себе. А я могу тебе рассказать.
Я видел рождение малышей много раз. Их поток ровный и чистый, такой им подарила вселенная. Но у взрослых это не гладкая поверхность, а небольшой ручей, заставленный камнями и мусором, обрывающийся в разных местах, в общем смотреть тошно, — в этот раз я опустил глаза, чтобы полюбоваться на себя любимого. — Дело в том, что в течение жизни человек портит поток внутри себя. Я предполагаю, что вместо правил вселенной, с которыми мы рождаемся в крови, ему в голову человечество в качестве подарка набивает свои собственные законы — в корне неправильные, но таково человеческое общество. Я помню свое детство, каждый день новые ощущения от увиденного, от услышанного. Каждый камешек во дворе знаком, ковыряние в песке или купание в море все это вызывало неописуемый восторг. А по ночам снятся невероятные сны, эйфория от которых длится целый день. Но, как и все я становился взрослым, и эти чувства потихоньку испарялись. В какой-то момент я понял, что уже не обращаю внимание ни на камешки под ногами, ни на веточки в саду. Ни ветер, ни море не вызывали у меня особых эмоции, все они стали данными по умолчанию. А детские ощущения превратились в не более чем дежавю, которое вызывали некоторые знакомые картины и запахи. Тяжелые сны практически никогда не снятся. Вся жизнь — это монотонная работа — путь домой, а эмоции вызывают лишь новый автомобиль и компьютер, но далеко не такие сильные, как раньше.
Я не могу сказать, должно ли быть так всегда. Просто однажды я увидел смерть, кхм… вблизи. Человек, у которого было время попрощаться, его поток внезапно увеличился невообразимо. Таких мощных я не встречал ни у кого. «Может быть, это просто случай», — подумал я тогда. Но смерть мне на своем пути приходилось видеть часто, и каждый раз одно и тоже. Но что еще важнее, в глазах у умирающего можно видеть одни и те же мысли, «почему я не сделал этого?». «Почему не признался ей? Почему ругался с близкими? Почему оставил ребенка? Надо было поступить так». Мир в их глазах становится простым и понятным, а ответ на все эти вопросы скрывает ложь, которой мы окутываем себя с ног до головы. Эта ложь закрывает глаза человека и не дает ему совершить все те действия, о которых он сожалеет перед смертью. Набор глупых причин и правил, искусственно созданных человеком.
Отсюда и происходит моя теория. Каждый человек рождается с открытым сердцем, через которое течет первозданный поток. По мере жизни мы закрываем свое сердце, а снова открывается оно только перед смертью, дабы обратно в мир живой энергии вернуться в первозданном виде. Так это работает почти всегда. Но мне кажется возможен другой вариант.
Я верю в существование того, кто способен превзойти этот порядок. Ему не заморочило голову общество своими глупыми правилами, он знает лишь законы вселенной. С этим, кстати, связано одно из важнейших свойств. Открытое сердце видит ложь. Ложь — это искажение реальности, которое противоестественно для первозданного потока. Мир видится таким, какой он есть, а не через глаза общества. На все те вопросы, которые человек отвечает лишь перед смертью, открытое сердце может дать ответ в любое время.
«Во всяком случае, так, я думаю, Чарли развил свою способность и передал мне ее генами жизненной энергии», — подумал я про себя.
— У взрослого человека поток должен быть сильнее, чем у ребенка. Но пока, все наоборот, — улыбнулся я.
Не знаю, смог ли я донести свою мысль до светлой головы. Но вопросы вроде «а зачем все это мне рассказываешь?» или «какой у меня поток?» так и не последовали.
— Так или иначе, я рад, что смог сбежать с родной планеты. Постоянные приключения сделали мою жизнь ярче, а вместе с ней улучшился и поток. Это моя маленькая мечта — когда-нибудь увидеть реальный мир, без искажений. — И добавил уже мысленно «вот только с моим характером и нравственностью она точно не сбудется».
— Эл, почему ты назвалась дефектной моделью тогда? — эта мысль являлась источником настоящей тревоги, не дающей мне покоя, ведь отсутствие у нее голоса тут явно не причем.
— «Очень много сторонних мыслей. Явное проявление эмоций. В результате получаются задержки в принятии решений, очень низкий КПД. Остальные модели работаю намного эффективнее», — легко ответила она на этот вопрос.
Именно этот ответ меня и пугал. Я прекрасно понимаю, чем может биороид с собственными мыслями и эмоциями быть неудобен руководству армии. Конечно, тупой робот выполнил бы задание быстрее, не отвлекаясь на разговоры с роумерами. Да и вряд ли бы он отправился в Мертвый город искать кого бы то ни было. Начальство сказало все мертвы — значит мертвы.
— Послушай, если наступит такое время, когда начальство отстранит тебя от службы за проявление лишних мыслей, или, скажем, заменит на более эффективную модель, что будешь делать? — мне нужно было знать.
Немного поразмыслив, она все-таки написала — «не знаю». Хотя по выражению лица можно было определить — плана действий при таком исходе нет, и быть не может.
— Приходи ко мне! Мы будем спасть людей, медленно и неэффективно, как вчера! — просветился я, хотя в глубине души понимал, что не бывает биороидов пенсионеров. Вряд ли правительство выкинет такую дорогую штуку на помойку. Вот только что они с ней сделают вместо этого — даже представлять не хочу.
— «Хорошо», — неожиданно согласилась она, изобразив что-то очень похожее на неуклюжую, но очень радостную улыбку.
— Открою тебе маленький секрет, — шепнул я ей на ухо, — быть бракованной моделью намного лучше, даже более того, намного полезнее.
— «Почему?»
— Оставайся со мной, и ты поймешь сама, поверь парню-эгоисту, — как можно загадочней произнес я.
— «Пока не могу. Должна исполнять приказы. Служить людям».
— «Знаю, знаю, знаю…правила…законы…», — конечно это так, ничего другого и быть не могло, — «ладно, зачем я ее так загружаю?»
— Эл, а зачем ты выучила язык жестов? Кто-то еще на службе может его использовать? — честно говоря я удивлен, что подобная информация вообще присутствует в архивах.
Элисон внимательно посмотрела на собственные ладони, поводив их перед лицом, словно изучая произведение искусства, а затем на листке вывела, — «нет. Но другого языка мне не выучить. Разговаривать хочется».
— Я быстро разберусь, — твердо сказал я, мысленно пообещав приложить все усилия.
— «Хорошо», — одобрительно кивнула она.
— «Зачем взял меня за руку в штабе?» — словно гром с ясного неба свалился на меня неудобный вопрос.
— «Ох блин, она запомнила!» — вроде бы мне не четырнадцать,
