– Что же касается года, то год тысяча девятьсот тридцать четвертый.
Мы все посмотрели на Майка, ожидая, когда он повернет бутылку и покажет нам этикетку.
– Это ваш окончательный ответ? - спросил Майк.
– Да, думаю, что так.
– Так да или нет?
– Да.
– Как, вы сказали, оно называется?
– Шато Бранэр-Дюкрю. Замечательный маленький виноградник. Прекрасная старинная деревушка. Очень хорошо ее знаю. Не могу понять, как я сразу не догадался.
– Ну же, папа, - сказала девушка. - Поверни бутылку и посмотрим, что там на самом деле. Я хочу получить свои два дома.
– Минутку, - сказал Майк. - Одну минутку. - Он был совершенно сбит с толку и сидел неподвижно, с побледневшим лицом, будто силы покинули его.
– Майк! - громко произнесла его жена, сидевшая за другим концом стола. - Так в чем дело?
– Прошу тебя, Маргарет, не вмешивайся.
Ричард Пратт, улыбаясь, глядел на Майка, и глаза его сверкали. Майк ни на кого не смотрел.
– Папа! - в ужасе закричала девушка. - Папа, он ведь не отгадал, говори же правду!
– Не волнуйся, моя девочка, - сказал Майк. - Не нужно волноваться.
Думаю, скорее для того, чтобы отвязаться от своих близких, Майк повернулся к Ричарду Пратту и сказал:
– Послушайте, Ричард. Мне кажется, нам лучше выйти в соседнюю комнату и кое о чем поговорить.
– Мне больше не о чем говорить, - сказал Пратт. - Все, что я хочу, это увидеть этикетку на бутылке.
Он знал, что выиграл пари, и сидел с надменным видом победителя. Я понял, что он готов был пойти на все, если его победу попытаются оспорить.
– Чего вы ждете? - спросил он у Майка. - Давайте же, поверните бутылку.
И тогда произошло вот что: служанка в аккуратном черном платье и белом переднике подошла к Ричарду Пратту, держа что-то в руках.
– Мне кажется, это ваши, сэр, - сказала она.
Пратт обернулся, увидел очки в тонкой роговой оправе, которые она ему протягивала, и поколебался с минуту.
– Правда? Может, и так, я не знаю.
– Да, сэр, это ваши.
Служанка, пожилая женщина, ближе к семидесяти, чем к шестидесяти, была верной хранительницей домашнего очага в продолжение многих лет. Она положила очки на стол перед Праттом.
Не поблагодарив ее, Пратт взял их и опустил в нагрудный карман, за носовой платок.
Однако служанка не уходила. Она продолжала стоять рядом с Ричардом Праттом, за его спиной, и в поведении этой маленькой женщины, стоявшей не шелохнувшись, было нечто столь необычное, что не знаю, как других, а меня вдруг охватило беспокойство. Ее морщинистое посеревшее лицо приняло холодное и решительное выражение, губы были плотно сжаты, подбородок выдвинут вперед, а руки крепко стиснуты. Смешная шапочка и белый передник придавали ей сходство с какой-то крошечной, взъерошенной, белогрудой птичкой.
– Вы позабыли их в кабинете мистера Скофилда, - сказала она. В голосе ее прозвучала неестественная, преднамеренная учтивость. - На зеленом бюро в его кабинете, сэр, когда вы туда заходили перед обедом.
Прошло несколько мгновений, прежде чем мы смогли постичь смысл сказанного ею, и в наступившей тишине слышно было, как Майк медленно поднимается со стула. Лицо его побагровело, глаза широко раскрылись, рот искривился, а вокруг носа начало расплываться угрожающее белое пятно.
– Майк! Успокойся, Майк, дорогой. Прошу тебя, успокойся! - проговорила его жена.
Убийство Патрика Мэлони
В комнате было натоплено, чисто прибрано, шторы задернуты, на столе горели две лампы: одну она поставила возле себя, другую - напротив. В буфете за ее спиной были приготовлены два высоких стакана, содовая, виски. В ведерко уложены кубики льда.
Мэри Мэлони ждала мужа с работы.
Она то и дело посматривала на часы, но не с беспокойством, а лишь затем, чтобы лишний раз убедиться, что каждая минута приближает момент его возвращения. Движения ее были неторопливы, и казалось, что она все делает с улыбкой. Она склонилась над шитьем, и вид у нее при этом был на удивление умиротворенный. Кожа ее (она была на шестом месяце беременности) приобрела жемчужный оттенок, уголки рта разгладились, а глаза, в которых появилась безмятежность, казались гораздо более круглыми и темными, чем прежде.
Когда часы показали без десяти пять, она начала прислушиваться, и спустя несколько минут, как всегда в это время, по гравию зашуршали шины, потом хлопнула дверца автомобиля, раздался звук шагов за окном, в замке повернулся ключ. Она отложила шитье, поднялась и, когда он вошел, направилась к нему, чтобы поцеловать.
– Привет, дорогой, - сказала она.
– Привет, - ответил он.
Она взяла у него шинель и повесила в шкаф. Затем подошла к буфету и приготовила напитки - ему покрепче, себе послабее, и спустя короткое время снова сидела на своем стуле за шитьем, а он - напротив нее, на своем, сжимая в обеих ладонях высокий стакан и покачивая его так, что кубики льда звенели, ударяясь о стенки.
Для нее всегда это было самое счастливое время дня. Она знала - его не разговоришь, пока он не выпьет немного, но рада была после долгих часов одиночества посидеть и молча, довольная тем, что они снова вместе. Ей было хорошо с ним рядом. Когда они оставались наедине, она ощущала его тепло точно так же загорающий чувствует солнечные лучи. Ей нравилось, как он сидит, беспечно развалясь па стуле, как входит в комнату или медленно передвигается по ней большими шагами. Ей нравился этот внимательный и вместе с тем отстраненный взгляд, когда он смотрел на нее, ей нравилось, как он забавно кривит губы, и особенно то, что он ничего не говорит о своей усталости и сидит молча до тех пор, пока виски не вернет его к жизни.
– Устал, дорогой?
– Да, - ответил он. - Устал.
И, сказав это, он сделал то, чего никогда не делал прежде. Он разом осушил стакан, хотя тот был полон наполовину - да, пожалуй, наполовину. Она в ту минуту не смотрела на него, но догадалась, что он именно это и сделал, услышав, как кубики льда ударились о дно стакана, когда он опустил руку. Он подался вперед, помедлил с минуту, затем поднялся и неторопливо направился к буфету, чтобы налить себе еще.
– Я принесу! - воскликнула она, вскакивая на ноги.
– Сиди, - сказал он.
Когда он снова опустился на стул, она заметила, что он не пожалел виски, и напиток в его стакане приобрел темно-янтарный оттенок.
– Тебе принести тапки, дорогой?
– Не надо.
Она смотрела, как он потягивает крепкий напиток, и видела маленькие маслянистые круги, плававшие в стакане.
– Это просто возмутительно, - сказала она, - заставлять полицейского в твоем чине целый день быть на ногах.
Он ничего на это не ответил, и она снова склонилась над шитьем; между тем всякий раз, когда он подносил стакан к губам, она слышала стук кубиков льда.
– Дорогой, - сказала она, - может, принести тебе немного сыру? Я ничего не приготовила на ужин, ведь сегодня четверг.
– Не нужно, - ответил он.
– Если ты слишком устал и не хочешь пойти куда-нибудь поужинать, то еще не поздно что-то приготовить. В морозилке много мяса, можно поужинать, не выходя из дома.
Она посмотрела на него, дожидаясь ответа, улыбнулась, кивком выражая нетерпение, но он не сделал ни малейшего движения.
– Как хочешь, - настаивала она, - а я все-таки пойду и принесу печенье и сыр.
– Я ничего не хочу, - отрезал он.
Она беспокойно заерзала на стуле, неотрывно глядя на него своими большими глазами.
– Но тебе надо поесть. Пойду что-нибудь приготовлю. Я это сделаю с удовольствием. Можно приготовить баранью отбивную. Или свиную. Что бы ты хотел? У нас все есть в морозилке.
– Давай не будем об этом, - сказал он.
– Но, дорогой, ты должен поужинать. Я все равно что-нибудь приготовлю, а там как хочешь, можешь и не есть.
Она поднялась и положила шитье на стол возле лампы.
– Сядь, - сказал он. - Присядь на минутку.
Начиная с этой минуты, ею овладело беспокойство.
– Ну же, - говорил он. - Садись.
Она медленно опустилась на стул, не спуская с него встревоженного взгляда. Он допил второй стакан и теперь, хмурясь, рассматривал его дно.
– Послушай, - сказал он, - мне нужно тебе кое-что сказать.
– В чем дело, дорогой? Что-то случилось?
Он сидел, не шевелясь, и при этом так низко опустил голову, что свет от лампы падал на верхнюю часть его лица, а подбородок и рот оставались в тени. Она увидела, как у него задергалось левое веко.
– Для тебя это, боюсь, будет потрясением, - заговорил он. - Но я много об этом думал и решил, что лучше уж разом все выложить. Надеюсь, ты не будешь судить меня слишком строго.
И он ей все рассказал. Это не заняло у него много времени: самое большее - четыре-пять минут. Она слушала мужа, глядя на него с ужасом, который возрастал, по мере того как он с каждым словом все более отдалялся от нее.
