— Мотивы самоубийства — всегда тайна,— сказал инспектор,— да и заниматься их поиском не входит в мои обязанности. Не сердитесь на меня за то, что я исполняю сугубо свои обязанности. Их предостаточно, и меня едва хватает на них. Хотя дело еще не закрыто, но могу заранее вам сказать, что никакого убийства я здесь не усматриваю.
— Я восхищаюсь вами,— очень зло сказал Бертлеф,— восхищаюсь вашей готовностью не задумываясь подвести черту под смертью человека.
Ольга заметила, как кровь бросилась в лицо инспектора.
Но он тотчас овладел собой и после небольшой паузы сказал голосом даже слишком любезным:
— Хорошо. Согласен принять ваше предположение, что здесь имело место убийство. Итак, попробуем разобраться, как оно могло быть совершено. В сумке покойной мы обнаружили тюбик с успокоительными таблетками. Можем предположить, что Ружена хотела принять таблетку, чтобы успокоиться, но кто-то успел подложить ей в тюбик другую таблетку, с виду такую же, но содержавшую яд.
— Вы полагаете, что Ружена взяла яд из тюбика с атарактиками?
— Сестра Ружена, разумеется, могла взять яд, который лежал в сумке отдельно, не в тюбике. Так было бы в случае самоубийства. Но если мы предполагаем убийство, то нет иной версии, чем та, что кто-то подложил ей в тюбик яд, который был той же формы, что и ее лекарство.
— Простите, что возражаю вам,— сказал доктор Шкрета,— но вовсе не так просто изготовить из алкалоида таблетку точно такой же формы. Это под силу лишь тому, у кого есть доступ к производству медикаментов. Здесь ни у кого такой возможности нет.
— Вы хотите сказать, что возможность изготовить такую ядовитую таблетку полностью исключена?
— Может, не исключена полностью, но весьма затруднительна.
— Достаточно и того, что это возможно,— сказал инспектор и продолжал: — Подумаем, кто мог быть заинтересован в смерти этой женщины. Она не была богата, стало быть, имущественный интерес отпадает. Следует также исключить мотивы политического или шпионского характера. Остаются лишь причины личного порядка. Кто же наши подозреваемые? Прежде всего, это любовник, который непосредственно перед ее смертью бурно ссорился с ней. Вы полагаете, что яд подложил ей он?
На вопрос инспектора никто не ответил, и он сказал:
— Я так не думаю. Ведь этот парень неустанно боролся за эту девушку. Хотел жениться на ней. Она была беременна от него, и даже если бы она зачала от кого-то другого, главное, он не сомневался в том, что она беременна от него. В ту минуту, когда он узнал, что она хочет избавиться от ребенка, его охватило отчаяние. Но заметьте: Ружена пришла после комиссии по пресечению беременности, а не после аборта! Так что для нашего бедолаги не все еще было потеряно. Плод внутри нее еще жил, и он готов был сделать все, чтобы сохранить его. Абсурдно предполагать, что в эти минуты он дал ей яд, когда только и мечтал о том, чтобы жить с ней и иметь ребенка. К тому же пан доктор объяснил нам, что достать яд в форме обычной таблетки — вещь не простая для обыкновенного человека. Где мог бы приобрести ее этот наивный паренек, у которого нет никаких связей в обществе? Вы могли бы мне это объяснить?
Бертлеф, к которому постоянно обращался инспектор, пожал плечами.
— Обсудим следующих подозреваемых. Трубач из столицы. Какое-то время назад он познакомился здесь с покойной, причем мы не знаем, как далеко зашло их знакомство. Но в любом случае достаточно далеко, если покойная осмелилась попросить его объявить себя виновником ее беременности и сопровождать ее на абортную комиссию. Почему она попросила именно его, а не кого-то из местных? Это несложно угадать. Любой женатый мужчина из этого курортного городка боялся бы огласки дела и скандала в семье. Такую услугу мог оказать ей лишь тот, кто не живет здесь. Впрочем, молва о том, что у нее должен быть ребенок от знаменитого артиста, только льстила ей, а трубачу не могла навредить. Стало быть, мы можем заключить, что пан Клима взялся за эту услугу совершенно спокойно. С какой стати было ему ради этого убивать несчастную медсестру? Весьма неправдоподобно, как объяснил нам пан главврач, чтобы Клима был настоящим отцом нерожденного ребенка. Но допустим и эту возможность. Допустим, что отец — Клима и ему это крайне неприятно. Но объясните мне, зачем ему ее убивать, когда она согласилась сделать аборт и уже получила официальное разрешение на эту операцию? Или, пан Бертлеф, нам следует считать Климу убийцей?
— Вы не понимаете меня,— мягко сказал Бертлеф.— Я никого не хочу сажать на электрический стул. Я хочу лишь обелить Ружену. Ибо самоубийство есть самый тяжкий грех. И омраченная болями жизнь имеет свою тайную цену. И жизнь на пороге смерти прекрасна. Тот, кто никогда не смотрел смерти в лицо, не знает этого, но я, пан инспектор, это знаю. И потому говорю вам, что сделаю все, чтобы доказать невиновность девушки.
— И я хочу попытаться сделать это,— сказал инспектор.— Есть еще третий подозреваемый. Пан Бертлеф, американский бизнесмен. Он сам показал, что провел с покойной ее последнюю ночь. Мы могли бы считать, что, будь он убийцей, то вряд ли признался бы в этом. Но это возражение весьма несостоятельно. На вчерашнем концерте все видели, что пан Бертлеф сидит рядом с Руженой и что, не дождавшись конца, уводит ее к себе домой. Пан Бертлеф понимает, что в таком случае лучше признаться, чем быть уличенным другими. Пан Бертлеф уверяет нас, что сестра Ружена была в эту ночь с ним счастлива. А как же иначе! Ведь пан Бертлеф не только обаятельный мужчина, но прежде всего американский бизнесмен, обладатель долларов и паспорта, дающего возможность путешествовать по всему миру. Сестра Ружена замурована в этом захолустье и тщетно ищет способ вырваться отсюда. У нее тут единственный любовник, который хочет жениться на ней, но это всего лишь молоденький местный монтер. Если она выйдет за него, то навсегда предрешит свою судьбу и уже никуда отсюда не вырвется. Она терпела его, поскольку не было выбора. Но при этом не хотела и окончательно связываться с ним, чтобы навсегда не распрощаться со своими надеждами. А тут вдруг появился экстравагантный мужчина с галантными манерами и совершенно вскружил ей голову. Она уже жила мыслями, что он женится на ней и она наконец-то покинет эту глухомань. Если поначалу она умела быть деликатной любовницей, то со временем становилась все более навязчивой. Она дала ему понять, что не отступится от него, и стала его шантажировать. Но Бертлеф — человек женатый, и, как мне известно, завтра к нему из Америки приезжает жена, и, как мне известно, любимая жена, мать его годовалого ребенка. Бертлеф хочет сделать все во избежание скандала. Он знает, что сестра Ружена постоянно носит с собой тюбик с успокоительными таблетками, и знает, как они выглядят. У него широкие связи с заграницей, у него много денег. Для него сущий пустяк дать изготовить ядовитую таблетку в форме Ружениного лекарства. Во время этой прекрасной ночи, пока его любовница спала, он тайно подсунул ей яд в тюбик. Считаю, пан Бертлеф, что вы единственный человек, имеющий повод и средства для того, чтобы убить Ружену. Предлагаю вам признать свою вину!
В комнате наступила тишина, инспектор долго смотрел в глаза Бертлефу, Бертлеф платил ему столь же терпеливым и молчаливым взглядом. На его лице не было ни изумления, ни обиды. Наконец он сказал:
— Ваши выводы меня не удивляют. Вы не способны обнаружить убийцу и потому должны найти кого-то, кто возьмет на себя его вину. К таинственным законам жизни относится и то, что невинные несут ответственность за виновных. Прошу, арестуйте меня.
22
На край опускались мягкие сумерки. Якуб остановил машину в деревне, за которой в нескольких километрах были пограничные шлагбаумы. Он хотел продлить последние минуты, остававшиеся ему на родине. Он вышел из машины в незнакомой деревне и побрел по улице.
Улица была некрасивой. Вокруг домишек валялись ржавые обручи, куски старого железа, выкинутое тракторное колесо. Деревня была заброшенной и безобразной. Якубу казалось, что эта мусорная свалка с ржавыми обручами ни дать ни взять бранное слово, каким вместо привета прощается с ним его родина. Он дошел до конца улицы, где была деревенская площадь с прудом. Пруд был тоже заброшенный, заросший мокрицей. С краю плескалась стайка гусей — какой-то паренек старался прутом отогнать их оттуда.
Якуб повернул назад к машине. Вдруг он увидел за окном одного дома мальчика лет пяти, не больше. Мальчик стоял и смотрел в окно на пруд. То ли он смотрел на гусей, то ли наблюдал за пареньком, стегавшим их прутом. Он стоял у окна, и Якуб не мог оторвать от него взгляд. Это было детское личико, и что более всего привлекало в нем внимание Якуба, так это очки. У мальчика были большие очки с толстыми, как угадывалось, стеклами. Голова была маленькой, а очки в тяжелой оправе — большими. Мальчик носил их на себе, как гирю. Носил их, как свою судьбу. Он смотрел в них, точно сквозь решетку. Да, он носил очки в тяжелой оправе, точно решетку, которую вынужден будет таскать на себе всю жизнь. И Якуб смотрел в глаза мальчика сквозь эту решетку очков, и на него вдруг нахлынула безмерная печаль.
