Главный собор во имя Заступника был переполнен народом, но перед шеф-инквизитором, который пришел сюда даже без охраны, с одним только ассистентом (парень пока не заразился, здорово трусил, но держал себя в руках), все беспрекословно расступились. Взойдя на амвон, Шани осмотрелся: тут были самые разные люди, всех сословий. Богатые купцы и уличные девки, мещане и женщины благородных кровей, грязные нищие старики и дети из богатых семей — все стояли рядом, у всех были закрыты лица, и во всех глазах Шани видел надежду вперемешку со страшным, невыносимым для человека отчаянием. Подумав, он медленно стянул с лица собственную повязку (земные вакцины пока действовали, а там видно будет) и вскинул руку, призывая всех к тишине.
Все разговоры моментально прекратились. Возникла звонкая безнадежная тишь. Люди смотрели на него, как на сумасшедшего или святого.
— Братья и сестры, — сказал Шани. — Я шеф-инквизитор Торн, и я пришел говорить с вами.
Он говорил долго. Успокаивал, увещевал, убеждал, что скоро все кончится, и Заступник помилует неразумных детей своих, и упрашивал едва ли не на коленях разойтись по домам и массово не собираться, чтобы болезнь не распространялась. В конце речи, когда в глазах собравшихся заблистали слезы умиления и искренней веры в его слова, он прочитал со всеми Наисладчайший канон к Заступнику и почувствовал себя совершенно опустошенным, словно все его силы исчерпались до самого донышка. Хорошо, что ассистент поддержал, подхватив под руку возле ступеней амвона; Шани благодарно кивнул ему и вместе с прихожанами вышел на улицу.
Дождь, сделавший небольшую паузу седмицу назад, теперь шел с утроенной силой, будто желал наверстать упущенное. Паства расходилась по домам, выполняя наказ шеф-инквизитора; кто-то из женщин благодарно сжал руку Шани. Что ж, пожалуй, это его выступление пошло на пользу: чем больше народу сидит и не высовывает носа на улицу, тем меньше станет участвовать в беспорядках, мародерствовать и разносить заразу.
Потом Шани ударили прикладом охранцевой пистоли в голову, и он упал на мостовую, даже не успев понять, что произошло. Прихожане, которые еще не успели разойтись по домам, с удивлением увидели личных государевых охранцев, один из которых и отправил шеф-инквизитора в нокаут, а другой ловко принялся стягивать руки веревкой за спиной.
Разумеется, поднялся скандал: все-таки к подобному обращению со слугами Заступника в Аальхарне как-то не привыкли, и на помощь ассистенту, который в одиночку готовился защищать патрона, имея в наличии всего лишь карманную инквизиторскую пистоль, сразу же пришли несколько мужиков с невесть откуда выдранными кольями и бабы, что незамедлительно подняли несусветный вой.
— Сдурел, что ли? Это же шеф-инквизитор!
— Молитвенник наш!
— Заступа!
— Ты на кого покусился, сучий глаз? Ты кого по голове ударил?
— Совсем ума лишились!
— На помощь, люди! Торна убивают! Еретики вылезли!
Казалось, вот-вот, и вспыхнет драка, но один из охранцев вынул из-за пазухи лист дорогой бумаги и вскинул над собравшимися. Те всмотрелись и затихли: красные чернила и большие круглые печати давали понять, что указ был государев и при том особой важности.
— Слушайте, люди, это указ государя нашего Луша! — воскликнул охранец. — Сим указывается незамедлительно арестовать шеф-инквизитора всеаальхарнского Шани Торна и доставить его в допросные залы инквизиции по обвинению в колдовстве, чаровании, пособничестве еретикам и напущении мора на государство.
Собравшиеся хором ахнули. Такого поворота событий никто не ожидал. Тем временем, охранец окончательно связал руки Шани и вкатил ему довольно ощутимого пинка. Кто-то из женщин всхлипнул, а к пинавшему шеф-инквизитора охранцу присоединились его товарищи и некоторое время с видимым удовольствием мутузили колдуна, чаровника и пособника еретиков. От такого зрелища бабы заголосили еще громче, а к собору стал подтягиваться народ, и отчетливо зазвучали слова, что пока ничего не доказано, а святого человека всякие сволочи всегда рады оклеветать. Охранцы быстро сделали из этого правильные выводы и, подхватив Шани под мышки, поволокли его к арестантскому фургону.
Шани пришел в себя от боли в вывернутых суставах. Некоторое время он не открывал глаз, прислушиваясь к себе и окружающему миру. В голове шумело, затылок гудел и раскалывался, и тошнило так, словно он плыл по штормовому морю. Море волнуется раз… Море волнуется два… Судя по звукам — металлический звон перебираемых инструментов, шаги, скрип веревок — он находился в допросной инквизиции и висел на дыбе.
Открыв глаза, Шани первым делом увидел Коваша, сосредоточенно копавшегося среди пыточного инструментария. Вот, значит, как… Ну что ж, чего-то в подобном роде он всегда ожидал; видимо, теперь на него навесят все возможные и невозможные обвинения, а завтра отправят на костер, и те, кто сегодня смотрел на него с благоговением и надеждой, завтра будут плевать да подкладывать в огонь дровишки.
— Смотри-ка, ожил, — на месте допросника обнаружился государь Луш собственной персоной, замотанный в тряпье так, что глаза едва торчали. — Что там для начала по протоколу? Ногти повырывать?
— Никак нет, — прогудел Коваш, глядя на государя более чем неприязненно. — По протоколу сперва надо дыбу растянуть до первой степени устрашения пытуемого. А вообще, сир, по протоколу сперва надо вопросы задавать, и только потом, при явном упорстве пытуемого, тянуть…
— Развелось крючкотворов, — презрительно хмыкнул Луш и обратился уже к Шани. — Не боишься?
— Только мертвый не боится смерти, — произнес Шани, невольно процитировав старинную земную песенку. Да, ему будет очень больно, однако сдаваться он не собирался и уж тем более — как-то оговаривать себя. Сейчас бы таблетку земного аппитума, который блокирует боль, и организм перестает ее воспринимать — но аппитум хранился в сейфе Шани, в аптечке, выданной Гармонией ссыльному подростку, и давным-давно был просрочен; что ж, придется как-нибудь обойтись без него, тем более, что он не испытывал того отвратительного парализующего страха, почти первобытного ужаса, который мгновенно превращал в кисель сильных и стойких людей.
— Философствуешь, — утвердительно промолвил Луш. — Что мне в тебе всегда нравилось, так это хладнокровие. Слышь, ты, — обратился он к заплечных дел мастеру, — крути давай.
Коваш нахмурился.
— Не по протоколу, сир. Нельзя.
— Да уж, наплодил ты крючкотворов, — произнес государь. — Как знал, что на дыбе и закончишь… Ладно. Тогда первый вопрос. Когда и как ты вошел в преступный сговор с ведьмой Диной Картуш, предал Заступника и государя и решил наслать мор на страну?
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
