Мясо варилось, мы ожидали. Заполняя паузу, слово взял самый толстый из огнеупорцев (я поспешно включил перевод). Многословно, с бесконечными повторами он начал благодарить бога Эгрэ за то, что он (бог!) спас девушку от страшных лфэ, послав чужеземца (бог послал, оказывается), укрепив его руку и направив копье. И произошло это своевременно только потому, что бог услышал высококвалифицированные просьбы оратора, опытнейшего специалиста по небесным прошениям. И за все это бога нужно славить, а оратора угощать лучшими кусками не только сегодня, но и всегда.
Пока этот болтун примазывался к моему лазеру, другие сидели смирно, а я рассматривал их лица, малиново-красные, цвета кипящего варенья. Некоторые казались смышлеными, большинство — терпеливо-тупыми. Но я не уверен, что их мимические мышцы соответствовали нашим. Изредка соседи переговаривались шепотом, к счастью, мой кибер успевал улавливать шепот и переводить. Реплики были такие: «Как же, как же, упрашивал ты бога, старый трепач, улепетывал всех быстрее», или же: «Много помогают твои моления, в эту жатву троих унесли проклятые лфэ». Но чаще замечания относились не к существу, а к объему речи: «Скоро ли кончит? Есть хочется неимоверно». И еще было: «Опять почки заберет, а нам кости глодать. Почки раз в жизни пробовал, в детстве»:
Наконец жрец кончил. Повара принесли раскаленное мясо, разлили по кубкам расплавленный металл с какими-то порошками. Все выпили разом. Я внушил им, что осушил свое литье до дна, и вызвал громкое одобрение. После питья речь стала несвязной, рассуждения менее четкими. Но настроение улучшилось, каждый был доволен, хвалил повара, жреца, мир и самого себя. А всех пуще хвалился рыжий и ражий боец-копьеносец, который в поле дольше всех тыкал копьем в тела рассеченных лфэ. Покрывая гул своим трубным голосом, он рассказывал, как он ловко нацелился копьем в шею, как запищал и забился свирепый зверь (половинка зверя). Силачу вторил его сосед, тощенький и вертлявый, вероятно, прихлебатель бойца. Вдвоем они видоизменяли историю: после второго кубка я узнал, что лфэ вдвоем напали на чужеземца, и бедняга изнемогал в неравной борьбе, с трудом отгоняя их палкой, но могучий воин поспешил на помощь чужеземцу и поразил
хищников своим длинным копьем. Этот вариант вдохновил одного из сотрапезников, унылого на вид (я уже начал различать их постепенно). Унылый вытащил инструмент, состоящий из множества трубочек, и стал импровизировать, сопровождая мелодекламадию оглушительным, уши режущим свистом. Речь шла о доблести блистательного бога Этрэ, который сражался с демонами ради любви блистательной Од и о том, как прекрасны обаятельные сборщицы, жнущие прекрасно-черные листья, и как прекрасны доблестные защитника этих сборщиц, спасающие их из когтей прекрасных в своей свирепости лфэ. Он пел и свистел, другие аккомпанировали ему, стуча базальтовыми кружками, и тоже горланили о том, как прекрасны, мир, бог, девицы, бойцы, певцы и песни. Впрочем, был один, который не горланил со всеми. При общем шуме он пробрался, я бы сказал, метнулся, ко мне.
— Слушай, чужак, покажи мне твое копье, — попросил он. — Я сам кузнец из кузнецов, тысячи лезвий! вышло из-под моего молота, но такого, чтобы разрубало лфэ на лету, я не видал никогда.
— Дай подумать, — ответил за меня кибер. Такую я изобрел уловку, чтобы оправдать паузу перед ответом. «Дай подумать», - пискнул кибер, а я продиктовал гипномаске: «Обычное копье покажи».
— Обыкновенное, — сказал кузнец разочарованно. — В чем же хитрость? С виду ты не великан, копье как у всех.
Как объяснить ему принцип лазера? И надо ли объяснять?
— Все дело в обработке, — сказал я.
— Слово надо знать волшебное, заговорную молитву, — вмешался Жрец, услышавший наш разговор. Кузнец, недовольно оглянувшись, понизил голос:
— Откровенно говоря, чужак, не помогают в нашем кузнечном деле заговорные слова. Есть секреты в шихте, есть секреты дутья, и секреты ковки, и секреты закалки. Полжизни отдал бы я, чужак, за секреты твоих мастеров.
— Дай подумаю, — пробормотал кибер. — А я добавил:
— И жизни не хватит. И трех твоих жизней не хватит.
— А страна твоя далеко? Дорогу я одолею?
— Дай подумаю. Нет, не одолеешь, Кузнец. Хоть и молодой ты, а жизни твоей не хватит.
— Странные слова говоришь ты, Долгодумающий. Почему же я не одолею, если ты одолел?
Но тут разговор изменил направление. Рыжий боец и его товарищ (Хитрецом я его назвал мысленно) шумно требовали еще хмельной лавы за счет отца спасенной девушки, самого робкого, самого тщедушного и самого отуманенного из всех огнеупорных.
— А велика ли мне радость от этого спасения? — мямлил Отец (для слушателей мямлил, для меня тараторил). — Всю истерзал проклятый лфэ, калекой сделал на всю жизнь. Кто ее замуж возьмет такую, в шрамах? Уж лучше бы бог прибрал ее сразу, чем оставил родителям обузой, младшим братьям-сестрам объедалой. Ведь порции-то на нее господин не выделит. Тут все встрепенулись.
— Да уж, господин своего не упустит. Зачем ему больная? Здоровую взял бы в охотку.
— Наших девок берет. Нашу силушку выматывает. А стариков на свалку.
— В вашей стороне, чужак, господа такие же?
— Слова не скажи поперек. Тут же кнутом.
— Будто нам не больно. Будто мы не живые.
— Его бог сильнее наших богов, — разъяснил Жрец. — Уж как мы молились, какие жертвы возжигали. Все напрасно. Всех нас повязали, забрали в плен. Тут ничего не поделаешь. Рок. Воля богов.
— Боги оплошали, а нам терпеть.
И тут я не выдержал, презрел наставления астродипломатии. Впервые я вплотную столкнулся с тем, что никак не мог понять на уроках земной истории — с удивительным и возмутительным долготерпением угнетенных: рабов, крепостных, фабричных. Почему терпят, почему подчиняются безропотно? Из трусости?
— Так ушли бы куда глаза глядят, — сказал я. — Кругом простор. Разве найдут вас в пустыне?
Я ожидал, что мне скажут робко: «У господ сила, у них стража, догонят, вернут». Ожидал, что сошлются на лфэ, приготовился спорить, стыдить их. Позор: их унижают, бьют, а они терпят, только языком болтают, жмутся к своим норам. По привычке, что ли? О, эта подлая инерция, покорная леность мысли! Терпеть лече, чем подумать, тысяча шагов в затылок предкам предпочтительнее одного самостоятельного шага в сторонку.
Отец мне ответил, самый робкий и приземленный:
— Уйти в пустыню можно. Что есть и пить в пустыне? У меня девять душ, все рты разевают. Тут хотя бы впроголодь, хотя бы половина выживет. А уйдешь в пустыню, похоронишь всех девятерых.
Вот что держит их в рабстве — кормежка! Про еду забыл я, уроженец мира всесильной техники, эпохи многих тысяч профессий. Упустил из виду, что в Огнеупории известен один-единственный способ добычи пищи: земледелие на откосах, освещенных лавой. Желудок держит в рабстве прочнее цепей и плетей.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
