Диана Акерман
Жена смотрителя зоопарка
Diane Ackerman
THE ZOOKEEPER’S WIFE
Copyright © 2007 by Diane Ackerman
All rights reserved
© Е. Королева, перевод, 2017
© Издание на русском языке, оформление.
ООО «Издательская Группа „Азбука-Аттикус“», 2017
Издательство АЗБУКА®
* * *
Посвящается Антонине и ее семье: людям и зверям
Предисловие автора
Ян и Антонина Жабинские работали в зоопарке, они были христианами, и их приводил в ужас нацистский расизм, но они воспользовались одержимостью нацистов редкими животными, чтобы спасти более трехсот обреченных на смерть людей. Их история затерялась между пластами большой истории, как иногда случается с примерами наивысшего милосердия. Однако в военной Польше карали смертью даже за стакан воды, поданный страдающему от жажды еврею, поэтому от героизма Жабинских захватывает дух.
Чтобы рассказать их историю, я обращалась ко многим источникам, указанным в библиографии, но прежде всего к мемуарам («основанным на моем дневнике и разрозненных заметках») самой «жены смотрителя зоопарка», Антонины Жабинской, которые в полной мере передают очарование зоопарка; к ее автобиографическим книгам для детей, таким как «Жизнь в зоопарке»; к книгам и воспоминаниям Яна Жабинского; к интервью Антонины и Яна, которые они давали польским и еврейским (издававшимся на идише и иврите) газетам. Каждый раз, когда я пишу, что Антонина или Ян подумали, заинтересовались, почувствовали, я цитирую их собственные записи или интервью. Я также основывалась на семейных фотографиях (именно поэтому знаю, что Ян носил часы на запястье левой руки, а Антонина питала слабость к платьям в горошек); на беседах с их сыном Рышардом и разными людьми из Варшавского зоопарка, с варшавскими женщинами, современницами Антонины, которые тоже работали на польское подполье; на работах Лутца Гека; на экспонатах музеев, таких как впечатляющий Музей Варшавского восстания и красноречивый Музей холокоста в Вашингтоне; на архивах Государственного зоологического музея; на мемуарах и письмах, собранных подпольной группкой архивистов во время войны, которые прятали (в коробках и молочных бидонах) документы, ныне хранящиеся в Еврейском историческом институте Варшавы; на показаниях свидетелей, записанных для уникальной израильской программы «Праведники мира» и потрясающего проекта «Шоа»; на письмах, дневниках, проповедях, мемуарах, статьях и прочих письменных документах обитателей Варшавского гетто. Я узнала, как нацисты надеялись не только доминировать над нациями и идеологиями, но еще и изменить экосистемы мира, истребляя в некоторых странах исконные виды растений и животных (включая человека), и в то же время они делали все возможное, чтобы защитить другие виды животных и растений от вымирания и даже воскресить уничтоженные, такие как тур и зубр. Я внимательно изучала путеводители по животному и растительному миру Польши (и изучение природы Польши превратилось в непрерывную череду маленьких открытий); книги, посвященные традициям Польши, ее кухне и фольклору; книги, посвященные ученым нацистов, их лекарственным препаратам, оружию и прочему. Я с удовольствием читала о хасидизме, каббале и языческом мистицизме начала двадцатого столетия, об оккультных корнях нацизма и о столь прагматических вещах, как социальная и политическая история Польши и модные в ту эпоху абажуры для ламп.
Полученными знаниями я также обязана моей бесценной советнице по Польше Магде Дэй, которая прожила в Варшаве первые двадцать шесть лет своей жизни, и ее дочери Агате М. Окулич-Козариной. За время поездки в Польшу я получила массу впечатлений от Беловежской пущи и самого Варшавского зоопарка, где я бродила по старой вилле и гуляла по соседним улицам, повторяя маршруты Антонины. Я особенно признательна доктору Мацею Рембишевскому, нынешнему директору Варшавского зоопарка, и его жене Эве Забониковской, щедро тратившим на меня свое время и вдохновение, а также всему персоналу зоопарка за их эрудицию, изобретательность и гостеприимство. Мои благодарности Элизабет Батлер за ее неутомимую и всегда воодушевляющую поддержку и профессору Роберту Ян ван Пелту за его деликатную критику.
Я пришла к этой книге, как и ко всем остальным своим книгам, очень личным путем. Мои дедушка и бабушка по материнской линии родом из Польши. Я постоянно слышала подробные рассказы о повседневной жизни Польши от деда, который вырос в Летне, пригороде Пшемысля, откуда уехал перед Второй мировой войной, и от матери, чьи родственники и друзья скрывались по всевозможным убежищам и лагерям. Мой дед, живший на небольшой ферме, пересказывал мне разные легенды, которые переходили из поколения в поколение.
В одной из таких баек говорилось о городке с небольшим цирком, и в этом цирке неожиданно умер лев. Директор цирка предложил притвориться львом одному бедному еврею, и еврей согласился, потому что ему очень нужны были деньги. Директор сказал: «Тебе всего-то придется носить львиную шкуру и сидеть в клетке, и люди будут верить, что ты настоящий лев». Еврей надел шкуру, бормоча себе под нос: «Это самая странная работа в моей жизни», – но тут его размышления прервал какой-то шорох. Он обернулся и увидел, как в клетку входит еще один лев, пристально глядя на него голодным взглядом. Еврей задрожал, перетрусив, не зная, как спастись, и он сделал единственное, что пришло ему в голову, – принялся громогласно возносить иудейскую молитву. Не успел он выкрикнуть в отчаянии первые слова: «Шма, Исраэль» («Слушай, Израиль»), как второй лев подхватил «адонай элохейну» («Господь один»), после чего оба лжельва вместе закончили молитву. Я и представить себе не могла, насколько эта легенда отражает подлинную историю.
Глава первая
Лето 1935 годаВ одном из приречных районов Варшавы свет утреннего солнца скользил по стволам цветущих лип и осторожно перемещался по белым стенам виллы, выстроенной в духе тридцатых годов (штукатурка и стекло), где в кровати из белой березы – из такой древесины делают каноэ, медицинские шпатели и виндзорские кресла – спали директор зоопарка и его жена. Слева от них два высоких окна венчали широкий подоконник, на котором было удобно сидеть, со спрятанной под ним маленькой батареей отопления. Восточные ковры согревали пол из паркетных досок, уложенных вдоль комнаты, один угол которой занимало кресло из березы.
Когда ветерок приподнимал прозрачную занавеску настолько, что зернистый свет, не порождая теней, начинал просачиваться в комнату, ее еще едва различимые предметы возвращали Антонину в осязаемый мир. Скоро завопят гиббоны, а под их сумасшедшее уханье спать не может никто – ни просидевший всю ночь над книжками студент, ни грудной младенец. И уж точно не жена директора зоопарка. Ее каждодневно поджидали многочисленные домашние дела, и она ловко справлялась и с приготовлением пищи, и с малярной кистью, и со швейной иглой. Кроме того, ей самой приходилось решать и проблемы зоопарка, иногда весьма необычные (например, утихомиривать щенков гиены), что требовало от нее и определенных навыков, и интуиции.
Муж Антонины, Ян Жабинский, обычно поднимался раньше нее, натягивал брюки и рубашку с длинным рукавом, надевал на волосатое запястье левой руки большие часы и беззвучно спускался вниз. Высокий и худощавый, с крупным носом, темными глазами, мускулистыми плечами человека физического труда, он был немного похож телосложением на ее отца, Антония Эрдмана, польского железнодорожного инженера, который жил в Санкт-Петербурге и по долгу службы изъездил всю Россию. Как и Ян, отец Антонины был мозговитым, и этого оказалось достаточно, чтобы его и мачеху девятилетней Антонины расстреляли в первые дни Октябрьской революции 1917 года как представителей интеллигенции. И Ян, как и отец Антонины, тоже был в каком-то смысле инженером, только он выстраивал мосты между людьми и животными, а также между людьми и их животной природой.
Лысеющему, с венчиком темно-каштановых волос, Яну приходилось носить шляпу, чтобы летом защищаться от палящего солнца, а зимой от мороза, поэтому на всех уличных фотографиях он обычно в мягкой фетровой федоре, придающей ему вид собранный и целеустремленный. На некоторых снимках в интерьере он запечатлен за письменным столом или в радиостудии: челюсти плотно сжаты, кажется, что его легко вывести из себя. Даже когда он выбрит, легкая щетина все равно заметна, особенно в желобке под носом. Полная, аккуратно очерченная верхняя губа демонстрирует идеальный двойной пик, который женщины создают с помощью карандаша, эти «губки бантиком» – единственная в нем женственная черта.
После гибели родителей тетя Антонины позаботилась о том, чтобы девочка была постоянно занята: она училась в музыкальной школе при Ташкентской консерватории и посещала общеобразовательную школу, которую окончила в пятнадцать лет. И в тот же год они переехали из Узбекистана в Варшаву, где Антонина училась иностранным языкам, рисованию и живописи. Она понемногу преподавала сама, сдала экзамены на должность архивиста и работала в Варшавской сельскохозяйственной академии, где и познакомилась с Яном, зоологом, на одиннадцать лет старше ее, который изучал рисунок и живопись в Академии изящных искусств и разделял ее увлечение как животными, так и анималистическим искусством. Когда в 1929 году освободилась должность директора зоопарка (директор-основатель умер через два года после открытия), Ян и Антонина ухватились за возможность формировать новый зоопарк и жить рядом с животными. В 1931 году они поженились и переехали за реку в Прагу, в бедный и опасный промышленный район со своим уличным сленгом, зато всего в пятнадцати минутах езды на трамвае от центра города.
