ФИЛОСОФСКОЕ БЕССТЫДСТВО
Прежде всего нам надлежит взглянуть на самых бесстыдных античных философов – на киников и скептиков. Они презрели все, что почитается в нашем псевдоразумном обществе «священной коровой»: условности, приличия, способы поддержания и сохранения собственного лица и другие порождения нашего «разума», которого, впрочем, у нас, как мы теперь знаем, нет и в помине. Оттого-то эта «священная корова» и есть наше величайшее заблуждение, полагают киники и скептики. Они открывают завесу нашего «разума» (точнее даже – срывают ее), обнаруживая ту истину, которая спрятана за нашими заблуждениями. В целом сказанное ими звучит как крик андерсеновского мальчика: «А король-то – голый!» Да, это обличение неразумности нашего «разума».
Хорошо быть кошкою, хорошо собакою…
Почему киников называют «киниками»? Вопрос закономерный, а ответ прост: киники, равно как и кинологи, – производное от древнегреческого слова «собака». Знаменитый Диоген (Синопский), который, как гласит предание, поселился в бочке и смущал публику, занимаясь онанизмом на базарной площади, решил жить как собака. Его отец, рассказывают, был фальшивомонетчиком, а сын стал обличать фальшь любого штампа, любой условности, любого авторитета: нет подлинной чести, нет подлинной мудрости, нет счастья и нет богатства – все это низменные металлы с фальшивой надписью. Таков базовый посыл философии кинизма.
Но откуда взялась «собака»? Диоген считал достойным жить как собака аккурат в соответствии с известной присказкой: «Хорошо быть кошкою, хорошо собакою: где хочу – пописаю, где хочу – покакаю». Действительно, если разобраться, человечество пошло по абсолютно ложному пути, когда эту, в сущности совершенно никчемную проблему «туалета» превратило в нечто выдающееся. И ведь на этом стоит вся цивилизация! Вопрос физиологических отправлений, если разобраться, выеденного яйца не стоит – обычное дело, ничем не отличающееся от другой физиологической потребности: питания, дыхания и т. п. Однако же нет, «туалет» (а к нему, понятное дело, примыкает и сексуальность, хотя, возможно, все с нее и началось, так, по крайней мере, полагает товарищ Фрейд) стал чем-то исключительным, вокруг него все закрутилось, завертелось, возникло бесчисленное множество самых разнообразных условностей, предрассудков, страхов, проблем и т. п.
Вся наша цивилизация, если задуматься, стоит на этом «пункте», и причем стоит вверх ногами! Наша мыслительная деятельность вращалась вокруг этого вопроса по причине необходимости его обойти; поскольку же естественную физиологическую потребность обойти невозможно, то кружить здесь можно до бесконечности, заглядывая параллельно в вопросы смысла жизни, добродетели, веры и т. п.! Вот он, оплот нашей культуры, прошу прощения, – в «туалете»! Вот он, инициатор наших «мозговых штурмов» (я снова извиняюсь), – в «туалете»! Ведь и действительно – глупо! И поэтому Диоген рубит это чахлое древо под самый корень – «хорошо быть кошкою, хорошо собакою»…
Было бы большой ошибкой думать, что мудрец рассматривал такой способ жизни как панацею от всех бед. Его поведение – это метафора и одновременно гипербола, задача которой – усилить сообщение, чтобы сделать его более явным. Диоген восстал против искусственности нашей жизни и считал, например, что Прометея наказали по заслугам: нечего было воду мутить! Цивилизация, конечно, хорошо, но вот неврозы-то – это ее производное. Качество жизни, превратившейся в муку, также на совести проводивших эти эксперименты с благими намерениями и летальными исходами. Впрочем, ниспровержение условностей не было для Диогена самоцелью он, в действительности был разгневан другим – тем, что за этими условностями потерялся человек. Нет и не может быть существа, которое бы шло вопреки своим желаниям и оставалось бы при этом самим собой. Нет и не может быть существа, которое бы не ощущало своих желаний, а если бы ощущало, то готово было бы отказаться от них ради умозрительной добродетели.
Нет, это невозможно! А потому Диоген ходил по людным афинским улицам среди белого дня с фонарем и кричал: «Человек, где ты?! Я ищу человека!» Впрочем, иногда он был и еще более категоричен в своих высказываниях и выходках. Однажды Диоген закричал: «Эй вы, люди!» Сбежался народ, а мудрец-киник набросился на них с палкою: «Что вы сбежались?! Я звал людей, а не дерьмо!» Это выглядит столь же некрасивым, сколь и оправданным, ведь мы забыли сами себя, мы стыдимся своих желаний и думаем, что это правильно. Условности и предрассудки значат у нас более, чем жизнь человека. Я прошу прощения, но Пушкина и Лермонтова убили на дуэли, и эта глупость произошла по причине предрассудков и условностей. Конечно, если бы не было последних, то не было бы ни Пушкина, ни Лермонтова (как поэтов, разумеется), однако согласитесь, это и не повод к тому, чтобы их изводить!
Впрочем, мы настолько боимся своих желаний, своего истинного лица, что готовы их скрывать и сами скрываться. Мне часто приходится слышать: «А как это вы себе представляете?! Если мы все будем жить своими желаниями, это что же тогда получится?!!» Как правило, подобную сентенцию изрекает какая-нибудь благородная и благообразная дама. И когда я смотрю на нее, то в душе у меня возникает некоторое смятение: о каких таких желаниях она говорит? Что это у нее за желания такие, что их воплощение приведет к крушению мирозданья? О-о-о, за благообразным видом благородных дам скрывается, видимо, нечто ужасное! Забавно…
Разумеется, желание должно быть ограничено, точнее говоря, оно не может не быть ограничено, и для этого совершенно не нужны какие-то исключительные и драконовские меры. В природе желания животных ограничены внешними обстоятельствами – ограничены в меру и разумно. Даже хищник, у которого нет никаких естественных врагов, и тот ограничен обстоятельствами! По крайней мере, он ограничен объемами своего желудка (если съест больше, то и умрет от заворота кишок), своими сородичами, с которыми придется искать разрешения «конфликта интересов», он ограничен, наконец, биологическими и природными циклами, продолжительностью репродуктивного периода. Иными словами, его желания ограничены естественным образом.
Кстати, о том, что бояться желаний не нужно, что не нужно их каким-то специальным образом регламентировать, Диоген сообщал просто и ясно, указывая на естественные ограничения. Когда его спросили, в какое время следует завтракать, он ответил: «Если ты богат – когда хочешь; если беден – когда можешь». «Что нужно делать, когда тебя бьют?» – спросили у Диогена. «Надеть шлем», – отвечал он. Когда же ему сказали: «Диоген, ты не заботишься о своей жизни, так побеспокойся хоть о своей смерти – назначь душеприказчика. Подумай, кто-то же должен будет тебя похоронить!» – Диоген невозмутимо отвечал: «Это сделает тот, кому понадобится мое жилище». Поразительно, но эта свобода от условностей, от предрассудков делала знаменитого киника абсолютно бесстрашным, но не за счет какого-то искусственного вымучивания храбрости, а опять же – естественным образом. Когда у Диогена спросили: «Вот ты хвастаешь, что тебе ничего не нужно, а сам ведь живешь в бочке! Что случится, если у тебя заберут бочку?» Он ответил: «Останется место от бочки».
Действительно, мы делаем слишком много проблем из ничего и сами оказываемся заложниками этих проблем, наконец, мы вынуждены играть, изображать и теряться за этими играми. Старухе, которая прихорашивалась с помощью античной косметики, Диоген крикнул: «Если это ты для живых – то напрасно, если для мертвых – не мешкай!» Конечно, Диоген не издевался «подло» над «старой женщиной», он спрашивал: «Есть ли что-то за этими масками, которыми ты скрываешь свое лицо? И есть ли оно у тебя? И что ты знаешь о нем?» Да, было бы большой ошибкой думать, что этот киник – экстравагантный эксцентрик. Нет, таким был способ обращения, способ послания, адресованного каждому из нас: человек, где ты?! Жив ли еще? И зачем ты живешь?
Диоген без конца повторял: «Богами людям дана легкая жизнь, а они забыли о ней, гоняясь за лакомствами, благовониями и другими благами». «Счастье состоит единственно в том, чтобы постоянно пребывать в радостном состоянии духа и никогда не горевать, где бы и в какое бы время мы ни оказались». «Истинное наслаждение заключается в том, чтобы душа была спокойной и веселой. Без этого все золото Мидаса и Креза не принесет никакой пользы. Когда человек печалится о малом или большом, его уже нельзя считать счастливым, он несчастен».
Впрочем, люди мало прислушиваются к мудрецам, и это, по всей видимости, единственное обстоятельство, которое омрачало жизнь Диогена. «Если бы я заявил, – признался Диоген, – что лечу зубы, то ко мне бы сбежались все, кому нужно выдрать зуб, а если бы я пообещал исцелять глаза, то, клянусь Зевсом, ко мне бросились бы все показать свои гноящиеся глаза. То же самое произошло бы, если бы я объявил, что знаю лекарство от болезней селезенки, подагры или насморка. Когда же я обещаю исцелить всех, кто послушается меня, от невежества и пороков, никто не является ко мне и не просит лекарства. Этого не случится, даже если я пообещаю заплатить приличную сумму!»
