— Я хочу Лару вернуть.
— Так верни.
— Ма-а-ам, издеваешься? Как? Если она что-то решила, то она решила.
— Так и ты реши так, чтобы она поняла, что ты не отступишься. Дай ей бой, поборись. — Дима пожал плечами. Легко сказать, а на деле? Мама вдруг обрела какой-то грозный и крайне убедительный вид: — Если Лара тебе в самом деле так дорога, то борись с ее упрямством. Она сильная — и ты будь сильным. На слабых она, будь уверен, уже насмотрелась. На таких, кто при первой неудаче сдается — неважно, родители это ее или парень какой-нибудь; но кто-то важный в ее жизни сдался, подвел ее так, что она от людей шарахается. — Теперь мама выглядела глубоко задетой, словно травмы Лары касались и ее лично. Дима забеспокоился.
— Мам, ты чего? Такое чувство, словно ты про себя говоришь.
Она покачала головой.
— Нет-нет, я не про себя.
Дима кивнул. У него даже были догадки, про какую из подруг мама вспомнила, но подтверждать он их не стал. Тайны близких она всегда хранила ревностно.
Разговор многое прояснил, позволил ему под иным углом рассмотреть пронзительно — словно они были его собственными — ранящие страхи одной сильной и упрямой женщины. Его женщины, если быть точным в словах. Черт с два он теперь отступится.
Когда в лифт в последнее мгновение перед закрытием дверей забежала Лара, Дима не сразу разобрался, в действительности ли видит ее перед собой или до сих пор дрейфует в недавних воспоминаниях и планах. Позабыв о пассажирах вокруг, он всматривался в нее, впитывал в себя каждую знакомую черточку, надеялся уловить аромат ее духов, встретить взгляд, найти в нем отражение собственных чувств и, быть может, знак для новой попытки.
На табло переключались этажи, Лара продолжала гипнотизировать телефон, не чувствуя, что в ней прожигают дыру. Очевидно, в отличие от него, она не страдала глупыми мечтами о случайной встрече и не тратила зря свободные минуты, озираясь по сторонам. Дима снова закипел.
Он утратил надежду увидеть ее лицо, но она, вдруг явно нерадостно вздохнув, бросила телефон в сумку и подняла взгляд. Ее глаза распахнулись, вспыхнули странной, нечитаемой эмоцией, и угасли вновь. У Димы не было сил разорвать зрительный контакт.
Она была идеальной, как и всегда. Безумно красивой. Спокойной. Нетронутой переживанием.
Неужели она ни разу не пожалела о своем решении? Неужели ей было легко выбросить его, Диму, из своей жизни? Неужели та тоска, что сжирает его изнутри, совершенно ее не коснулась? Неужели плохо только ему?
Стоять в трех шагах от нее и не иметь права коснуться — мучение.
Не знать, что она чувствует, о чем думает, — невыносимо.
Только бы она не поняла, насколько. У него еще осталась гордость.
Глава 41
Дима снова был в лифте, но на этот раз он не желал никаких случайных встреч с Ларой. Утреннее столкновение выбило его колеи сильнее, чем он ожидал. Он чувствовал себя потерянным.
Рабочий день закончился полчаса назад, уставшие юристы с четырнадцатого этажа, затягивая момент отправления на следующий уровень, медленно набивались в кабину, иногда переговариваясь между собой. Дима отстраненно фиксировал происходящее, в голове у него вяло транслировались мысли и всполохами — самый желанный и причиняющий страдание образ.
Каскад темных шелковистых волос, вызывающе вскинутые брови, яркие зеленые глаза, в глубине которых всегда прячется тяжесть, тонкий, усыпанный веснушками нос, алые губы: то улыбающиеся, то плотно сжатые, то зло усмехающиеся; шепчущие, целующие, чеканящие непоколебимо упрямые фразы. Ровная осанка, подобная броне, идеально подходящая фигуре одежда, высокие каблуки.
Сила и независимость, воля и отстраненность. Холодность. Для Димы теперь очевидно искусственная, намеренно взращенная, укрывающая потребности в близости и любви. Потребностях, что он успел, пусть и едва, ощутить на себе, прежде чем совсем не рациональный страх, который Лара более чем успешно прятала за внешним обликом справляющейся со всеми проблемами мира женщиной, разрушил все.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
Дима и сейчас не до конца понимал, в чем состоят причины, заставляющие Лару убегать от людей и чувств; ему были доступны лишь основанные на общих сведениях из базовой психологии преположения и догадки. Неизвестность начинала раздражать. Все в Диме требовало отыскания ответа, понимания, в чем именно заключается проблема, и ее решения.
Лифт остановился на тринадцатом этаже, внутрь начали заходить люди, и Дима вдруг решительно двинулся вперед, не замечая, что толкает плечами не ожидавших подобной внезапности пассажиров, не слыша, что кто-то ругается ему вслед.
В приемной он, даже не пытаясь осознанно контролировать собственную речь, отмахнулся от готовящего покинуть рабочее место секретаря, стремящегося выяснить цель его визита, и хорошо знакомым путем направился к единственному кабинету на этаже, что имел счастье когда-то посещать.
Достигнув нужной двери, Дима, не дав себе ни секунды на сомнения, коротко постучал и вошел внутрь. Лара медленно перевела взгляд от монитора ко входу в кабинет и замерла.
— Привет, — поздоровался он.
— Привет, — Лара ответила с задержкой, тихо и неуверенно, почти виновато.
Вдвоем они замолчали, продолжив изучать друг друга глазами и вместе с тем избегая зрительного контакта. Предсказуемая, но оттого не менее задевающая напряженность между ними вызывала обоюдную неловкость. Неловкость, что казалась глупой и невозможной — они же спали вместе полгода, ничего не стесняясь, — и одновременно неустранимой.
Нужные слова не шли. Какую бы фразу для начала Дима ни придумывал — каждая звучала в его сознании ужасно не к месту. Далеко не безнадежный представитель одной из самых искусных в ораторском мастерстве профессий, он не знал, как начать разговор. Он едва ли помнил, что хотел сказать.
— Нам стоит обсудить все еще раз, — выдавил он из себя наконец. — Я думаю, прошло достаточно времени, чтобы мы могли поговорить о случившимся здраво. — Он бросил короткий изучающий взгляд на Лару: она слушала его с нечитаемым выражением лица. — Я хочу, чтобы ты поняла, что я хочу быть с тобой. На самом деле хочу. Это не прихоть, не сиюминутное желание. Это серьезно. Серьезнее всего, что было в моей жизни до сих пор. — Собственное косноязычие злило. Он наговорил кучу пафосных фраз и не вложил в них и капли смысла, глубокого и важного, переполнявшего его мысли, но так и не нашедшего для себя выхода. Он ничего не донес до Лары, ничего.
— Я не хочу никаких отношений, сколько я должна это повторить? — ледяной тон ее голоса Диму не удивил. Не прислушиваясь к интонациям, он следил за реакциями ее тела, зная, что оно выдает ее чаще и очевиднее. Она совсем не выглядела уверенной или довольной. Слишком напряженная для говорящей правду.
— Есть большая разница между «не хочу» и «боюсь», — сказал он мягко, — и я абсолютно точно вижу, что в твоем случае имеет место второй вариант. Ты можешь продолжать твердить, что ты не хочешь, но ты давно выдала себя. Я не буду сдаваться, — теперь он говорил громче, эмоциональнее, стремясь достучаться до нее, — я не стану упускать свой — наш! — шанс. Разбрасываться им. Мы с тобой совпали, нам… нам так круто вдвоем, а ты хочешь все это спустить из-за страха?
Лара затрясла головой. Остановившись, прижав к нижней половине лица ладони, словно надеясь скрыть за ними собственные чувства, обессиленно зашептала:
— Ты не понимаешь. У меня нет на это сил. Я… ничего не смогу тебе дать. Совсем ничего.
Диме не хватило выдержки, чтобы и дальше оставаться неподвижной статуей у входа в кабинет. Он прошел в перед, нерешительно обогнул стол и, присев на пол у ног Лары, осторожно взял ее за руки, отвел ладони от лица и прижал к своей груди. Физический контакт, первый за месяц, заставил обоих вздрогнуть и судорожно задышать. Тело сразу же потребовало много большего, Дима, сжав челюсти и прикрыв глаза, постарался успокоиться.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
