– Что ты делаешь? – спросил Куинн, но она не ответила.
Лана выбралась из скафандра, оставшись лишь в желто-белом нательном белье, подбежала босая к маленькому озерцу цвета лазури и медленно вошла в воду.
– Я всю неделю об этом мечтала, – прошептала она, стоя по шею в воде. – Иди сюда. Вода теплая!
Куинн смотрел на нее, раскрыв рот, а потом словно очнулся и принялся раздеваться. Руки тряслись и не слушались. В груди клокотала нервная дрожь. Его захватило странное ощущение новизны, как будто они с Ланой вдруг превратились в совершенно других существ, в некий новый биологический вид – в легких, сотканных из света животных, выбравшихся из коконов, где они провели много веков.
Наплававшись вдоволь, они уселись на берегу и разделили между собой пакетик сухофруктов – розовых, как их собственные ладошки. Рядом со шлемами, лежавшими на траве, опустилась большая птица. Дети рассмеялись и бросили ей несколько кусочков сушеных подов. Потом улеглись на траву и принялись наблюдать, как оживает вокруг маленький мир пещеры – распускались цветы, над ними летали безымянные насекомые. Маленькая антилопа с розоватой шерстью подошла к озерцу, напилась и умчалась прочь. Время шла медленно, если и вовсе не остановилось. У них было чувство, что все предыдущее существование, мир колонии из трех куполов, где они жили всю жизнь, – все это можно забыть. Здесь, в пещере, они были взрослыми. Здесь они могли делать все, что им заблагорассудится. Это место наполняло их души надеждой – это был новый мир, таящий в себе тысячи небывалых возможностей, которые они могли разделить друг с другом, и не было никакой необходимости говорить о них вслух.
* * *
В тот же день, когда они вернулись в колонию, Лана впервые в жизни надерзила отцу. За ужином Форрест Блау спросил, где она пропадала весь день, и она прошептала в ответ:
– Не твое дело.
Белый хлыст взметнулся и обрушился на ее руки еще прежде, чем Куинн успел прошептать: «Берегись». Лана прижала вмиг покрасневшие пальцы к груди, спросила разрешения уйти из-за стола и провела следующие несколько дней, молча выпалывая сорняки на полях биологически модифицированной кукурузы. Она избегала встречаться глазами с Куинном, как бы тот ни старался поймать ее взгляд; здесь, в колонии, вдали от пещеры, она стала сама на себя не похожа.
* * *
Однажды Куинну приснилось, что у него в груди бьется птица, пойманная в силки. Он проснулся, дрожа мелкой дрожью, и не смог снова заснуть. Он осторожно спустился с двухэтажной кровати, стараясь не потревожить двух младших сестер, спавших внизу, и выбрался из жилого отсека в тускло освещенный коридор. Какое-то время он просто стоял у смотрового окна, глядя на холодные звезды, мерцавшие в небе. А потом вдруг услышал какой-то звук, тоненький и высокий, похожий на переливчатый горловой шепот, – точно такие же звуки издавала птица из его сна. Куинн пошел на этот звук по галерее вокруг Первого купола к пересечению коридоров неподалеку от входа в Третий купол, где располагалась библиотека. Дверь в библиотеку была приоткрыта. Куинн заглянул туда и увидел девочку – конечно, это была Лана, – которая смотрела в экран видеомонитора, тихонько раскачивалась на стуле. Картинка была слегка смазанной, но Куинн разглядел двух спаривавшихся птиц, одну серую, другую синюю. Их крылышки бешено бились, и одна из них заливалась звонкими трелями. На втором экране шел другой фильм, о лошадях. На третьем – о леопардах, и все они были заняты тем же самым, что делают звери, и птицы, и всякие твари для продолжения рода. Волосы Ланы падали ей на лицо и казались темнее, чем обычно. Кажется, она тоже издавала какие-то звуки, но так тихо, что Куинн не мог их расслышать. Мальчик бросился к себе в комнату, залез на кровать и зарылся горящим лицом в подушку. В ту ночь ему так и не удалось заснуть, его мысли мерцали, словно зыбкий свет звезд над куполами колонии, и он еле дождался, когда включится утренний свет.
* * *
За завтраком светлые волосы Ланы свисали сосульками, закрывая лицо, и чуть ли не лезли в миску с овсянкой. Лана яростно поглощала кашу, практически не жуя. А потом она вонзила зубы в дольку сочного грейпфрута, и в этом было что-то дикое и звериное – что-то пугающее и одновременно притягательное.
* * *
Но Форрест Блау, конечно же, заподозрил неладное; каждый раз, когда Куинн встречал мистера Блау в коридорах, когда тот давал ему поручение, когда их взгляды случайно встречались, воздух словно подрагивал от напряжения, от нарастающей неуверенности. В то же утро, когда завтрак закончился, посуду убрали и колонисты занялись делами, порученными им на сегодня, – родители Куинна снова отправились собирать розовые яблоки в Третьем куполе, а потом по личному распоряжению пастора им надлежало предпринять очередную попытку зачать ребенка, или, как выразился Форрест Блау, «соединиться на благо нашего общего будущего», – Куинн трудился на поле соевых бобов. Когда у него за спиной вдруг возник мистер Блау и молча встал, наблюдая за его работой с напряженным интересом, он невольно поежился. Длинная тень от фигуры пастора падала прямо на шею Куинна, стоявшего на коленях у грядки, и шея как будто похолодела. Мальчик старался не поднимать глаз и поэтому уставился на огромные, страшные на вид руки Форреста Блау. Молчание длилось целую вечность, а потом Форрест откашлялся и проговорил:
– Похоже, бобы наконец созревают.
Куинн кивнул и пробормотал:
– Да, мистер Блау.
Форрест Блау протянул огромную волосатую лапищу и провел ладонью по верхушкам всходов. Сорвал один боб и уставился на него, словно пытаясь раскрыть какой-то секрет.
– У Бога найдется время для всякой вещи, мой мальчик. И не нам вопрошать и знать, почему и когда.
Куинн снова кивнул:
– Да, мистер Блау.
Но Форрест не уходил. Наоборот, склонился еще ближе к Куинну и защекотал седой бородой ухо мальчику.
– Где вы с Ланой были вчера?
– Мы… с Ланой?
Произнося ее имя, Куинн побледнел.
– Да. Насколько я помню, вам двоим было поручено прополоть сорняки в Третьем куполе. И что я вижу сегодня утром? Все поле по-прежнему в сорняках.
– Мы их пололи, – солгал Куинн. – Только… только их там оказалось как-то уж слишком много. Прошу прощения, надо было сказать вам сразу. Их очень много… Сегодня я все доделаю, если хотите.
– Да, хочу, – сказал Форрест Блау. – Очень хочу, Куинн. Грех нерадения и недостаточного усердия всегда остается грехом. – Он улыбнулся натянутой улыбкой, жесткой и страшной не меньше, чем хмурые брови. – Кстати, раз мы об этом заговорили. Когда ты с последний раз исповедовался?
Куинн запаниковал. Он уставился на зеленые колючие листья, пытаясь придумать ответ, любой ответ. В конечном итоге он просто тряхнул головой и слабо пожал плечами.
– Тебе наверняка есть в чем покаяться, – добавил Форрест, и его фальшивая улыбка превратилась в столь же фальшивую усмешку.
Куинн молча кивнул, опасаясь, что если откроет рот, то выложит Форресту все – все тайны, которые он прятал в себе, все страшные мысли рванутся наружу испуганным сбивчивым галопом.
– Ты знаешь, Куинн, что я всегда готов тебя выслушать. Если тебе вдруг захочется поделиться со мной чем-то важным или просто какой-то малостью, – тут Форрест Блау раздавил пальцами соевый боб, – ты знаешь, где меня найти. Мне хочется думать, что я для тебя как отец. Твой духовный отец.
Куинн снова кивнул, хорошо понимая, что если Форрест задержится здесь еще на минуту, еще на секунду, то все закончится очень плохо. Но Форрест больше не стал задерживаться. Он положил в рот сырой соевый боб, развернулся и зашагал прочь. Очень скоро он скрылся за серебристой живой изгородью, но его тень как будто задержалась на поле, и у Куинна по спине еще долго бежали мурашки.
* * *
Ни о чем не сговариваясь – им не требовалось выражать свои мысли вслух, – после обеда двое детей вновь забросили все дела, оставили грабли и шланги на кукурузном поле во Втором куполе, облачились в скафандры и выбрались из колонии обратно в красный бесформенный мир. Перед тем как шагнуть сквозь пневматическую дверь переходного шлюза, Куинн на миг поднял глаза и взглянул на винтовку Форреста Блау – ее грозная тень упала на его шлем, как проклятие, как осуждение. В глубине души всколыхнулось сомнение, но мальчик тут же его подавил и поспешил следом за серебристой фигурой Ланы, которая молча шагала к красным холмам. Обратно к наполненной светом пещере.
* * *
В тот день во всем облике Ланы сквозила сосредоточенная решимость: в ее твердом взгляде, в изгибе губ. Как только они спустились в пещеру, на поляну с серебряными и розовыми цветами, она тут же сняла с себя шлем и отшвырнула его, словно не собиралась надевать снова вообще никогда. Потом расстегнула скафандр и сбросила его на траву. Куинн еще не успел отстегнуть свой шлем, как Лана опустилась перед ним на колени.
