– Все уже готово, – шепнул алхимик. – Нужно только расчистить дорогу.
Не произнося ни слова, не тревожа тишину ни единым звуком, они разобрали завал.
За камнями обнаружилась дверь. Запертая. Засов, массивный, ржавый, но щедро смазанный бараньим жиром, подался легко, скользнул по пазам без скрипа.
Мункыз потушил факел.
Бурцев открыл дверь.
Они вышли в нишу. Глубокую, без окон, едва-едва освещенную единственной лампадкой. Стены все сплошь покрыты мозаикой на библейские сюжеты. Глаза разбегаются от обилия разноцветных мутных стеклышек. Лампадный огонек гоняет чудные тени. И в вечно царящем здесь почти живом полумраке весьма мудрено рассмотреть неприметные щели меж мозаичных выступов. Если вглядеться пристальней, даже если прощупать пальцами, возможно, пришла бы мысль о выкрошившейся штукатурке. О том же, что мозаика наложена на потаенную дверь, мысли бы не возникло.
Из ниши попали в ротонду с двумя десятками массивных колонн и громадным куполом. В самом центре округлого помещения – мраморная часовенка. Дверь часовенки открыта.
Бурцев заглянул внутрь.
Пещерка. Лампады. Запах ладана. Двухметровая гробница, прикрытая сверху мраморной плитой.
– Храм Гроба Господня! – тихо, но истово прошептали над ухом.
Бурцев вздрогнул, оглянулся. Рядом стоял Франсуа де Крюе. По щекам экзальтированного рыцаря текли слезы. Госпитальер опускался на колени.
– А там внизу – место захоронения Христа и лавица, на коей покоилось тело Его.
Христиане крестились. И католики, и православные. Бурцев невольно поддался общему порыву, хоть особо верующим себя никогда не считал. Мусульмане терпеливо ждали. Потом…
Шаги! Голоса! Где-то у входа в церковь…
Тевтоны?!
– Убить! – процедил Освальд.
– Не здесь, – возразил Жан д'Ибелен. – Не в храме.
Сир Бейрута, таясь в густой тени, направился на звук. Вынутая из ножен сталь не скрежетнула, не звякнула. За Жаном бесшумно скользнул Освальд. Тоже с мечом наголо. Бурцев поспешил следом.
Церковные двери – нараспашку. В дверном проеме – две человеческие фигуры. Белые плащи, черные кресты, непокрытые головы… Рыцари ордена Святой Марии. Видимо, те двое, чьи голоса Бурцев слышал в подземелье. Тевтоны выходили из храма. Тевтоны продолжали неоконченный разговор.
– …У Иосафатских ворот нам с тобой выпало испытание, пройти которое не смог ни ты, ни я, – проговорил один.
– Последний раз прошу: уйми свой грешный язык, брат Себастьян! – потребовал другой. – Ибо в противном случае я вынужден буду, невзирая на нашу дружбу, а равно во спасение твоей и своей души сообщить об услышанном брату-комтуру. Или самому магистру фон Хохенлоху, как только он вернется из крепости Хранителей.
Бурцев, Жан д'Ибелен и пан Освальд вышли из Церкви вслед за орденскими рыцарями.
– Ничего-то ты не понял, брат Иоганн! Ни-че-го! Что мне твои доносы, что мне брат-комтур, что мне фон Хохенлох, если душа моя полна скверны! По сию пору гласом небесным звучат у меня в ушах речи повешенного паломника. Этот Божий человек…
– Он безумец! Одержимый!
– Ошибаешься, брат Иоганн! Нам с тобой следовало встать на защиту богомольца, как сделал это брат Конрад.
– Брат Конрад мертв. И мы бы тоже…
– Пусть! Пусть пали бы, пусть приняли мученическую смерть, но искупили бы тем самым великий грех, – заводился новоявленный проповедник, – ибо согрешили мы, приняв сторону врага рода человеческого. И нет нам отныне прощения. Чую я приближение десницы карающей, брат Иоганн.
И десница приблизилась. Сразу две десницы. В образе сира Бейрута Жана Ибеленского и польского разбойничьего пана Освальда Добжиньского.
Тевтоны извлечь мечи из ножен не успели. Брат Иоганн не успел. Брат Себастьян – тот даже не пытался. Разведя руки в стороны, он принял смертельный удар с покорной печальной улыбкой. И с молитвой на устах.
Начиналась битва за Иерусалим…
Глава 47
Ротонду Церкви Гроба, увенчанную позолоченным куполом, и островерхую Сен-Мари-де-Латен немцы обнесли каменным забором в полтора человеческих роста, превратив два церковных двора в единую неприступную цитадель. Снаружи неприступную. Но дружина Бурцева и повстанцы Мункыза уже находились внутри.
Бурцев оценивал обстановку. Хозяйственные пристройки, кельи монахов и небольшой странноприимный дом были переоборудованы теперь под нужды тевтонского братства. Так… Казарма, конюшня… А этот здоровенный сарай без окон и с запертой дверью?
– Арсенал, – подсказал Мункыз. – Там часто звенит оружие, и редко говорят люди.
М-да, замечательная вещь – прослушка!
Оружейный склад ордена Святой Марии располагался удобно – сразу за Церковью Гроба, откуда немцы ну никак не могли ждать нападения. И охранялся всего двумя кнехтами. Обоих сняли быстро и бесшумно. Нож-кольтелло Джеймса и голые руки Сыма Цзяна проворачивали и не такие дела.
Дверь взломал Гаврила. Алексичу даже не потребовалось пускать в ход булаву – новгородец просто навалился плечом. Хрустнуло не громче, чем полено в костре. И – готово!
Доспехов и отточенной стали внутри хватило бы, чтобы вооружить до зубов не одну роту. Так что городские партизаны Мункыза буквально на глазах перевоплощались в грозных бойцов. Бойцы рвались и битву.
Во дворе Церкви Гроба и Сен-Мари-де-Латен горели, разгоняя сгущающийся вечерний сумрак, костры. Стражники лениво прохаживались вдоль защитной ограды. У ворот стояли часовые. И у казармы. И у конюшни. Много часовых. Тихо перебить сразу и всех? Наверное, удалось бы, но…
Но над церковью Святой Марии Латинской, выступая за ограждение тевтонских позиций, высокой островерхой шапкой нависает башня с колоколом. И Бурцеву очень не нравилась эта каланча в три этажа. На третьем – под самой звонницей – торчит ствол пулемета и уже включен прожектор. К счастью, там, наверху, тоже не ждут нападения с тыла: луч прожектора шарит где-то за пределами церковного подворья.
– Колдовской огонь! – с ненавистью процедил Франсуа. – Холодное слепящее пламя немецких магов.
На втором этаже мерцают отблески уже живого, не «колдовского» пламени, а из узких, больше похожих на бойницы окошек выглядывают арбалеты. Арбалеты – это хорошо. Пригодятся. Вот арбалетчики – плохо. Сколько их там? Двое? Трое? Четверо? Плюс стража у входа в колокольню.
Да, именно с этой трехэтажной башни следует начинать операцию. Кто стоит наверху – у пулемета, тот и будет контролировать ситуацию в районе Церкви Гроба и Сен-Мари-де-Латен.
Бурцев вытянул меч из ножен.
– Всем сидеть здесь. Я – на колокольню. Бурангул, дядька Адам, подсобите – снимите стражу внизу. Джеймс, идешь со мной.
Брави кивнул, вынул верный кольтелло из рукава. Иного оружия брать не стал.
– А нам чего делать-то, воевода? – подал голос Гаврила. – У нас тоже руки чешутся.
– Почешете, когда сверху посвечу на дозоры. Как ослеплю немцев «колдовским огнем» – действуйте. Только тихо. Шуметь нам пока нельзя.
Возле колокольни тоже горел костерок. Вход стерегли двое: ведроголовый тевтонский брат в кольчуге и кнехт в широкополой каске-шапеле и черной кожаной куртке. Спины к косякам. Ноги расставлены. Стоят неподвижно. Не люди – статуи. Настороженные, готовые среагировать на любой шум, на движение тени. Хорошие сторожа – к таким незаметно не подберешься. На расстояние удара – никак. Но вот если из лука, да из темноты…
Бурангул и дядька Адам свое дело знали. А неподвижность чутких стражей была стрелкам только на руку. Скрипа натягиваемых луков расслышать тевтоны не могли. А звон тетивы и свист… Это было уже не важно.
Оперенная смерть прошелестела в воздухе. Стрела бородача-прусса пробила легкий кожаный доспех кнехта. Татарский юзбаши вогнал свою точнехонько в смотровую щель тевтонского топхельма.
– Теперь прячьтесь, – приказал Бурцев лучникам. – Валите любого, кто приблизится к колокольне. Джеймс, за мной!
Первым делом они выдернули стрелы из убитых. Усадили обоих, так, чтоб издали казалось: ничего страшного не произошло, просто притомились ребята стоять навытяжку, расслабились, присели отдохнуть малость, сердечные.
Дверь в колокольню заперта. Изнутри. Но так, одно название – заперта. Джеймс пошурудил своим ножичком у косяка, подцепил что-то… Вот уже и не заперто! Вошли. Двинулись наверх. На ощупь.
Темно. Непроглядно темно. Под ногами – винтовая лестница. Деревянная и, ох, скрипучая же, зараза!
Наверху вдруг глухо стукнуло. И стало светло.
Грозный «Вер ист дас?»[56] грянул как гром среди ясного неба. Говорили в освещенный проем открытого люка.
– Брат Иоганн и брат Себастьян, – Бурцев брякнул по-немецки первое, что пришло в голову. – Проверка постов…
– Какая такая проверка, братья?!
Все-таки засевшие на втором этаже арбалетчики соображали медленно. И тугодумов тех было всего двое. И оба пялились сейчас вниз, тщась разглядеть нежданных гостей получше. Удивленные лица. Длинные кинжалы в ножнах. Парни даже не потрудились обнажить сталь…
