Кто мог сообщить Воронцову о намерениях Пушкина? Ответить на этот вопрос несложно. Генерал-губернатор, согласно административному порядку, регулярно получал детальные отчеты о поднадзорных лицах от одесского градоначальника, от полицмейстера, от правителя своей канцелярии и, конечно, от столичной полиции, которая переправляла губернаторам выписки из перлюстрированной корреспонденции с надлежащими комментариями.
О том, что почта его подвергается сыску, Пушкин знал. Одной из постоянных забот поэта было избежать утечки информации в письмах. "Пиши мне покамест, если по почте, так осторожно, а по оказии что хочешь",предупреждал он Вяземского еще из Кишинева. А из Одессы напоминал: "Отвечай мне по extra-почте!". Ища канал для пересылки почты с надежными людьми, чтобы прислать Вяземскому "тяжелое", Пушкин каламбурит: "Сходнее нам в Азии писать по оказии". Вяземский не понял насчет "тяжелого", то есть рукописей, и решил, что у Пушкина нет денег, чтобы отправить посылку. И из Одессы следует терпеливое разъяснение: "Ты не понял меня, когда я говорил тебе об оказии - почтмейстер мне в долг верит, да мне не верится". Для контроля Пушкин просит уезжающих, если не застанут адресата, привести письмо ему обратно. О том, что не все его письма доходят, он также знал.
Но и хранить письма было опасно, особенно миновавшие почту. Вот почему переписка Пушкина, Дельвига и Боратынского, по их взаимному согласию, адресатами уничтожалась. Перлюстрация достигла в стране таких размеров, что власти выпустили секретное распоряжение, запрещающее на почтах вскрывать письма без высочайшего распоряжения о лицах, к которым "целесообразно применять перлюстрацию".
Намеки на подготовку к бегству были, к сожалению, и в открытых письмах, как мы видим, вполне прозрачны. Но для того, чтобы узнать мысли и планы Пушкина, перлюстрация, которая проводилась формально, была не очень нужна. Достаточно послушать, подглядеть, с кем он встречается, что говорит. Видимо, имея в виду проблему бегства из Одессы, Анненков писал: "Тысячи глаз следили за его словами и поступками из одного побуждения - наблюдать явление, не подходящее к общему строю жизни".
Пушкин не был скрытен. Открытой почты остерегался, но по оказии как раз в это время пишет брату Льву, что Синявин, адъютант графа Воронцова, "доставит тебе обо мне все сведения, которых только пожелаешь". А в это время другой адъютант Воронцова Отто-Вильгельм Франк доносил Воронцову обо всем, что творилось вокруг, в том числе, собирал для него ходившие по рукам тексты Пушкина. Третий адъютант, Александр Раевский, любовный конкурент Пушкина, двуличность которого позже раскусил и сам поэт, разжигал антипатии своего патрона. Пушкина уже не будет в Одессе, когда наступит позднее прозрение: не Раевский ли был злым гением?
Но если цепь ему накинул ты
И сонного врагу предал со смехом...
Вокруг Пушкина были и добровольные, и профессиональные осведомители. Добавим к имени Липранди графа Ивана Витта, начальника военных поселений Новороссии, организатора тайного сыска на южных территориях. И, конечно, женщину, в которую Пушкин влюбился по приезде в Одессу, но страсть к которой позже, как он сам отмечал, "в значительной мере ослабла". Речь идет о Каролине Собаньской.
Собаньская притягивала Пушкина. Тот часто гулял с ней вдоль моря, и она его умело выспрашивала. Знал ли Пушкин, что она любовница хитрого генерала Витта? На этот вопрос можно ответить утвердительно. Она и Витт не скрывали своих отношений. Но Пушкин не догадывался, что Собаньская - агент политического сыска. Информация от нее попадала в секретные отчеты генерала и шла наверх. Если она была в курсе планов Пушкина (а он любил поверять свои мысли вместе со своими чувствами), то в курсе была и полиция.
Таким образом, администратор Воронцов имел немало возможностей узнать о планах Пушкина. Похоже, именно бегство он имел в виду, говоря, что этот молодой человек "еще более собьется с пути". Воронцов начал искать оптимальный выход. Все прочие соображения вдруг собрались вместе и подкрепили необходимость срочного решения. Он решает как можно быстрей избавиться от Пушкина, пока тот еще только собирается совершить свой отчаянный поступок.
Анненков первым обратил внимание на то, что Воронцов, обладая огромной властью, мог уничтожить Пушкина, а он проявил "умеренность, сдержанность и достоинство, стоящие вне всякого сомнения". Деликатный подход Воронцова объясняется, однако, не только его порядочностью и стремлением выполнить обязательства, которые он на себя принял, пообещав в Петербурге опекать Пушкина, но и самими обстоятельствами. Объясни Воронцов в своих ходатайствах, что он боится, как бы поднадзорный Пушкин не сбежал, это могло бы вызвать нежелательную высочайшую реакцию: недовольство тем, что губернатор края не может обеспечить порядок в столь простом вопросе.
Решив избавиться от смутьяна, но не имея возможности сделать это самостоятельно, Воронцов крайне вежливо запросил Петербург, стараясь при этом не выносить сор из избы. Он хвалил Пушкина и лишь в разговорах с очень близкими людьми называл его мерзавцем.
Высказывались предположения, что Михаил Воронцов уничтожил в своем архиве то, что касалось Пушкина, и даже, что часть этих документов находится в архивах "других стран". Последнее представляется маловероятным.
В середине марта Пушкин поехал в Кишинев встретиться со своим верным приятелем Алексеевым. Накануне или в день его возвращения в Одессу Воронцов отправляет письмо графу Нессельроде. В письме, называя Пушкина превосходным молодым человеком и считая, что он в Одессе стал лучше, Воронцов просит, однако, переместить Пушкина в какую-нибудь другую губернию, в менее опасную среду, где больше досуга для занятий.
Пушкин отправляется в Кишинев, пытаясь (как и полагал Воронцов) договориться с Инзовым, чтобы тот взял поэта обратно. Нежелательность этого шага Воронцов предусматривает: "он нашел бы еще между молодыми греками и болгарами много дурных примеров". Поэтому Пушкина надо отправить во внутренние губернии, предупредить его побег.
Воронцов торопится; через десять дней (то есть когда первое письмо едва достигло Петербурга) он пишет второе отношение с просьбой убрать Пушкина. Сам Воронцов с женой находится в это время в отъезде, в Белой Церкви, и на расстоянии этот вопрос тревожит его. Едва вернувшись через десять дней в Одессу, Воронцов испрашивает разрешения в начале июня прибыть в Петербург, "имея необходимую нужду по некоторым делам службы и своим собственным". Вопрос о Пушкине не главный, но он наверняка затронул бы его и постарался решить на высшем уровне.
Через неделю Воронцов отправляет третье письмо с тою же просьбой, а в начале мая, сообщая Нессельроде "об установлении через полицию и секретных агентов наблюдения за всем, что делается среди греков и молодых людей других национальностей", опять просит избавить себя от Пушкина. Он торопит события и буквально через два дня отправляет пятое письмо.
Когда Пушкин узнает о том, что делается за его спиной? Письма Воронцова готовили чиновники секретного стола. Всех их Пушкин коротко знал, любой из них мог намекнуть Пушкину о замыслах Воронцова. В мае о грозящих неприятностях прослышал в Москве Вяземский. "(Секретное.) Сделай милость, будь осторожен на язык и на перо,- уведомляет он Пушкина с оказией.- Не играй своим будущим. Теперешняя ссылка твоя лучше всякого места. Что тебе в Петербурге?". Далее Вяземский говорит, что если бы мог отделаться от своих дел на несколько лет, то бросил бы все и уехал за границу, а если не отделается, то охотно поселился бы в Одессе.
Вскоре Пушкин ощутил неудовольствие начальства на себе. Графиня Воронцова пригласила Пушкина на морскую прогулку на яхте "Утеха". Пушкин явился в порт, но чиновник, стоящий у трапа, заявил, что, согласно приказу графа, Пушкина не велено пускать. Яхта ушла, Пушкин остался на берегу.
Кого было винить в том, что начались неприятности? Скрытность и молчание оказали бы Пушкину в жизни лучшую услугу, но это был бы другой человек. Поэту, с его общительным характером, хотелось бежать из России тайно, но так, чтобы все его знакомые собрались на берегу для прощальных поцелуев. Впрочем, Пушкину было не до шуток. Он решает ускорить события, тем более, что судьба идет ему навстречу.
С Амалией Ризнич, в девичестве Рипп, полуитальянкой-полунемкой, Пушкин познакомился еще год назад: они приблизительно в одно время появились в Одессе. Амалии едва исполнилось двадцать. Хорошенькая иностранка с греческим носом, по-русски не говорящая вообще, замужняя, но часто остающаяся одна (муж - коммерсант, бывает в длительных отъездах), Амалия привела Пушкина, по его собственному выражению, в безумное волнение и стала принадлежать ему, а скорее всего, не одному ему, что приводило Пушкина в раздражение. Стихи, посвященные ей, полны роковых страстей; жаль, что Амалия не могла их прочесть. Пушкин весьма продвинулся в это время в итальянском языке, мог сказать несколько фраз или понять, что ему говорят, понимал оперу, но для перевода стихов этого было явно недостаточно.
