Талантливый живописец, формально воспроизведя копию с картины Л. Каравакка, не только создал имеющую самостоятельную художественную ценность картину, но поменяв позу, динамику, детали костюма, украшений, положение и насыщенность цвета орденской ленты, изменив сочетание тёплых и холодных тонов и придав значительно более выразительное звучание цветовой гамме портрета, он оставил потомкам достоверный исторический источник и – замечательное произведение искусства.
Как бы ни были хороши росписи Андреевского собора в Киеве, роль, в создании которых Антропова нельзя переоценить, портрет – вот жанр, который словно создан для мастера: он в равной степени поражал современников и потомков как психологической глубиной, точностью характеристик, ироничной отстранённостью и душевным сопереживанием своим героям, так и поразительной адекватностью исторически выверенных деталей – атрибутов власти, украшений, парадных костюмов, орденов и причёсок.
Но главное – спустя почти два с половиной века смотришь в глаза позировавших (а иногда и нет, – писал портрет как копию с картины видного иностранца) ему императрицы, великой княжны, близких ко двору аристократок, – и смущённо ловишь себя на мысли, – это не ты их рассматриваешь, зафиксированных талантливой кистью Антропова на старинном холсте, а они – тебя. И нет уверенности, что ты им нравишься.
Все портреты, написанные мастером во время работы над росписями Андреевского собора в Киеве, отличаются поразительным психологизмом. Каждый из них – неоценимый источник для изучения не только истории костюма, ювелирного искусства, орденов, причёсок того времени, это ещё и дополняющие, а то и заменяющие в отсутствии таковых, мемуарные характеристики современников.
Речь идет, прежде всего, о двух портретах императрицы Елизаветы Петровны, датированные 1753 г. Один был уже во второй половине XX в. обнаружен в Киево-Печёрской лавре, второй хранится в киевском Музее русского искусства. Оба портрета – яркое свидетельство удивительного дара Антропова соединять подход художника-психолога, физиономиста, предлагавшего, судя по другим историческим источникам (мемуарам, переписке и др.) на редкость достоверное изображение лиц российской истории, и – подход скрупулезного бытописателя, педанта-историографа, донёсшего до нас сквозь века точное изображение костюмов, ювелирных украшений, причёсок, оружия, наград своего времени.
Интересный сплав опыта придворного живописца и – изографа, участвующего в росписи православного храма, дал чудесный результат, позволив создать необычайно изысканные по цвету работы. Те же портреты императрицы Елизаветы Петровны отличает прелестная цветовая гамма: серебристое платье корреспондируется с ярко синей орденской лентой, блеск бриллиантовых украшений – с нежностью золотистой мантии.
Портрет Елизаветы Петровны 1755 г. – прекрасное пособие для изучения истории ювелирного искусства XVIII в. – ведь кроме привычных бриллиантов в чудной огранке и оправах, коими усыпано парадное платье императрицы, её горностаевая мантия, скипетр и держава, – на этом портрете ещё и две короны, украшенные крупными бриллиантами и жемчужинами, – одна на голове Елизаветы Петровны, вторая – парадная – на пуфе, прямо под державой, надёжно покоящейся на левой ладони императрицы. Трудно найти в мировой живописи другой парадный портрет, который вместил бы в себе столь обширную информацию из истории ювелирного искусства и одновременно – такой объём информации о личности портретируемых. Императрица на портретах Антропова умна, иронична, насмешлива, самодостаточна, обаятельна. Но и Великий князь Пётр Федорович не лишён привлекательных черт – доброжелателен, судя по пластике закованного в рыцарскую броню тела, дистанцирован от военной агрессивности, диктуемой кирасой, не лишён, в любом случае, юношеского обаяния. Два портрета середины 50-х гг. XVIII в. – Великой княжны Екатерины Алексеевны и Великого князя Петра Фёдоровича – прелюбопытнейшая иллюстрация к противостоянию этих двух столь разных исторических персонажей.
Сопоставив психологические характеристики, предложенные портретистом, нетрудно предугадать, кто в этом противостоянии победит.
Но даже рядом с портретами и императрицы Елизаветы Петровны, Великой княжны Екатерины Алексеевны и Великого князя Петра Фёдоровича, несущими большой объём исторической информации, подлинной жемчужиной среди произведений живописи, носителей информации по истории Отечества, представляется портрет статс-дамы Анастасии Михайловны Измайловой.
История портрета, однако ж, полна загадок. Собственно, с атрибуцией портретируемой всё ясно, – действительно на экспонируемом в Третьяковской галерее знаменитом портрете кисти Антропова – она, статс-дама Измайлова.
Но вот дата, которая уже много десятилетий утвердилась за портретом, сегодня у искусствоведов вызывает сомнения. В каталог коллекции Третьяковки картина вошла с прочно утвердившейся датой – 1754 г. Мог ли совсем тогда ещё молодой живописец создать шедевр уровня лучших работ современного ему мирового искусства? Портреты, о которых шла речь выше, – Екатерины Алексеевны и Петра Фёдоровича, спору нет, хороши и оригинальны, но это всё-таки, пусть вольные, но копии с портретов кисти Каравакка и Грота. Копии, которые лучше подлинников. Но копии.
Ещё одна загадка: на портрете указано и место написания – Санкт-Петербург. Но данных о приезде живописца в столицу в 1754 г. не обнаружено.
Поскольку, по мнению искусствоведов, перед нами, безусловно, натурное изображение, датировка портрета ограничивается 1761 годом – годом смерти Измайловой. Тут исторический источник свидетельствует однозначно. Надпись на медной доске, снятой с надгробного памятника Измайловой (она ныне хранится в Музее городской скульптуры), гласит:
«Двора Ея Императорского Величества статс-дама Настасья Михайловна Нарышкина (упомянута её девичья фамилия с целью подчеркнуть близость к царскому роду). Скончалась 1761 года майя 6 дня. Жития ей было 57 лет и 5 месяцев».
Логика творческой биографии художника требует ещё лет пяти, чтобы мастер смог достичь столь высокого уровня натурного портрета.
Если историкам произведения искусства служат дополнительными источниками для изучения культуры, нравов, психологии исторических персонажей эпохи, то и искусствоведам важны замечания историков, позволяющие, например, атрибутировать картины. Портрет Измайловой яркий тому пример: историки, изучившие портрет, высказали соображения о том, что рюши по вырезу платья и роза на груди статс-дамы перекликаются с подписными портретами кисти Ротари, датированными 1759 г., например, портретом А. А. Голицыной, урождённой Строгановой (читатель и сам может в этом убедиться, – этот портрет также хранится в «Третьяковке»).
Почему и историкам, и искусствоведам так важно, когда написан этот превосходный портрет, несущий в себе много исторической информации? Дело в том, что именно в 1759 г. Антропов заканчивает курс обучения у Ротари и готовит «экзаменационную» работу – на звание портретиста, – а именно портрет Измайловой.
И это первая его работа, в которой главное для художника – не обозначение темы портретируемой, а передача яркой самобытности представляемого им зрителю человека.
Другие исторические источники это подтверждают. Так, в 1858 г. был опубликован «Дневник камер-юнкера Ф. Берхгольца», в котором ярко описываются люди и события эпохи.
«На балу у кн. Кантемира была красавица Измайлова (которою наш двор очень занимается и занимался бы ещё более, если бы она говорила по-немецки) и многие другие интересные дамы». И далее: «17 февраля приезжал молодой Измайлов, у которого жена красавица, и просил Его Высочество к себе вечером на небольшой бал».
И далее находим в мемуаре камер-юнкера сюжет для небольшого куртуазного романа, где персонаж портрета Антропова превращается на наших глазах в обольстительную владелицу светского салона:
«Мы отправились сперва кататься. Потом, уже около вечера, герцог думал навестить генеральшу Балк и госпожу Румянцеву, но визиты эти не состоялись: он увидел молодую Измайлову, которая одна стояла у окна и приветливо ему кланялась; а потому заехал к ней. Мужа её не было дома, но она сама дружески встретила Его Высочество, хотя он должен был объясняться с нею через переводчика, которым служил граф Бонже, однако ж, несмотря на то, провёл у неё время очень приятно. Пока делали чай, хозяйка весьма ловко сумела поднести нам ещё по нескольку стаканов вина, от которого невозможно было отказаться. Когда мы посидели уже несколько времени у этой хорошенькой и любезной женщины, приехал её муж, который по всегдашнему своему обыкновению начал изъявлять сожаление, что жена его не может говорить по-немецки».
Находчивость и любезность, умение «обаять» гостя, вызвать доверие и симпатию у лиц влиятельных и знатных проявляла героиня этого эссе и в отношениях с императрицей. О чём свидетельствует такой факт: как статс-дама она получала довольно высокое вознаграждение -600 рублей в год, а в сентябре 1759 г. ей было пожаловано ещё и 300 душ в Ингерманландии (места, расположенные вокруг Петербурга) – за некие, оказанные Императрице услуги. Возможно, услугами могла восприниматься и просто беспорочная служба при дворе с постоянным проявлением таких качеств, как любезность, находчивость, доброжелательность и пиететное отношение к Государыне, без лести, но искренне. Можно предположить, что удалось внушить Государыне столь высокое доверие и ответную симпатию, ибо Императрица выразила пожелание видеть портрет любезной статс-дамы кисти её придворного живописца Алексея Антропова. Видимо, были даны соответствующие распоряжения и художнику, и статс-даме. Сохранилось письмо графа Измайлова на Высочайшее Имя, где в ответ на запрос от Елизаветы Петровны (в то время ещё не императрицы) прислать Измайлову к её двору, граф сообщает будущей Государыне: «по воле Вашего Императорского Высочества жену мою отправил».
