И вот весь этот промозглый январь Линда подрабатывала уборщицей в лавке Маргариты. Как-то Маргарита сказала ей:
— Линда, ну и что же, что дождь все время идет. Все равно нужно себя в порядок приводить!
С этими словами она увлекла ее в дальний уголок лавки, без устали повторяя, что Эдмунд обязательно вернется, никуда не денется.
— Вот, попробуй, — сказала Маргарита и протянула Линде пробную баночку помады «Рубилайн», бутылку огуречного лосьона для шеи за восемнадцать центов, баночку крема с маслом цветов апельсина, чтобы приглаживать брови. — Вот позанимаешься хоть немного собой, и день быстрее пройдет, — добавила она.
Сама Маргарита не ложилась в постель, пока не удалит с верхней губы волоски при помощи какого-то парижского средства. Линда отправилась домой с набором под названием «Принцесса» для увеличения груди. В него входил специальный крем для груди — жирная белая масса, изготовленная, если верить этикетке, из растительных масел и древесного угля знаменитым французским химиком в лаборатории «Сероко» в Чикаго, штат Иллинойс. «Вечером вобьешь крем в…» — и Маргарита побарабанила пальцами по своей груди. Вечером, когда в доме стало тихо, Линда принялась выполнять указания. Под мерный стук дождя она аккуратно расстегнула кофточку и начала втирать похожий на сало крем в нижнюю часть груди, в темные кружки у твердых сосков. Этикетка сулила «упругую, полную, круглую грудь», и Линда удивлялась про себя: неужели она сама у нее не вырастет? Почему она это делала, ей и самой было не вполне ясно. Ей не очень-то верилось в эти заманчивые обещания, хотя она зачерпнула еще крема, ведь Маргарита сказала ей, что мазать нужно до тех пор, пока кожа не станет жирной и скользкой, как общипанная курица.
Теперь нужно было взять прибор под названием «увеличитель» — нечто вроде насоса из никеля и алюминия с резиновой крышечкой на конце. «Сама сообразишь, что с ним делать», — сказала ей Маргарита. Никелевая ручка холодила ладонь Линды, и ей вспомнились гравюры с изображением скандинавских богинь, висевшие над кроватью Дитера: мощные груди, точно латы, защищали женщин с длинными косами, лежавшими по плечам. Линда осторожно надавила на ручку увеличителя и сжала им правую грудь. В груди тотчас поднялся жар; где-то между ног стало немножко больно. Она надавила еще; послышался хлюпающий звук — увеличитель сжал грудь сильнее, коснулся соска, в груди потеплело еще больше. Ничего такого раньше с ней не бывало: чем больше она нажимала на ручку, тем сильнее становилось томление. Как-то оно было связано со щекотанием между ног — еще неизвестное ей, но понятное желание охватывало каждую часть тела. Линда приложила увеличитель к левой груди. Волнение стало сильнее. Капли пота заблестели вокруг рта, на шее, на внутренней стороне ног. Она чувствовала, как стало жарко губам, удивлялась, какие они стали соленые, — почему это? Маргарита велела Линде повторить процедуру по двадцать пять раз на каждой груди; только по двадцать пять раз, и не больше. Когда Линда все же закончила, ей стало невозможно грустно и досадно, и вся ее жизнь показалась ей бесцветной и скучной, хотя за несколько месяцев до этого представлялась только в радужных красках. Она обессиленно опустилась в кровать, увеличитель упал на пол, грудь была жирной, скользкой, в воздухе дома висел запах выделений. Дождь хлестал в окно, грохотал океан, Линда не могла заснуть, ей казалось, что теперь она всю жизнь так и будет лежать по ночам с открытыми глазами, ждать, ждать и так ничего и не дождаться.
Когда Линда возвратила набор в лавку, Маргарита предложила ей хорошую скидку:
— Вообще-то, я их продаю по полтора доллара, а тебе отдам за девяносто пять центов!
Линда отказалась. Ее охватил неясный страх, волнение, которое казалось ей похожим на жуткую боязнь, что она не сумеет себя прокормить. В затрепанном словаре, оставшемся после Эдмунда, она внимательно прочла статью о значениях слова «страсть», последним из которых было «похоть».
— Знаю-знаю: ты думаешь, тебе он не нужен, — сказала Маргарита, открывая ящик с яичным шампунем. — Но без него все равно не обойдешься. Даже ты созреешь.
Линда вышла на крыльцо лавки; со ската крыши лила сплошная стена воды. Лос-Киотес-стрит, которую два года назад покрыли асфальтом, казалась скользкой и очень опасной; она увидела, как заскользила по воде машина и въехала прямо в столбик ограждения. Линда точно знала: она была не как Валенсия, не как Маргарита, не как кто-то еще. Ей нужно было совершенно другое — было нужно и будет нужно. Но что у Линды впереди, не могла бы сказать даже она сама. Станет ли она работать на шелковой фабрике, разбирать на пучки райские цветы, упаковывать в ящики гладиолусы, пересаживать рождественские пуансеттии? Именно это и делали девушки с ферм, разбросанных по берегу океана. Или еще они выходили замуж за какого-нибудь работягу, переселялись в тенистую гасиенду в предгорьях и в задней комнате начинали рожать детей, одного за другим. Менее везучие отправлялись ухаживать за больным отцом, каждое утро стирали в тазу грязные тряпки и развешивали их сушиться на спинке кровати. Некоторые девушки устраивались в магазины в Ошен-сайде, продавали летние шляпы туристам и мотки кружев дочерям тех, чьи карманы оттягивали пачки денег, которые они спешили вложить в недвижимость. Одна ее знакомая девушка храбро сменила юбку на штаны и пошла работать на первую в их городке автозаправку, где заливала в баки машин бензин и протирала их запыленные радиаторы. Еще две отправились на юг, в Сан-Диего, где, облачившись в серые кондукторские формы, проверяли билеты в тащившихся по Юнион-стрит трамваях. Каждой не терпелось выйти замуж, — по крайней мере, лишь это Линда от них и слышала. Только Шарлотта уехала совсем, но куда?
Вздрогнув от сырости, Линда натянула шляпу и вышла под дождь. И тут на доске объявлений у лавки Маргариты она увидела рекламный листок:
ПРИГЛАШАЕМ НА РАБОТУ!
ПУСТЬ ЭЛЕКТРИЧЕСТВО И ТЕЛЕФОН ОХВАТЯТ
ВЕСЬ ПРИМОРСКИЙ БАДЕН-БАДЕН!
ПОМОГИТЕ НАШЕЙ ДЕРЕВНЕ ЖИТЬ И ПРОЦВЕТАТЬ!
У крыльца какой-то незнакомец раздавал анкеты для желающих поступить на работу, громко выкрикивая: «Поступайте к нам! Приходите сегодня!»
— А чем вы, вообще-то, занимаетесь? — спросила Линда.
— Электрифицируем поля вокруг города. Проводов еще полно — работать и работать!
— И зачем же вы это делаете? Тут же ничего нет — один песок да старые русла. И никто не живет — разве что койоты.
— Милая барышня, мы прокладываем дорогу прогрессу, — ответил он.
Фамилия застройщика была Пайвер; жирная шея подпирала раздутое круглое лицо с алыми от лопнувших сосудов щеками. Он поднес ко рту натруженные пальцы с обкусанными ногтями и снова крикнул: «Помогите вашей деревне расти!» Пайвер, не теряя времени, совал свои листки мужчинам, входящим и выходящим из лавки Маргариты, и всем, кто слушал, горячо твердил, что таких денег, как у него, нигде в деревне больше не заплатят. Один листок достался Хаммонду Моссу, который вовсе не умел читать, но сказал, что точно согласится. «Давно пора в деревню свет провести», — сказал он.
— А теперь извините меня, милая барышня, — сказал Пайвер, — мне нужно набрать людей, чтобы поставить здесь у вас тысячу электрических столбов.
Он вошел в лавку, а Линда осталась на крыльце и смотрела, как с крыши падают серебряные струи дождя. Отец Маргариты, склонившись над ящиком из-под авокадо, вытирал кота своей банданой, и, глядя на него, Линда вдруг подумала, что ведь можно войти и записаться в установщики электрических столбов. «Это наша гражданская обязанность», — высокопарно подумала она. Фамилия старика была Шпренгкрафт, у него был нос картошкой, белоснежные волосы, ярко-синие глаза, разум уже затуманенный, как морской берег зимой. Склоняясь над котом, он ласково повторял: «Шпатен, Шпатен…»
К утру дождь перестал, но небо оставалось хмурым, нерадостным, и мышино-серые облака висели так низко, что Линде казалось, что если она заберется на первый же поставленный ею электрический столб, то легко дотянется до них рукой. И Линда решила пойти работать к Пайверу.
— Тебя не возьмут, — сказал ей Дитер.
— Почему это?
— Ему маленькие девочки не нужны.
Она училась не сердиться, не обращать внимания на отцовские выпады и ответила:
— Я точно знаю: мистеру Пайверу нужно много народу.
— У тебя и здесь дел хватает, — возразил он.
— У меня?
— Ты, мать и Брудер должны лестницу доделать.
Лестницу в сто ступеней они начали ставить еще перед Рождеством, и сейчас на утесе висела ровно ее половина — неоконченная, белая как скелет. Валенсия волновалась, что дожди подмоют основание, но Линда настаивала, чтобы они каждый день шли к утесу и хоть немного, но продвигались вперед, даже под нудным зимним дождем. Однако сейчас Линде эта стройка успела порядком надоесть, ей захотелось ставить электрические столбы, и тут она почувствовала на своей шее крепкий кулак.
