«Берендеева царства» в глухой лесной стороне под Переславлем-Залесским. И как всегда, в его сказке очень реальная подробность: ближайшая железнодорожная станция к Переславлю так и называется «Берендеево». Часто встречает бодрый Берендей восход солнца в лесу, где пришлось заночевать под кустом, или на высокой моховой кочке. У него подросли сыновья. Его скитанья по жизни делит верная Берендеевна.
То спрячется, то промелькнет между строк мягкое и грустное прощанье с далеким прошлым, но все. покрывает захватывающая радость на этом пути выхода из себя, перехлестывающая через «себя маленького». В конце жизни Пришвин вспоминает: «Не в мастерстве моя заслуга, а в поведении, в том, как страстно, как жадно метался я по родной земле в поисках друга, и когда нашел его, то этот друг, оказалось, был мой родной язык».
В «Календаре природы» проще и крепче, чем в свое время в «Колобке», уже без малейшего налета декадентства, сказалась до конца основная художественная сила Пришвина — сочетание тонкой поэтической лирики с реализмом трезвой наблюдательности. И что прекрасно — прозаическое не только не разрушает очарование поэтических строк, оно своим огрублением оттеняет все, что в них от подлинной поэзии, как бы испытывая этим поэзию на прочность.
«Ощупью в своих сомнениях с невозможной для взрослого человека удивленностью обращался я к таким вещам или существам, которые были с человеком десятки тысяч лет… Но когда я об этом стал писать, то как раз и заговорили о том, что я «оригинальнейший писатель».
Присмотримся к «Календарю природы». Вот запись «Жалейка» с простейшим сюжетом: автор играет на рожке «из волчьего дерева, тростника и коровьего рога», а крестьяне слушают и решают о нем так: «Каши наелся — и заиграл».
Или рассказ «Болото». Казалось бы, Пришвин выбрал в природе самое непривлекательное для читателя. Да и сам он не рисуясь и без всякой чувствительности пишет подчас так о болоте: «Вечером на токовании тетерева залез в Блудово болото. Какая чертовщина! И я находил удовольствие таскаться по таким болотам всю жизнь!» И тем не менее именно болото станет одним из центральных «героев» его будущих произведений, начиная с «Кладовой солнца» и кончая «Корабельной чащей».
ИЗ «КАЛЕНДАРЯ ПРИРОДЫ»
И «ОХОТНИЧЬИХ РАССКАЗОВ»
ВЕСНА СВЕТА И ВОДЫ
ПЕРВАЯ КАПЕЛЬ
У нас, фенологов, наблюдающих смену явлений природы изо дня в день, весна начинается прибавкою света, когда в народе говорят, что будто бы медведь переваливается в берлоге с боку на бок; тогда солнце повертывается на лето, и хотя зима на мороз, все-таки цыган тулуп продает.
Январь средней России: предвесенние оживленные крики серых ворон, драки домовых воробьев, у собак течка, у черных воронов первые брачные игры.
Февраль: первая капель с крыш на красной стороне, песня большой синицы, постройка гнезд у домовых воробьев, первая барабанная трель дятла.
Январь, февраль, начало марта — это все весна света. Небесный ледоход лучше всего виден в большом городе наверху между громадами каменных домов. В это время я в городе адски работаю, собираю, как скряга, рубль за рублем, и когда, наругавшись довольно со всеми из-за денег, наконец в состоянии бываю выехать туда, где их добыть мне невозможно, то бываю свободен и счастлив. Да, счастлив тот, кто может застать начало весны света в городе и потом встретит у земли весну воды, травы, леса и, может быть, весну человека.
Когда после снежной зимы разгорится весна света, все люди возле земли волнуются, перед каждым встает вопрос, как в этом году пойдет весна, — и каждый год весна приходит не такой, как в прошлом году, и никогда одна весна не бывает точно такой, как Другая.
В этом году весна света перестоялась, почти невыносимо было глазу сияние снега, всюду говорили:
— Часом все кончится!
Отправляясь в далекий путь на санях, люди боялись, как бы не пришлось сани где-нибудь бросить и вести коня в поводу.
Да, никогда новая весна не бывает как старая, и оттого так хорошо становится жить — с волнением, с ожиданием чего-то нового в этом году.
Наши крестьяне, встречаясь друг с другом, только и говорят о весне:
— Вот-вот оборвется!
— Часом все кончится!
ПОЯВЛЕНИЕ ПЕРВЫХ КУЧЕВЫХ ОБЛАКОВ
У нас перед домом намело огромный сугроб, и он лежал на солнце, сиял, как непомятая лебединая грудь. С трудом я открыл дверь, заваленную ночным снегом, и, пробивая лопатой траншею, стал раскидывать и белый пух этой ночи, и под ним залежалые тяжелые пласты.
Я не жалею сугроба; вон в снеговом половодье плывет облако, большое, теплое, каких не бывает зимой, и оно тоже — как непомятая лебединая грудь. Там и тут вместе с весной, на земле и на небе, показывается вновь мое неоскорбляемое видение, и я встречаю его теперь без сумасшедшей тревоги и провожаю без отчаяния: оно, как весна, приходит, уходит и, пока я жив, непременно возвращается. Чего же мне тосковать? Я теперь уже не ребенок, а отец и хозяин всех моих видений.
Это не шутка — пятидесятый год; вспомните, как сказано об этом в древней книге: шесть лет работай землю, а седьмой пусть земля отдыхает, и когда семь раз по семи так совершится, то это будет твой пятидесятый год, возьми трубу и труби, и это будет твой юбилей.
— Ну, ребята, — кричу я, — живо вставайте, идите мне помогать, скоро будет мой юбилей!
Их зовут Левка и Петька, оба умирают в лесах на охоте. Я с толком воспитал в них эту страсть: ради меткого выстрела мои дети не загубят жизнь, они убивают только, что мы едим и что можно сохранить для музея. После Нового года и до первой весны, в закрытое для охоты время, они, бывает, танцуют в городишке и поздно возвращаются ко мне в деревню, и это у них тоже называется стрелять. У Левы рано наклюнулись усики, он их потихоньку подбрил моей бритвой, и теперь у него усы на верном ходу. У младшего губы еще совершенно голые.
Начиная от Сороков, когда прилетают грачи, жаворонки и всякая мелкая птичка, они бросают мысли о танцах и в свободные часы начинают готовиться к тяге, к глухариным и тетеревиным токам. А когда пойдет самая охота, возвращаясь вечером с
