Как последний научный довод, мы приведём слова профессора Пурготти, прекрасно очерчивающего условия жизни живых организмов, не касаясь, конечно, как и всегда, существа и природы явлений. Он говорит: «Мы видим в живых организмах присутствие начала, которое, будучи выше материи, управляет её реакциями. Физические силы снабжают его агентом первой необходимости, а именно-движением, составляющим основание всех актов организма. Действия сил, подчинённых влиянию этого начала, не тождественны с теми, которые они проявляют в независимом состоянии, так что животные отправления слагаются из движений гораздо более сложных и утончённых, чем в растительных процессах и принадлежат поэтому, так сказать, к высшему порядку. Это то самое начало, которое заставляет переходить известное количество движения от одной точки индивида к другой и позволяет этому движению сообщаться внешним предметам, причём оно всецело сохраняется, как элемент общего движения материи. Одним словом, в животных движение всегда играет только роль аппарата или средства, находящегося в распоряжении высшего начала и направляемого им согласно желаемой цели. Для лучшего уяснения нашей мысли позволим себе привести, сравнение. Представьте себе самый совершенный локомотив; какой бы он ни был идеальной конструкции, он никогда сам собою не придёт в движение и не станет действовать со свойственной ему правильностью; для этого необходим механик, который бы открыл в надлежащую сторону кран и стал управлять рычагом с целью сообщить ему передний или задний ход, и т.д. То же самое можно сказать и про животных, одарённых произвольным движением. Они не только обладают этим движением, составляющим атрибут, неразрывно связанный с грубой материей, но, кроме того, наделены ещё направляющей силой более высокого порядка, чем материя. Как только это движение приостанавливается в организме, он тотчас же умирает.
«Отсюда некоторые заключают, - говорит профессор Пур-готти, - что силы, действующие в живом организме, отличны от тех, которые действуют после смерти. Но это заблуждение было победоносно разбито ещё Мейером, знаменитым основателем термодинамики. Он совершенно верно заметил, что при жизни животного в нём происходят те же самые химические реакции, как и после смерти. Всё различие состоит лишь в том, что живой организм может удалять от себя вещества, сделавшиеся бесполезными и вредными для его тканей, тогда как мёртвый лишён этой способности. Отсюда накопление веществ не только бесполезных, но и прямо вредных для экономии, которые, быстро прибывая, скоро производят изменение самых органов и делают их неспособными к действиям, свойственным здоровому и живому телу».
Эфирные тела.
Вот те данные, которые должны служить нам основанием для уяснения себе интересующего нас в настоящее время вопроса: далека ли наука от признания эфирных двойников человеческого тела, о которых говорят нам Евреи, Египтяне, теософы, буддисты и спириты? Противоречит ли понятие о двойниках учениям науки и идёт ли оно в разрез со всеми научными воззрениями на природу органической материи?
Для более определённого представления согласимся ещё в некоторых научных данных.
Если мы признаем основой каждого тела движение, производящееся в среде однородных атомов эфира, то математика и механика - две непогрешимые и абстрактные науки - должны дать нам самые точные сведения по этому предмету.
И действительно, когда мы обращаемся к ним, то видим, что они, составляя уравнения, с целью определить по известным условиям возможность разных сочетаний, для получения разнородных движений, приходят к самым изумительным выводам.
Математикой и механикой можно, конечно, выводить все известные нам виды движения материи, как-то: свет, звук, движение планет, световые волны и т.д., но можно ещё, вводя в вычисления известные уже нам физические законы, получать многие незнакомые и совершенно для нас новые движения, которые все имеют возможность существовать в действительности. Мы не можем сказать, какие из них существуют действительно в природе, ибо мы их не знаем и не улавливаем, они не поддаются нашим чувствам и нашей трёхмерной аналитике, ибо многие из них переходят в четвёртое, пятое и т.д. измерения.
Мысль о возможности не только четвёртого, но большего числа измерений пространства подтверждена даже известным философом Кантом. «Наука об этих возможных видах измерения пространства была бы - говорит он - бесспорно высшей геометрией, которую ум человека мог когда-либо построить». (Gedanken von der wahren Schätzung der Kräfte). Над этой же гипотезой много работали известные математики Гаусс, Болиай, Риман и наш знаменитый математик, профессор Казанского университета Николай Иванович Лобачевский.
Лобачевский и Гаусс указывали на то, что в обыкновенной (евклидовой) геометрии, не идущей далее трёхмерного пространства, некоторые положения не могут быть строго доказаны, и решения их заходят в другие высшие измерения. Они, конечно, не имеют фактических данных для утверждения существования другого мира, тем не менее принуждены рядом с этим материальным миром признать другой. Назовёте ли вы его духовным или четырёхмерным, пятимерным, - дело не в названии; но, во всяком случае, такой мир, аналитика которого могла бы наглядно изобразить высшие измерения. Профессор Бутлеров придавал возможности знания такого мира первенствующее значение в ряду человеческих знаний и называл её геометрией абсолютных пространств.
Мы охватываем своим пониманием только три измерения, а потому должны сказать, что всё препятствие в познании многих из этих движений единственно в недостатке наших чувств, ибо по математике все они имеют право действительного бытия.
Самое разрежённое тело, которое поддаётся анализу, это водород, самое плотное - платина. Вот пределы, за которые не идёт наше понимание, но природа этим не ограничивается. Неоспоримо, что на других планетах есть тела более плотные, - а также и более лёгкие, и если они существуют, мы не можем их видеть, ибо водород мы не видим; также как и воздуха, который в 14 раз плотнее водорода.
Однако, не все эфирные тела нам не видны; мы видим на небе кометы, которые служат вечным укором наших чувств. Некоторые кометы двигаются с ужасной быстротой уже многие тысячелетия кругом солнца, не меняя формы своего хвоста, а между прочим, какая их плотность? - По наблюдениям Джона Гершеля, эти загадочные для нас миры имеют хвосты длиной по нескольку сотен миллионов вёрст и в поперечнике около сотни тысяч вёрст, а вес их такой, что можно было бы, спрессовав и сгустив их в одну массу, имеющую вес наших земных тел, увезти каждую на одной подводе. Тиндаль, поправляя в этом отношении Джона Гершеля, говорит, что, по его мнению, в один чемодан можно было бы спрятать целый десяток комет.
Астроном Фай, вычисляя плотность субстанции таких комет, нашёл, что она в 250 миллиардов раз реже, чем плотность нашего воздуха под воздушным колоколом, в котором 1/1000 разрежения. Теперь, как представим мы себе, что подобной плотности комета 1843 года пронизала фотосферу солнца, обогнув его в течение двух часов, причём она не изменила даже ни формы своего хвоста, ни скорости своего полёта и показалась на другой стороне солнца совершенно такой же, как она за него скрылась, несмотря на то, что скорость конца хвоста была 500 миллионов вёрст в час, т.е. 1/2 скорости молнии. Всё это заставляет признавать, что кометы при всей их разжиженности - настоящие тела (никто, впрочем, из современных астрономов и не оспаривает того).
Подобных комет на небе неисчислимое количество. Когда о числе их спросили Кеплера, он ответил, что «комет на небе столько, сколько рыб в океане». Араго говорит, что тех комет, которые приближаются к солнцу не далее Нептуна около 20 миллионов; но так как собственно сфера притяжения солнца простирается ещё гораздо дальше, то астрономы по приближению насчитывают их миллиардами.
Что значит перед этим поражающим количеством число наших грубых материальных планет, вращающихся в солнечной системе? Их насчитывают едва до 70 (считая астероиды за одну планету), а следовательно, мы смело можем принять, что число материальных планет, более или менее похожих на нашу землю или солнце, по отношению к количеству эфирных небесных тел, совершенно ничтожно, и что эфирные тела в миллионы раз более распространены в природе, чем твёрдые планеты. Кроме того, мы можем легко предположить, что возможность видеть нашими глазами столь разрежённые тела не есть общий закон природы, и что на каждую видимую нами комету в действительности найдётся ещё много других на небе, нам невидимых; но, не говоря уже об этих невидимых телах, мы скажем, что и миллиарды комет для нашей солнечной системы составляют весьма веский довод в пользу оживлённости и обилия совершенно новой, незнакомой нам и недосягаемой эфирной жизни межпланетного пространства.
