48. Сципион же, одержав такую блестящую победу, ненужную часть добычи стал сжигать сам, подпоясавшись, как обычно делают полководцы римлян. Он отослал в Рим на кораблях десять талантов золота, две тысячи пятьсот талантов серебра, изделия из слоновой кости и наиболее видных из пленных; с ними он отправил Лелия, чтобы сообщить о победе, и, распродав остальное, вырученные деньги роздал войску; особенно отличившимся он дал подарки, а Массанассу увенчал и на этот раз. Обходя города, он подчинял их себе. Таков был конец битвы Ганнибала и Сципиона в Ливии, впервые тогда вступивших в сражение друг с другом; в ней погибло у римлян две тысячи пятьсот человек,[469] у Массанассы — еще больше, у неприятелей — двадцать пять тысяч. В плен было взято восемь тысяч пятьсот. К Сципиону перебежало триста иберов, а к Массанассе — восемьсот номадов.
49. Когда еще ни карфагеняне, ни римляне не получили известий об этом, первые послали к Магону, еще набиравшему наемниками кельтов, приказ вторгнуться в Италию, если он может, или переплыть с наемниками в Ливию, последние же, поскольку это письмо было перехвачено и доставлено в Рим, послали Сципиону новое войско, коней, корабли и деньги. Он же уже направил по земле к Карфагену Октавия, сам же плыл на кораблях. Карфагеняне, узнав о поражении Ганнибала, на быстроходном судне направили к Сципиону послов, во главе которых стояли Ганнон, называемый Великим, а Гасдрубал Козел.[470] Они поставили высоко на носу корабля жезл глашатая и протягивали к Сципиону руки по образу молящих. Он приказал им явиться в лагерь и, когда они пришли, дал им аудиенцию, восседая на высоком сидении. Они со стенанием бросились на землю, и, когда служители подняли их и приказали сказать, чего они желают, Гасдрубал Козел сказал:
50. "Дозвольте, о, римляне, и этому Ганнону и всем разумным из карфагенян очистить себя от проступков, в которых вы нас обвиняете; ваших послов, против которых наше отечество погрешило невольно вследствие голода, мы спасли и отправили к вам. Не следует, чтобы и вы обвиняли всех карфагенян, тех, которые и прежде просили мира и, получив его, охотно поклялись. Но есть города (poleiw),[471] которые легко склоняются к худшему, и то, что доставляет удовольствие, всегда имеет силу у толпы. Это испытали и мы, не имея возможности ни убедить толпу, ни сдержать ее из-за тех, которые клевещут там на нас и отнимают возможность откровенно говорить перед вами. Не судите, о, римляне, с точки зрения вашей дисциплины и благоразумия о том, что делается у нас, но если кому кажется виной и то, что народ повинуется подстрекающим его, то обратите внимание (|polog>zesue)[472] на голод и на безвыходность положения, которая возникла у нас вследствие этих несчастий. Ведь, конечно, не могло быть сознательным делом одних и тех же лиц только что просить о мире и согласиться заплатить такие деньги, и отказаться от длинных судов, кроме немногих, и передать вам большую часть своей державы, и поклясться относительно этого, и принять клятву от вас, отправив для этого послов в Рим, а затем, когда наши послы были еще у вас,[473] добровольно все это нарушить. Но скорее всего кто-то из богов лишил нас разума и затем буря, занесшая ваше продовольствие в Карфаген; а вдобавок к этой буре голод отнял у нас способность заботиться о чужих нуждах, когда мы сами нуждались во всем. Нельзя требовать рассудительности от толпы, неорганизованной и испытывающей несчастья.
51. Если же и в этом случае мы кажемся вам виновными, а не несчастными, мы соглашаемся и с этим, и вот поэтому-то и заклинаем вас о прощении. Для не погрешивших ни в чем возможна защита своей справедливости, для погрешивших остается только мольба. Этим путем они скорее получат сострадание от счастливых, когда те посмотрят на изменчивость человеческих дел и увидят, что вследствие внезапных перемен умоляют те, которые вчера сами могли наносить обиды. Так и город карфагенян, величайший и могущественнейший в Ливии, богатый одновременно и кораблями, и деньгами, и слонами, и войском пешим и конным, и многочисленными подданными, процветавший семьсот лет и властвовавший над всей Ливией и другими народами и островами и таким огромным морем и долгое время дерзавший на соперничество с вами самими, ныне имеет надежду на спасение не в море и кораблях, не в слонах и конях, не в подданных, от которых от всех он отказался в вашу пользу, но в вас самих, испытавших прежде от него столько зла. Нужно, чтобы вы, приняв это во внимание и остерегаясь по отношению к себе Немезиды, умеренно пользовались своим счастьем, действовали достойно вашего, о, римляне, собственного великодушия и прежнего счастья карфагенян и научились бы на наших бедствиях безропотно переносить перемены, посылаемые божеством, чтобы и по отношению к богам ваше поведение для вас было безгрешным и по отношению ко всем людям достойно похвалы.
52. Конечно, нечего бояться, как бы и теперь карфагеняне, которые за прежнее неразумие подверглись столь тяжкому раскаянию и наказанию, не переменили своего решения. Для людей разумных стражем, охраняющим их от прегрешений, является благоразумие, для склонных же к проступкам — прежние страдания и раскаяние. Естественно, что подвергшиеся наказанию тверже выполняют свои обязательства, чем те, которые этого не испытали. Не следует, чтобы вы, которые упрекаете карфагенян за жестокость и правонарушения, сами подражали им в этом; для впавших в несчастье сами бедствия бывают началом новых правонарушений вследствие безвыходности их положения, для счастливых само человеколюбие находится в их власти. Ни славно, ни полезно для вашей власти уничтожить такой великий город, а не сохранить его. Вы сами — лучшие судьи того, что вам выгоднее. Мы же вам ради своего спасения приводим изо всего главным образом два следующих положения: прежнее достоинство Карфагенской державы и вашу собственную умеренность во всем, которая вместе с оружием подняла вас до такой степени власти и могущества. На каких бы условиях вы ни дали нам мир, мы примем его; излишне говорить о них тем, которые вашей власти вручают все свое".
53. Сказав это, Козел заплакал. Сципион, удалив их, долго совещался с лучшими из окружавших его. Когда он пришел к определенному решению, он, вызвав их, сказал так: "Вы недостойны никакого прощения, вы, так часто нагло нарушавшие договоры с нами и, наконец, теперь столь явно и беззаконно совершившие преступление по отношению к посольству, что ни отрицаете этого, ни возражаете на то, что достойны высшего наказания. Но что же обвинять тех, которые сами сознаются во всем? Вы прибегаете к мольбам, вы, которые не оставили бы даже имени римлян, если бы вы победили. Но мы никогда не сделаем вам чего-либо подобного; ведь и послов ваших, бывших еще в Риме, когда вы нарушили клятвенно заключенный договор и совершили преступление против наших послов, наш город отпустил, и я их, занесенных в мой лагерь, отослал к вам, уже воевавшим с нами, невредимыми. Нужно, чтобы вы, обвиняющие самих себя, считали выгодой то, что получите. Я скажу свое мнение, а сенат постановит, что ему будет угодно.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
