В Архангельске, как и в Ленинграде, создавались все условия, чтобы помочь раненым быстрее вернуться в строй. Нас навещали школьники, комсомольцы. Они также читали, писали письма домой, товарищам, дарили самодельные сувениры, устраивали вечера, встречи в клубах и многое, многое другое. Все это делали для того, чтобы раненые быстрее набирались сил.
Расскажу об одном вечере, состоявшемся в Интер-клубе. Я пошел туда с другом - капитаном Лосиковым, тоже танкистом из-под Ленинграда. В клубе собралось много городской молодежи и гостей - мы, фронтовики, и англичане, в основном моряки с транспортных судов.
Вечер был посвящен дружбе с союзниками по борьба с фашизмом.
Нас пригласили в президиум - все же фронтовики, оба капитаны, ранены, награждены. Спросили, кто из нас будет выступать. Лосиков не растерялся: Макарыч, мол, все может, ему и выступать... Предоставили мне слово. Вышел к трибуне, волнуюсь, не знаю, с чего начать. Пауза затянулась, но в зале было тихо - понимали мое состояние.
Наконец поклонился и сказал:
- Спасибо присутствующим за заботу. А мы воевали, били врага, будем бить и разобьем его. Будьте уверены.
Бурная овация загремела в зале. Больше ничего и не надо было говорить.
Выступило еще несколько человек, и торжественная часть на том закончилась. В зале все перемешались: фронтовики, жители Архангельска и англичане.
К нам подошел долговязый англичанин. Поздоровался за руку и на ломаном русском языке задал вопрос: как воюют их танки на Ленинградском фронте? Мы оба слышали, что на Ленинградский фронт будто бы прибыли английские танки "Черчилль", но танкисты их не любят: машины маломаневренны, имеют слабую броню и очень горят, так как работают на бензине.
- На ваших танках пока что воевать не пришлось, но товарищи говорили, что они слишком дымят, - откровенно сказал Лосиков.
- Это как понимать? - переспросил англичанин. - Разве ваши танки на газойле, плохом топливе, не дымят? - добавил он.
- Не в том смысле, - пояснил я. - Ваши танки хотя и работают на бензине, но в бою горят от первого же прикосновения снаряда и дымят так, что ничего не видно, даже обещанного второго фронта.
У англичанина глаза от такого ответа стали большими, круглыми. Смутился, вынул трубку изо рта и кашлянул.
Рядом с нами стоял кто-то из представителей городских властей и, извинившись перед англичанином, осторожно взял меня и Лосикова под руки, сказал, что нам пора в госпиталь.
Было ясно, что интервью в таком духе продолжать нежелательно. Мы откланялись и ушли с вечера раньше времени. Дипломатов из нас не получилось.
* * *
Через две недели после вечера в Интерклубе я уговорил врачей отпустить меня в часть.
Обратный путь в Ленинград был таким же, как и в Архангельск, - через Вологду и Ладогу. В дороге я увидел и услышал много нового, интересного. Ведь теперь мне пришлось добираться до места на разных поездах - пассажирских и товарных, а то и просто на паровозе. Твердых расписаний для пассажирских поездов еще не было, а "зеленую улицу" давали товарнякам, которые доставляли груз на фронт.
Хоть и война, а пассажиров было много. Среди них большинство женщин. Много было раненых - кто с костылем, кто с грубо обструганной палкой. Некоторых сопровождали медицинские сестры, других, видимо, жены или родственники.
В Вологде пришлось сделать вынужденную остановку.
На вокзале узнал, что первый поезд пойдет до Кобоны еще не скоро. Я даже обрадовался этому - была у меня мечта встретиться с девушкой-студенткой, с которой я переписывался. В то время тысячи девушек писали письма на фронт, адресованные солдатам, сержантам и офицерам. Вручили и мне такое письмо еще в конце 1941 года. И мое желание встретиться с девушкой, от которой два года приходили хорошие, теплые, полные уверенности в победе и благополучном возвращении письма, - было закономерным.
Спросил милиционера, где находится ее институт. Он сказал, что институт эвакуирован не то за 80, не то за 100 км от города. Транспорт туда почти не ходит, и он не знает, как можно мне помочь. Как ни жаль, а было ясно, что встрече не суждено состояться.
Возвращаясь на вокзал, я зашел в магазин. Просто так, посмотреть, ведь купить ничего нельзя было: все выдавалось по карточкам. И продавец, и немногочисленные покупатели обернулись ко мне. Спросили, что нужно. Мне было очень неловко. Я спросил спичек, хотя они мне были и не нужны. Тут же на прилавке появился коробок. Я поблагодарил и хотел уйти, но не тут-то было. Женщины обступили, засыпали вопросами: откуда, как там, на фронте? не видел ли случайно такого-то?...
Пришлось обстоятельно отвечать, что сам с Ленинградского фронта, возвращаюсь опять па фронт, что такого-то встречать не приходилось.
- А как же будешь там, на фронте, ведь рука-то подвязана? - спросила с тревогой пожилая женщина.
- Да это так, по привычке, а вообще все уже хорошо, - ответил я.
Когда я шел по улице, то замечал, как многие женщины внимательно всматривались в мое лицо, будто искали в нем какие-то знакомые им черты. И я, конечно, понимал, что у каждой из них кто-то на фронте - муж, брат, отец, жених, которых ждут, хотят увидеть, узнать о них. Между прочим, и я ловил себя на том, что в проходивших мимо людях тоже искал знакомых, надеялся на необыкновенный случай - а вдруг здесь увижу свою мать или сестер, которые смогли эвакуироваться сюда из далекой Украины, попавшей в оккупацию.
Вечером подошел поезд. Вместе с толпой я вышел на перрон и, как раненый, без особых трудностей попал в вагон. Он не отапливался, и ехать было трудно. В пути поезд часто и подолгу стоял на полустанках. Люди выходили, набирали в различную посуду снег, пытались его растопить, чтобы попить воды. Только на больших станциях можно было взять воды и даже кипятку.
Через сутки выяснилось, что поезд до порта Кобона, куда я стремился, не пойдет. Уговорил машиниста товарного поезда взять к себе на паровоз. Меня даже угостили чаем. Я не отказался, потому что вконец продрог.
Кроме машиниста и его помощника был еще кочегар, прихрамывающий, в средних летах человек.
- Счастливый вы, - сказал он мне. - На фронт едете, а я вот отвоевался. Тоже был в танковых. На Волховском. В частях генерала Кононова. Может, слыхали? - спросил он.
- Да, слыхал, воевали хорошо.
- Нет, нехорошо воевали, - возразил кочегар. - Все больше в болота садились. Там такая местность, что не разгонишься, на дорогах лучше не появляться. Тут же фашист налетает.
- Кем вы были? - спросил я.
- Башенным. Под Новгородом удачно в бой раз сходили. Здорово ему, фашисту, дали. В конце боя танк угодил все же на мину. Взрыв - и вот, оторвало ступню. Таи и списали. Просился снова на фронт - отказали. А я мог бы, руки-то здоровые, вон какие. - Кочегар показал свои огромные ручищи. Только на одной из них не было двух: пальцев. Он заметил мой взгляд и быстро опустил руки.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
