Однажды, когда довольно рано утром я прогуливался в нескольких милях от Чельзии, меня застал сильный дождь; мимо меня проехал экипаж, в котором сидела мисс Стэнсон, на этот раз совершенно одна; она предложила меня подвезти в Чельзию, где у нее был свой дом, как она сказала. Она была совершенно одна, я позавтракал у нее и никого, кроме нее, не видел. Она обо многом расспрашивала меня, я на все отвечал очень откровенно, и спросила меня даже, нет ли у меня какой-нибудь любовной связи в Лондоне. Я ответил, что нет, она заставила меня поклясться в том, что у меня нет любовницы и затем сказала, что должна со своей стороны открыть мне, кто она такая. Она мне рассказала, что она не племянница, а любовница старшего из мужчин, всегда сопровождавших ее, что он человек в высшей степени добрый и деликатный и страшно богат, и что только от нее зависит, чтобы он женился на ней.
Она никогда никого не видела, кроме него и его друга, который тоже был заинтересован в делах Индии, что, впрочем, она могла выезжать из дому, когда хотела и отправляться, куда хотела с одним из них или с обоими вместе; что вообще она очень довольна своей жизнью, но с тех пор, как встретилась со мной, все в жизни для нее переменилось и она скрывает свое чувство ко мне только для того, чтобы не огорчить своего любовника, которого она любила и уважала. Он поехал как раз в это время в Ирландию с своим другом и должен был там оставаться недель шесть. Она прервала на этом свой рассказ, а я спросил ее, не хочет ли она подарить мне эти шесть недель, и действительно, получив ее согласие, я никогда после не раскаивался в этом, так как никогда не проводил так мирно, тихо и хорошо время, как эти шесть недель.
Мисс Жюльетта (таково было ее настоящее имя) оказалась романтической, свежей и неиспорченной девушкой, которая всей душой отдавалась тому, кого любила. Образование она получила довольно солидное, говорила по-французски и по-итальянски, была хорошей музыкантшей, прекрасно пела и играла на нескольких инструментах. Она была необыкновенно мила и изящна. Мы каждый день катались вместе верхом или на фаэтоне по наиболее пустынным улицам. Мы отправлялись в театр в закрытые ложи и возвращались вместе домой. Я только изредка показывался в свете, так как дорожил каждым днем, который мог провести вместе с ней.
Наша связь продолжалась уже пять недель, как вдруг в один прекрасный день я застал ее в глубокой печали.
— Что случилось? — спросил я.
— Мне приходится выбирать между своим любовником и человеком, которому я обязана положительно всем на свете. Завтра приезжает мистер Стэнсон, будьте счастливы и забудьте меня, нам необходимо расстаться. Я еще долго буду оплакивать вас и об одном прошу: если даже вас будут приглашать к нам — не приходите; во всяком случае, я надеюсь еще не раз встретиться с вами.
Я еще несколько раз встречал ее потом в Лондоне, ее спутник был всегда очень вежлив со мной и раз даже просил заехать ужинать к ним, но она глазами просила меня отказаться от этого предложения, что я, конечно, и сделал. Несколько времени спустя, они уехали в имение, которое Стэнсон купил себе на севере Англии, а затем она, кажется, вернулась с ним в Индию.
Я очень много выезжал в это время и сталкивался с огромным количеством людей, от которых узнавал много интересного относительно внутреннего положения дел в Англии, о чем наш посланник де Ноайль и не мог даже знать. Он был очень умен и скромен, и я уверен, что не живи он так замкнуто, из него вышел бы прекрасный посланник. Мне кажется, он бывал бы гораздо чаще в свете, если бы не невыразимая глупость его жены: она каждую минуту приводила его в смущение теми несообразностями, которые выпаливала повсюду, где бывала. Приведу здесь один пример. За одним большим обедом у себя дома она вдруг сказала вслух, что не понимает, почему так много говорят о скромности англичанок, нет во всей Европе других женщин, которые были бы так испорчены, как англичанки, которые иногда заглядывают Бог знает в какие трущобы. Можно себе представить отчаяние и смущение маркиза де Ноайля при этих словах его жены. Он сказал ей: «Послушайте, вы ошибаетесь, подумайте, что вы говорите...» Но она нисколько не смутилась этими словами и продолжала: «Я знаю наверное, что во время последнего костюмированного бала герцогиня Девонширская и милэди Грэнби находились в продолжение нескольких часов в самом ужасном обществе по соседству».
Бедный посланник чуть не умер со стыда, а все остальные со смеху.
Если я узнавал что-нибудь, что могло интересовать Ноайля, как посланника, я всегда считал долгом доводить это до его сведения, хотя и я мало знал его, но я никогда не посылал никаких сведений помимо него Морепа.
Но однажды мне в руки попал очень важный билль, приготовленный милордом Норсом для Америки, который он еще не успел прочесть в парламенте. Я отправился к Ноайлю и спросил его, видел ли он этот билль и знает ли вообще о его существовании. Он принял очень независимый и важный вид и заявил, что ему все известно. Я знал, что этого не могло быть, но я перевел разговор на другую тему, несмотря на то, что он все возвращался к биллю, и затем скоро уехал домой. Я не написал ничего де Верженну, с которым находился в ссоре, но послал специального курьера де Морепа. Он показал мое письмо королю, а Ноайль мог ответить на запрос по этому поводу только две недели спустя. Я получил потом письмо от Верженна, который просил меня сообщать ему подробно обо всем, что я увижу и что услышу. Я ответил ему очень вежливо, но холодно, что перестал заниматься вообще политикой. Но, несмотря на это, я продолжал посылать де Морепа и де Воже свои записки на такие темы, которые до сих пор не интересовали французских посланников. Корреспонденция моя значительно увеличилась и стала отнимать у меня очень много времени. Я стал меньше выезжать. Я стал скучать один и взял себе любовницу, скромную, тихую, милую девушку, как раз такую, как мне надо было в то время.
В это время жена моя сделала мне честь и послала мне письмо с своим поверенным, в котором писала мне о последствиях, которые должны быть результатом разделения наших состояний, и что я должен всецело довериться ей в том, чтобы она могла совершенно самостоятельно располагать своим состоянием. Поверенный ее был крайне глупый и ограниченный человек, который был обо мне, кажется, очень невысокого мнения и нисколько не скрывал этого. Я ответил на письмо мадам де Лозен в самом шутливом тоне. Начиналось мое письмо так:
«Я, де Лозен, должен прежде всего сказать, что поверенный мадам де Лозен человек очень нахальный, во-вторых, что он не знает сам, что говорит, в-третьих, что я от всей души согласен положительно на все, что может пожелать моя супруга, мадам де Лозен».
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
