– Мой выкидыш? А разве это не наш выкидыш? Ребенок ведь наш?
– Ты передергиваешь.
– Интересно. Ты сказал «твой выкидыш».
– Терпеть не могу, когда ты так себя ведешь.
– Как – так? Ты на что намекаешь?
– Когда ты затеваешь ссору ради ссоры. Тебе лучше становится прямо сейчас.
Кэт молчала. В голосе Дэна слышалось что-то незнакомое.
Он говорил с холодной яростью, хотя, по идее, должен был кипятиться. Ссорясь, они не злили и не оскорбляли друг друга; они просто страстно выясняли отношения.
Они молча посмотрели друг на друга. Кэт заметила, что приглаживает волосы, и подумала, как выглядит после трех дней, проведенных в постели.
Что она делала? Думала о своей прическе? Это же был ее муж. Ей должно было быть все равно, как она выглядит, когда она ссорилась с ним. Ей, по идее, важно было только одно – орать.
– Я знаю, тебе очень тяжело, – сказал Дэн своим новым, холодным голосом. – Знаю. Я тоже расстроился. Я хотел этого ребенка. Сильно хотел…
– Почему ты так говоришь? – Кэт искренне хотела знать.
У него изменилось лицо.
– Ладно, забыли. С тобой невозможно разговаривать. Пойду приготовлю поесть. – Он направился к двери, но вдруг развернулся, и ей даже стало легче, потому что лицо его исказила ярость. – Да, и вот еще что… Она не шлюха. Перестань ее так называть.
С этими словами он захлопнул дверь.
Кэт заметила, что тяжело дышит.
Она не шлюха.
И почему ты ее защищаешь, Дэн?
При мысли, что Дэн может защищать эту девушку, ей вдруг стало так невыносимо больно, что она чуть не вскрикнула от удивления.
«Ты куда?» – спросила его вчера Джемма, точно имела на это право. Джемма никогда так не говорила – остро, глядя прямо на Дэна, будто в чем-то обвиняя. Чаще всего Джемма даже не замечала, когда кто-нибудь выходил из комнаты. Дэн всегда говорил, что внимания у нее не больше, чем у золотой рыбки.
А потом это Рождество. «Дэнни!» – сказала Анджела, и сказала с удовольствием, с приятным удивлением. Такова ли должна быть реакция на человека, с которым случилось однажды переспать и о котором больше ничего не известно? С тем, кто по-воровски ушел среди ночи, не удосужившись даже сказать: «Позвоню»?
Она не шлюха. Перестань ее так называть.
Кэт приподняла простыню и уронила ее на ноги.
Итак…
Итак, ребенка она не ждала.
Итак, было весьма вероятно, что ее муж встречается с пышногрудой красавицей-брюнеткой.
Итак, у этой красавицы есть брат, который по чистой случайности встречается с ее сестрой.
А ее разведенные родители занимаются сексом, вместо того чтобы молча презирать друг друга, как и полагается разведенным.
А больничный не может продолжаться вечно.
А, насколько ей известно, Роб Спенсер все еще жив и изрыгает банальности и злобу.
И во всем этом нет никакого смысла. Совершенно никакого.
Кэт выбралась из постели и доковыляла до зеркала в ванной.
Уродина… Вот уродина…
Она осклабилась в улыбке и произнесла вслух:
– Ну, с новым годом тебя, Кэт. С чертовым новым годом!
– Почему ты просто не скажешь папе «прости»?
Фрэнк уже несколько дней как выехал, но шестилетняя Кэт хвостом бегала за матерью по всему дому, приставала с вопросами, ныла, досадливо сжимая кулачки. Она как будто изо всех сил старалась спихнуть с места огромный камень, – стоит только сделать это, и за ним откроется дверь туда, где все опять хорошо.
Ее не интересовало, о чем там в столовой быстро говорили мама и папа. Обычная в таких случаях ерунда – они, мол, все так же их любят, никто ни в чем не виноват, такое бывает, все будет как раньше, вот только мама с папой будут теперь жить в разных местах. Кэт точно знала: не важно, что именно там у них случилось. Виновата была мама.
Отец всегда смеялся, шутил, придумывал что-нибудь смешное. Мама, наоборот, вечно сердилась, хмурилась и все портила. «Нет, Фрэнк, мы их еще не намазали кремом от солнца!», «Нет, Фрэнк, им нельзя мороженое за пять минут до обеда!», «Нет, Фрэнк, ну какое им кино – завтра в школу!».
«В школу-шмолу… Угомонись, Макс, дорогая. Хоть на минутку!»
«Да, мамочка! На минутку, на минутку…» – повторяли за отцом дочери.
Вот почему отец уехал. Он больше не мог этого выносить. В таком доме жить было совсем не весело. Если бы Кэт была большая, она и сама бы отсюда уехала.
Маме нужно было сделать только одно – сказать «прости» за то, что она такая зануда.
Кэт хвостиком бежала за матерью, пока та тащила в комнату полную корзину белья, а затем начала выкладывать его на диван.
– Ты нам всегда говоришь – просите прощения, когда ссоритесь, – едко произнесла Кэт.
Мать раскладывала чистое белье по стопкам: Лин, Джемма, Кэт, она сама. Стопки для папы не было.
– Мы с вашим папой не ссоримся… – начала мама, но тут ей в руки попалась майка Джеммы, и она нахмурилась. – Ну как она могла так изгваздать майку? И что только она делает?
– Я откуда знаю? – скучным голосом ответила Кэт – ей это было неинтересно. – Я думаю, тебе надо извиниться. Даже если тебе не хочется…
– Мы не ссоримся, Кэт.
Кэт застонала от досады и хлопнула обеими ладошками по голове:
– Ма-а-ма! Ты меня с ума сводишь!
– Я знаю, что ты сейчас чувствуешь… – начала Максин, но не успела Кэт сменить тактику и ласково произнести: «Мамочка, угомонись, пожалуйста, хоть на минуточку!» – как на маме будто нажали какую-то кнопку и она превратилась опять в сердитую, грозную маму, которой вечно некогда.
– КАТРИОНА КЕТТЛ!!! – загремела мать, отшвырнула белье и так знакомо побагровела, что Кэт попятилась. – Если ты сейчас же не выйдешь из комнаты, я возьму деревянную ложку и так тебя отлуплю, что… что… что ты даже не поймешь, в чем дело!
Кэт некогда было возражать на такую грандиозную глупость – она уже убегала. «Ненавижу тебя, ненавижу, ненавижу», – цедила она сквозь зубы.
Через несколько дней отец привез сестер к себе, в новую квартиру.
Он поселился на двадцать третьем этаже очень высокого здания. Оттуда виднелись мост над заливом, оперный театр и крошечные паромы, за которыми по спокойной голубой воде тянулся длинный шлейф белой пены.
– Ну как вам, девочки? – спросил отец, раскинул руки и закружился по комнате.
– Очень, очень здорово, папочка! – кричала Джемма, радостно бегая по комнатам и трогая то одно, то другое. – Мне так нравится!
– Мне тоже хочется дом с такими окнами, – задумчиво произнесла Лин, прижавшись носом к стеклу. – Вот когда я вырасту, у меня будет такой же. Папа, а сколько это стоит? Много?
Какие же они обе глупые… Неужели не понятно? От всего, что было в квартире у папы, Кэт прямо тошнило. Все-все – его холодильник, его телевизор, его диван – прямо кричало, что он не хотел ни их холодильника, ни их телевизора, ни их дивана. А это значило, что он и не думает возвращаться.
– Скучно здесь, мне кажется, – заявила Кэт, присев на самый край дивана и сложив на коленях руки. – Тесно, противно и вообще… глупо.
– Тесно, противно и глупо? – От удивления Фрэнк широко распахнул глаза и открыл рот. – Разве дом тесный и противный, если в нем можно крутить кошку? Только вот где мне найти кошку, чтобы проверить? Ммм… Надо подумать.
Кэт сидела, не разжимая рук и сжав губы, но, когда отец начинал шутить, удержаться от улыбки было просто невозможно – так же, как когда тебя по щекам щекочут перышком.
И она захохотала, когда отец подхватил ее под мышки и закрутил по комнате, повторяя:
– А вот у меня какая кошечка! Большая, красивая!
Ну никак нельзя было сердиться на папу! Это все мама. Она так и будет дуться на маму до тех пор, пока папа не вернется домой.
– Ты встала, – сказал Дэн от двери, сжимая в руке ключи от машины.
– Да.
– Вот и хорошо.
– Да.
Кэт стояла в ночной рубашке с мокрыми после душа волосами и ватными, страшно тяжелыми руками и ногами.
Вот смял бы кто-нибудь ее в аккуратный мягкий шарик, чтобы начать все заново…
– В «Коулз» решил съездить. Поищу хорошего мяса на ужин. – Дэн всегда думал о хорошем мясе на ужин.
– А… Ну съезди.
– Ты тоже хочешь стейк?
– Почему нет.
А сама подумала, что от стейка ее может стошнить.
– Я быстро.
Он открыл дверь.
– Дэн!
– Что?
Ты меня все еще любишь? Почему мы так говорим с тобой – холодно, натянуто? Ты меня все еще любишь? Ты меня все еще любишь? Ты меня все еще любишь?
– Чаю купи.
– Куплю. – И он захлопнул за собой дверь.
Она спросит, когда он вернется. Она скажет так же холодно, как он: «А как поживает та девушка?» – и в ее голосе не прозвучит ни единой недостойной нотки.
Она присела у кухонного стола, положила руки прямо перед собой и стала наклонять голову все ниже и ниже, пока не стали видны самые маленькие поры и самые мелкие морщинки на костяшках пальцев. При таком близком рассмотрении руки у нее выглядели старыми.
