— Виноват…
Саша живо представил себе безбровое, конопатое, цветом напоминающее если не свеклу, то редиску точно, лицо своего отделенного — простого деревенского парня, неизвестно за каким чертом подписавшегося на сверхсрочную службу, когда самое ему место — ковыряться на родной бахче где-нибудь на Херсонщине. Действительно, если уж выбрал ты военную карьеру по собственному желанию, то к чему без конца жаловаться на судьбу, будто солдатику-новобранцу, оторванному от мамкиной юбки?
Мысли о незадачливом подчиненном, не так давно сменившем верного Филиппыча, пестующего теперь какого-то нового «птенчика», прогнали остатки дремы, будто ее и не было. Поручик потянулся всем телом, до треска в камуфляже — было из-за чего трещать: молодой человек за прошедшие месяцы изрядно раздался в плечах и вообще — в теле. Но совсем не из-за жирка — невозможно было завязаться жирку при «собачьей работе», как называли свою службу патрульные.
«Надо будет все же наведаться на склад, выписать себе одежку на пару размеров побольше, — подумал Саша, окончательно стряхивая сон. — А то несолидно как-то — скоро буду ходить обтянутым, как балерун какой-нибудь. Как князь Гогелидзе! На плечах треснет или на спине — бог с ним, а если на другом каком месте? Сраму не оберешься…»
Поручик поймал себя на том, что голова у него забита совсем не предстоящим делом, а бытовыми мелочами, и улыбнулся: сказал бы ему кто-нибудь нечто подобное еще совсем недавно — поднял бы на смех, не поверил.
«А ну как пальнут с земли? — подначил он сам себя. — «Фоккер» наш — старый рыдван, и место ему на помойке. Мишень по всем статьям — идеальная…»
Но знал уже, что не пальнут. Пришла бы кому охота оберегать крошечные крестьянские наделы при помощи крупнокалиберных пулеметов, не говоря уже об, упаси господи, зенитных комплексах. Эти машинки стоят денег, причем таких, что и сотне крестьян — справных тамбовцев или курян, не чета местным голодранцам — не собрать и половины. Да и представить себе сотню землепашцев, объединяющихся ради чего-либо, пожалуй, трудновато. Десяток-другой — и то вряд ли… Как там пел Васенька Андрюхин, местный записной мечтатель, проштудировавший от корки до корки труды Сен-Симона, Маркса и Плеханова, — колхозы… Коллективные, значит, хозяйства. Ну и фантазеры эти социалисты…
— Садимся, — проорал Бежецкий в микрофон, щелкнув клавишей переговоров с кабиной. — Вон на тот пятачок!
— Так делянка-то — с гулькин х… — недовольно ответил пилот — прапорщик Ланкис. — Мараться из-за нее…
— Ловим не на вес, а на счет, прапорщик. Выполняйте приказ.
— Слушаюсь…
Набивший оскомину горный пейзаж в никогда не закрывающемся проеме люка накренился и пошел вверх.
«Может, действительно не стоило? — подумал про себя Саша, но тут же одернул себя: — А договоренность?»
Действительно, все офицеры патрулей, помотавшись пару недель по окрестностям Кабула, вместо того чтобы исполнять действительно нужное дело, договорились в «клубе» о некой системе противодействия. Идиотские приказы, решили они сообща, будем парировать таким же идиотизмом. Только доведенным до абсурда. И сегодняшние четыре пятачка для этой программы подходили как нельзя лучше. Ну а пятый — как будто специально придумали.
Вертолет, поднимая струей воздуха клубы пыли с бесплодного склона, завис в двух метрах над площадкой, а потом, качнувшись, как барышня, с опаской заходящая в речную воду, опустился вниз. Прапорщика Ланкиса недаром прозвали в «сеттлменте» «ювелиром», да и латаные-перелатаные шасси давно пережившего свой век винтокрылого уродца легко могли не выдержать иной, более решительной посадки, а за поломку виновному пришлось бы платить из своего кармана… А вот этого уроженец Западных губерний, отсылавший все жалованье до копейки своей многочисленной семье где-то под Пружанами, позволить себе не мог…
Александр легко соскочил на хрустнувший под подошвами ботинок гравий и, не оборачиваясь на вертолет, из которого сыпались под нервное «Пошел, пошел…» Селейко остальные, направился к убогим хижинам, таким же серовато-бурым, как и окружающий камень. Аборигены уже толпились поодаль, застыв, будто вставшие на задние лапы суслики, и настороженно глядя на пришельцев. Рука сама собой передвинула кобуру с «береттой» поудобнее.
— Ки сар? — как мог внушительнее (увы, до хрипатого баса ломкому тенорку юноши еще было далеко, особенно на чужом языке) спросил поручик, останавливаясь за десять шагов от молчаливой кучки сельчан. — Бья инджа![29]
— Ман, раис[30]… - суетливо выступил вперед седобородый старик и тут же затараторил, поочередно показывая обеими руками на толпящихся за его спиной людей, на землю, на небо… Так далеко лингвистические познания офицера не простирались.
— Да что с ним разговаривать, вашбродь, — раздолбай Федюнин, не боявшийся ни Бога, ни черта, ни, тем более, воинских начальников — ни Бежецкого, ни тем более Селейко, — подошел, лениво помахивая свежесломанной веткой. — Вон она, родимая, налицо. Палить, и дело с концом. А эти пусть будут рады, что русские их накрыли, а не местные. Те б не только спалили, а еще и самих огородников перевешали. Или на колья пересажали — с этим тут просто.
— Разговорчики! — не очень решительно буркнул унтер, поглядывая на офицера. — Что себе позволяешь, Федюнин! На гауптвахту захотел?
— Да хоть бы и туда! — солдат ощерил в ухмылке стальные зубы и метко чвыркнул тугой цевкой слюны, желтой от табака, прямо под ноги унтеру. — Все при деле, а не как здесь, — мотаемся, будто это самое в проруби.
Бежецкий вздохнул: Федюнин, конечно, был сокровище еще то — бывший «фартовый», правда, по его же словам, завязавший, шалопай, каких поискать, но солдат от Бога. Храбрый, умелый, предприимчивый, неглупый… Сколько раз за храбрость представлялся и к наградам, и к повышению, но… Так и не поднялся выше рядового, а кресты, как он любил шутить, предпочитал деревянные.
Увы, сейчас он был прав…
— Барский, Коренных! — повернулся Саша к огнеметчикам. — Сжечь плантацию!
— Это дело… — пробормотал кто-то из солдат, подкручивая вентиль горелки своего ОР-72, метко названного кем-то «Золотым петушком». «Красным» не позволяла генетическая память — сколько раз в прошлом пускали обиженные чем-нибудь крестьяне «красного петуха» помещикам, а «золотой»… Огнеметы и в самом деле были золотыми. Как интендантство расщедрилось на эти аппараты, да еще на горючее к ним — без меры, оставалось тайной.
Слепящая глаза и обжигающая лицо даже на расстоянии струя жидкого огня с ревом вырвалась из горелки, и рядовой Барский, опустив на глаза темные, как у сварщика, очки, скаля белые зубы на загорелом, разом покрывшемся испариной лице, повел хвостом своего «Золотого петушка» по пыльно-зеленой, чернеющей и скручивающейся в адском пламени стене растительности… Через мгновение к первому огненному хоботу присоединился второй…
— Нэй! Нэй![31] - старик со слезами на глазах цеплялся за рукав Бежецкого, суя ему в руки комок ветхих разноцветных купюр и тараторя что-то многословное.
— Отстань, — досадливо оттолкнул тот сморщенную, коричневую, как древесный корень, руку.
— А я бы взял, — хохотнул Федюнин.
— Разговорчики… — снова подал голос Селейко, незаметно отодвинувшийся за спины товарищей от нестерпимого жара.
Для того чтобы спалить дотла плоды трудов всего этого крошечного селения — пару-другую десятин сочной индийской конопли, ушло всего несколько минут. Глядя, как обращаются в золу надежды более-менее сносно протянуть предстоящую зиму, зароптали мужчины, завыли в голос женщины, но поручик был неумолим. Действительно: добыча наркотического зелья наказуема и здесь — разве не поступают гуманно российские военные власти, всего лишь уничтожая посевы зелья, вместо того чтобы казнить тех, кто это зелье выращивает, согласно людоедским законам горного королевства? Хотят прокормить себя и семьи — пусть растят что-то полезное. Просо, к примеру, или кукурузу… Полезное, одним словом.
— Прапорщик, — окликнул он по рации пилота, когда дело было сделано и огнеметчики сворачивали свои аппараты. — Вы отметили уничтоженное поле на карте?
— По инструкции, — прокричал тот: для экономии времени двигатель не глушился, и теперь лопасти, работающие на холостом ходу, вместо пыли поднимали тучи пепла, завивающиеся в серые смерчи, призраками бродящие по некогда зеленому полю, превратившемуся в выжженную пустыню с торчащими кое-где черными «будыльями» особенно стойких стеблей. — Вылетаем?
— Ну, если вы ничего здесь не забыли…
Под хохот десятка здоровых молодых глоток отряд снова погрузился в чрево «Фоккера», и пилот резко, без предупреждения бросил машину вверх, заставив кого-то прикусить язык, кого-то выматериться от души, а кого-то до побелевших пальцев вцепиться в отполированный сотнями ладоней поручень с давно слезшим никелированием — единственную страховку от падения в бездну, открывавшуюся сразу за обрезом люка.
