«Власть Совета!»[251]. Теперь же левые эсеры решились на союз с большевиками окончательно. Был сформирован объединённый ВЦИК Советов рабочих, солдатских и крестьянских депутатов. В дополнение к Колегаеву, в СНК вошли Штейнберг, Трутовский, Карелин, Алгасов и Михайлов[252]. Таким образом, как и первый кризис Временного правительства, первый кризис Советского правительства привёл к формированию коалиционного министерства.
Уроки и значение первого кризиса Советского правительства трудно переоценить. Помимо уже отмеченных последствий, он заставил задуматься, а действительно ли большевики совершенно адекватно выражают интересы рабочих? Пролетарские организации продемонстрировали свою силу. Теперь большевикам предстояло для себя решить: или корректировать свою политику с учётом позиции независимых организаций рабочего класса, или встать на путь их постепенной нейтрализации и подчинения.
В этой связи существенный интерес представляет ещё один вопрос, в прошлом не попадавший в поле интереса историков. С позиций «нейтралитета» и «однородного социалистического правительства» в дни Октября выступило большинство рабочих организаций. Но часть из них смягчило свою позицию и поддержало большевистско-эсеровский Совнарком. Другие же так и не смирились с переходом власти в руки Советов.
Как известно, на сторону Советской власти встали профсоюзы, фабзавкомы и другие родственные им организации вплоть до Красной гвардии. На непримиримой платформе продолжали стоять разного рода «демократические организации», кооперация, в том числе рабочая. Как звучало в листовке Воронежских кооперативов и их союзов: «никаких соглашений с разрушителями страны – большевиками». Но что означал такой своеобразный расклад сил?
В лагерь революции вошли не просто наиболее радикальные организации. В их числе оказались непримиримые антагонисты буржуазных отношений. Среди противников же Октября были организации, порожденные развитием капитализма и сросшиеся с ним. К примеру, лидеры кооперации так понимали её главную задачу: через рост личного благосостояния адаптировать рабочих к развитию капитализма (и тем как бы воспитывать в духе социализма). Руководители рабочей кооперации считали революцию 1917 года буржуазной и всеми средствами боролись за укрепление буржуазно-демократического строя[253]. А, как известно, выбор союзников диктует и тактику. Поэтому, когда первый кризис Советского правительства миновал, а политические симпатии вполне определились, стало ясно, что основным вектором развития нового режима будет дрейф в сторону социалистических преобразований.
В результате событий ноября 1917 года оказалась подорванной вера в многопартийность. Политические партии традиционного типа в условиях правительственного кризиса показали свою полную несостоятельность. Ни их протесты, ни спровоцированные ими вооружённые беспорядки не поколебали ещё совсем слабый большевистский режим. Но сказать, что их позиция никак не повлияла на развитие советского строя, тоже нельзя. Раскол внутри революционной демократии привёл к тому, что с самого начала новая власть формировалась в условиях чрезвычайщины. Налёт чрезвычайности станет теперь родовой чертой новой власти.
И снова Таврический…
И ещё один вопрос: стабилизировалась ли власть после выхода из кризиса? В прошлой отечественной историографии одной из ключевых была тема неустойчивости Временного правительства. Тектонические сдвиги пробудили к жизни столь широкие слои, что попытки стабилизировать ситуацию перестановками в кабинете были принципиально провальными. И действительно, кризисы февральско-мартовского либерального режима следовали один за другим. Но что подобным же образом события шли и после Октября, говорить (и думать) было не принято. Между тем, ещё не вполне был разрешён первый кризис Совнаркома, как начали складываться предпосылки второго.
Выйдя из кризиса, явно набрав очки, большевики, тем не менее, всех своих проблем не решили. Во-первых, не были ликвидированы все параллельные органы власти, типа подпольного Временного правительства. Во-вторых, по-прежнему трудно предсказуемой оставалась позиция провинции. Сбрасывать со счетов этот фактор не приходилось. Ни в какой другой революции роль провинции не была столь высока, как в Русской революции 1917 года. По сути, Русскую революцию можно назвать революцией самоуправления. Поддержит ли провинция или нет перемены в столице – от этого зависело многое. Понимали это и сами большевики, которые в июле 1917 года отказались брать власть из-за боязни проигрыша именно здесь. Наконец, не был решён вопрос о характере революции.
О чём идёт речь? Ведь в своей знаменитой речи на заседании Петросовета Ленин говорил вполне определённо: социалистическая революция, о которой так долго твердили большевики, совершилась?[254] Однако это была декларация. Институционно вопрос о характере власти, а следовательно, и о характере породившей её революции оставался открытым. Проблема отразилась даже в названии Совнаркома: он считался Временным революционным правительством[255]. Полномочен он был лишь до момента созыва Учредительного собрания. Факт известный, но выводов по существу из него почему-то не делалось.
Выводы же, между тем, напрашиваются сами собой. По существу выбирать приходилось из двух вариантов государственности: буржуазной или советской. При этом имелся в виду тип устройства представительных органов. Форма устройства исполнительной власти вопросов не вызывала: о реставрации монархии даже в виде президентской республики серьёзно даже не говорилось. Как писалось в листовке меньшевистского ЦК к Учредительному собранию, подготовленной Б. Горевым: «…в истинно демократической республике президент не нужен. Но он не только не нужен. Он вреден и опасен»[256].
И у парламентаризма советского, и у парламентаризма буржуазного были свои сторонники. Лишь только у Каменева и Зиновьева сохранялись надежды объединить две эти формы представительной демократии. В их совместном заявлении, сделанном в самый канун Октября, говорилось: «Учредительное собрание плюс Советы – вот тот комбинированный тип государственных учреждений, к которому мы идём»[257]. В реальности же ситуация частично повторяла период двоевластия, когда так же решался вопрос о том, какой тип государственных учреждений будет обладать всей полнотой власти. Два лозунга: «Вся власть Советам!» и «Вся власть Учредительному собранию!» – определяли суть нового, второго двоевластия.
День выборов 12 ноября, предполагаемый день созыва 28 ноября, сами выборы в Учредительное собрание стали эпизодами открытой политической борьбы. Уже до октября стороны пытались буквально по-военному мобилизовать своих сторонников. Газета иваново-вознесенских большевиков по этому поводу писала: «ни один голос рабочего не должен пропасть»[258]. Ещё резче стала риторика большевиков, когда они почувствовали вкус власти. Не отставали от них и их конкуренты. Так, не позднее 12 ноября появляется обращение Правления Совета Всероссийских Кооперативных съездов «Ко всем кооперативным союзам, объединениям и комитетам». В нём голословно утверждалось, что «восстание большевиков сделало по техническим условиям невозможным производство выборов во многих местах». Большевики обвинялись в грубых нарушениях свободы выборов и в возможных с их стороны фальсификациях их результатов[259].
На деле всё оказалось совсем иначе. По сохранившимся аналитическим обзорам предвыборной кампании 1917 года основные нарушения следовали со стороны избирательных комиссий, образованных, как правило, ещё при Временном правительстве. Комиссии эти, пользуясь неосведомлённостью масс, неоднократно «прибегали к целому ряду злоупотреблений и подлогов». К примеру,
