор, снова осматривая меня с головы до ног. Я присела на край дивана.
– Что ж, барышня,- сказал строгий Вартель,- надо работать, вы добьетесь.
Он говорил мне еще много разных вещей относительно театра, пения, уроков – все это со своим невозмутимым видом!
Сколько времени потребуется, чтобы сформировать ее голос?- спросила графиня.
– Вы понимаете, сударыня, это, смотря по ученице: для некоторых нужно очень немного времени,- это зависит от ее понятливости.
– Ну, у этой ее более, чем достаточно.
– Тем лучше. В таком случае, это легче.
– Ну, сколько именно времени?
– Чтобы вполне сформироваться, чтобы ее закончить, нужно добрых три года… да, добрых три года работы, добрых три года…
Я молчала, обдумывая, как бы отомстить негодному аккомпаниатору, выражение которого говорило: «Хорошо сложена и миленькая! Это будет занимательно!».
Сказав еще несколько слов, мы поднялись. Вартель, не вставая с места, снисходительно протянул мне руку. Я искусала себе все губы.
Как только мы вышли, я попросила тетю вернуться и рассказать ему, кто мы такие.
Мы снова вошли в комнату, от души смеясь. Тетя протянула свою карточку. Я объяснила строгому маэстро весь этот фарс.
Но что за мину состроил аккомпаниатор! Я никогда этого не забуду! Я была отомщена.
– Если бы вы поговорили еще немного времени, я признал бы вас за русскую,- сказал Вартель.
– Еще бы! И, однако, разве я не говорила! Тетя и графиня М. объяснила ему мое желание узнать истину из его знаменитых уст.
– Я уже сказал вам, сударыня! Голос есть; нужно только, чтобы был талант.
– Он будет! Он есть у меня: вы сами увидите это. Я была так довольна, что согласилась идти пешком до Grand Hotel.
– Все равно, моя милая,- сказала графиня,- я из другой комнаты наблюдала за лицом профессора, и когда вы пели Миньону, он был просто изумлен. Ведь он сам подпевал, и это со стороны такого человека! И по отношению к маленькой итальянке, которую он судил с величайшей строгостью!..
Мы обедали вместе. Я была очень довольна и высказывалась вся, как есть, со всеми своими странностями, причудами, со всеми своими надеждами.
После обеда мы долго оставались на балконе, наслаждаясь свежестью воздуха и зрелищем проходящих по двору – взад и вперед – путешественников.
Итак, я буду учиться с Вартелем. А Рим? Надо это обдумать…
Уже поздно, я скажу это завтра.
Воскресенье, 16 июля. При одной мысли о счастье M-lle К., княгини S., во мне просыпаются все мои дурные инстинкты, т.е. зависть. Она хороша, но это красота горничной, одетой в причудливый костюм, красота женщины, предназначенной обувать и обмахивать других большим веером.
А между тем она королева, королева в момент, неоцененный для честолюбивых. Конечно, ее роль отмечена историей.
А я!!!
Вторник, 18 июля. Сегодня я видела так много необыкновенного. Мы посетили знаменитого сомнамбули-ста Alexis. Он консультирует почти исключительно по поводу здоровья.
Нас ввели в полуосвещенную комнату, и так как графиня М. сказала, что мы пришли спросить не о здоровье, то доктор вышел, оставив нас одних со спящим человеком.
То, что передо мною был мужчина, и особенно отсутствие всякого внешнего шарлатанства, возбудило во мне недоверчивость.
– Дело не касается здоровья,- сказала графиня, кладя мою руку в руку Alexis.
– А!- сказал он с полузакрытыми и стеклянными, как у мертвеца, глазами.- Ваша маленькая приятельница очень больна.
– О!- вскрикнула я испуганно и хотела просить его не говорить о моей болезни, боясь услышать что-нибудь ужасное. Но прежде чем я успела это сделать, он мне назвал мою болезнь – воспаление гортани, нечто хроническое: воспаление гортани, при очень сильных легких, что меня и спасло.
– Легкие были прекрасны,- сказал Alexis с сожалением,- теперь они попорчены; вам надо беречься.
Надо было записывать, так как я не запомнила всего сказанного о бронхах и гортани; для этого я вернусь завтра.
– Я пришла,- сказала я,- спросить вас об этой личности.
И я вручила ему запечатанный конверт с фотографией кардинала.
Но прежде чем рассказывать все эти необыкновенные вещи, надо заметить, что с внешней стороны не было ничего, могущего указывать на то, что я интересуюсь кардиналом. Я никому не говорила об этом. Да и зачем бы, казалось, молодой изящной русской девушке идти к сомнамбулисту говорить о папе, кардинале, о дьяволе?
Alexis держался за лоб и соображал; я теряла терпение.
– Я его вижу,- сказал он наконец.
– Где он?
– В большом городе, в Италии; он во дворце; окружен очень многими; это человек молодой… Нет, меня обмануло его выразительное лицо. Он седой… он в форме… ему за шестьдесят…
Я, слушавшая до сих пор с возрастающей жадностью, была неприятно поражена.
– В какой форме?- спросила я,- это странно, он не военный.
– Разумеется, нет!
– Нет, тогда какая же на нем форма?
– Странная; не нашей страны… это…
– Это?
– Это священническая одежда… Подождите.. Он занимает очень высокий пост, он управляет другими, он епископ… Нет! Он кардинал.
Графиня умирала со смеху, глядя на мое волнение.
– Кардинал?- повторила я.
– Да.
– О чем он думает?
– Он думает об очень важном дела, он очень занят им!
Медлительность Alexis и трудность, с которой он произносил слова, раздражали меня.
– Дальше, посмотрите, с кем он? Что он говорит?
– Он с двумя молодыми людьми… военными, два молодых человека, которых он видит часто, они придворные.
Я всегда видела на субботних аудиенциях двух военных, довольно молодых, которые находились в папской свите.
– Он с ними говорит,- продолжал Alexis,- говорит на иностранном языке, на итальянском!
– На итальянском?
– Э, да он очень образован, этот кардинал, он знает почти все европейские языки.
– Видите вы его в эту минуту?
– Да, да. Те, которые его окружают, тоже духовные. Один из них – очень высокий, худой, в очках, приближается и тихо говорит с ним; он видит только вблизи, он должен подносить предметы почти к самым глазам, чтобы видеть…- А, черт! Это портрет того, имя которого я постоянно забываю; он очень известен в Риме, это тот, который говорил обо мне на обеде в вилле Matei.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
