– В чем идея-то? – осторожно спросил я.
– В двух словах… О возможности зарождения жизни на космологически ранних стадиях в неустойчивых плазменных сгустках. Еще до образования галактик, сразу после того, как первые сверхновые выбросили в пространство много тяжелых атомов. Я уже не помню деталей, столько лет прошло. Плазменные сгустки могут стать разумными, а потом, когда идет сжатие и образуются звездные системы, процесс самоподдерживается. Плазма остывает, становится плотнее, и это стимулирует эволюцию… Совершенно дикая идея. Никто такую статью, естественно, не опубликовал бы, а репутацию Коля себе загубил бы до конца жизни.
– Интересно, – пробормотал я. – Плазменная жизнь? Я читал что-то такое у Лема.
– Да! – воскликнула тетя Женя. – Вспомнила! Конечно, Лем!
– И у Кларка было что-то похожее, – показал я свою осведомленность.
– Не знаю, – засомневалась тетя Женя. – Кларк? Не помню.
– «Из солнечного чрева», – сказал я. – Давно читал, но запомнилось. Красивая идея: жизнь внутри Солнца.
– Может быть, – с неожиданным равнодушием сказала тетя Женя. – Коля фантастикой не увлекался, я не думаю, что он Лема читал, а Кларка и подавно… В общем, статью он, по-моему, просто порвал.
– Жалко, – сказал я.
– С каких пор тебя интересует, какими научными проблемами занимался Коля? – удивилась тетя Женя.
– Так ведь, – сказал я, – он не по общественным делам полетел на Камчатку?
– Конечно. Мы с тобой в последние часы не говорили толком, столько суматохи… Ты прав, Юра.
– Прав… в чем?
– Какая-то идея ему в башку втемяшилась, – тихо произнесла тетя Женя, так тихо, что я едва расслышал. – С тех пор как мы в Питер полетели, я все время думаю – какая?
– К каким-то выводам вы пришли, верно?
– Да, – сказала тетя Женя, помолчав.
– Вы знаете, где Николай Геннадьевич?
– Не знаю, Юра.
– Но какая у него идея…
– Догадываюсь.
– Расскажите. Может, я не пойму, но две головы…
– Две головы не всегда лучше одной. У тебя может сложиться превратное мнение. И тогда ты мне не помогать будешь, а только мешать.
Я промолчал. Тетя Женя начала говорить, и я знал, что на этих словах она не остановится. А подгонять ее бесполезно. Захочет – скажет.
– Когда Коля вышел из больницы, – произнесла тетя Женя минут через пять, я уже решил было, что она будет молчать до конца полета, – у него действительно было плохо с памятью. Забывал, что делал вчера, зато помнил в мельчайших деталях все, что происходило двадцать лет назад. Наташа Липунова посоветовала сходить к гомеопату, был один известный. Говорят, многим помог. Как же его фамилия? Сама забывать стала. Неважно. Короче, выписал он Коле какие-то шарики, принимать надо было по системе, сколько-то синих, сколько-то зеленых, сколько-то красных, все по часам. А Коля его расспрашивал о научных основах гомеопатии. А тот радовался, что может рассказать о своей науке. Тоже был человек увлеченный. Когда мы возвращались, Коля сказал: вот, мол, классическое подтверждение тому, о чем я все время думаю. «О чем это?» – спросила я. «О минимальном воздействии, – сказал он. – О бифуркациях. О том, с какой полки на какую нужно переложить ящик».
– Бифуркации, – сказал я. – Это когда стоишь перед выбором и не можешь решиться. Можно поступить так, но можно иначе. А от выбора зависит, как будешь жить дальше.
– Примерно.
– При чем здесь…
– Гомеопат?
– Нет, тут я понял. Минимальное воздействие, и ты принимаешь решение, которое нужно. Не тебе нужно, а тому, кто на тебя этими гомеопатическими средствами воздействовал.
Тетя Женя неожиданно оттолкнула мою руку, отодвинулась в кресле и посмотрела на меня… Странно посмотрела – то ли я сморозил глупость, то ли, наоборот, сказал гениальное, чего она от меня совсем не ожидала.
– Я что-то не то сказал?
– Наоборот, – ответила тетя Женя. – Именно то. Даже я не сразу поняла ход его мыслей, а ты ухватил. Странно.
Тетя Женя не могла представить, что кто-то способен понять ход мыслей ее мужа лучше и правильнее, чем она сама.
– Коля сказал… не помню точно, но смысл был такой: не станет он глотать эти шарики, потому что не хочет, чтобы его мозг выполнял указания этого… не могу вспомнить фамилию.
– Шандарин, – сказал я.
– Да! Ты-то откуда знаешь? – удивилась тетя Женя.
– Элементарно, Ватсон, – пробормотал я. – Рекламу Шандарина по ящику показывали так часто, что не запомнить было невозможно.
– Вот видишь, – сказала тетя Женя, – а я и не знала про рекламу. Я только наших слушала, из института, кто у него лечился. Коля почему-то решил, что гомеопат выписывает шарики не только для того, чтобы лечить, но и для того – может, даже в большей степени, – чтобы навязать пациенту свою волю.
– Зачем? – не понял я, хотя сам же высказал эту идею.
– Не знаю. Я решила, что у Коли… ну…
– Да, понимаю, – быстро сказал я, чтобы тете Жене не пришлось заканчивать неприятную для нее фразу.
– Я тогда очень внимательно смотрела все, что он записывал. На бумажках, в тетрадях, в компьютере, кому какие письма писал… Наверное, это нехорошо, но я должна была знать, о чем он думал, чего хотел. Мы мало разговаривали, после болезни Коля стал молчаливым. Раньше он был не такой, и меня это очень беспокоило.
– То есть, – уточнил я, – пароли вы уже давно знаете.
– Конечно. Коля их, кстати, дважды менял. Но он не придумывал сложных паролей, так что мне хватило пары дней…
– И вы все читали.
– Все.
– Хорошо, – сказал я. – И – ничего?
– Ты имеешь в виду его последнее решение? Ничего. Он писал о подготовке экспедиции, как он рад поездке, хотел проветриться… Я потому его и отпустила, что по записям видела: Коля вполне адекватен, на рожон лезть не собирается, а отдых на свежем воздухе ему и врачи все время советовали.
– И все-таки…
– Да, – печально сказала тетя Женя. – Он всех провел. И меня. Догадался, наверное, что я все читаю.
Мог догадаться, конечно. Наверняка догадался. Ведь о записной книжке, которую «расколол» Новинский, тетя Женя не знала. Или?..
– Вернемся, – вздохнул я. – О чем он на самом деле думал? Чего хотел? При чем здесь минимальные воздействия и разноцветные таблетки?
– Таблетки точно ни при чем, – сказала тетя Женя. – А гомеопатия… влияние очень малых в энергетическом смысле явлений на глобальные процессы… Это его очень занимало, гомеопат просто подтолкнул. Это было через полгода после того, как Коля вышел из больницы… Он стал ходить на семинары в Институт физики Земли. Первый раз пошел, когда выступал Джонстон. Это американец, работает в подкомитете ООН, занимается проблемами глобального потепления. Приезжал в Москву и прочитал пару лекций, одну в каком-то подмосковном НИИ, другую в ИФЗ. Коля пошел, и я, конечно, тоже увязалась. Честно говоря, мне лекция не понравилась, политики было больше, чем науки. Он доказывал, что в глобальном потеплении виноваты исключительно техногенные факторы. И если, мол, Киотский протокол не подпишут все страны… Ну, что я тебе буду голову забивать этой ерундой? До сих пор никто не доказал, что именно промышленные выбросы создают парниковый эффект… Колю совсем не то в этой лекции интересовало. Он спросил у Джонстона: «Не предполагает ли уважаемый докладчик, что, уменьшив выбросы, человечество начнет влиять на природу еще сильнее?» Джонстон удивился: «Вы, видимо, плохо поняли, ведь причина именно в том, что…» Коля его оборвал не очень вежливо. «Я-то, – говорит, – все понял, а вы не понимаете вопроса. Объясняю. Равновесие в природе столь неустойчиво, что для прохождения бифуркации природной системе необходимо чрезвычайно малое воздействие. Наше техногенное влияние гораздо мощнее, и потому точка бифуркации смещается». Джонстон опять не уразумел, чего от него хотят.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
