Генерал устало вздохнул, глядя прямо в багровое лицо есаула Персиянопа:
— А может быть, писал это... не Миронов? Нет ли у них в полку заведомого агента из большевиков?
Насчет большевиков Персиянов промолчал — там были таковые, и не один! — но сказал о Миронове:
— К сожалению, писал он сам... Есть люди, которые ни при каких обстоятельствах не подписываются под чужим словотворчеством — он из таких. Гипертрофированное честолюбие и своего рода «неуловимость» действий. По духу он — военный разведчик, еще с русско-японской. Я пытался перехватить копии этого письма, но, думаю, мне это удалось лишь отчасти. Некоторые, наиболее отпетые казаки посмеиваются! Просил бы вас всеми средствами воспрепятствовать выдвижению Миронова в полковые командиры, о чем хлопочет их полковой комитет.
Генерал с тяжкой задумчивостью листал страницы мироновского послания, прошитые по краю суровыми нитками, перепачканные землей и золой и оттого казавшиеся неистребимыми, как всякая окопная принадлежность.
— Да, да, полковника Моргунова необходимо поддержать во что бы то ни стало, — сказал генерал утомленным голосом.
Есаул Персиянов уловил в голосе ту неуверенность, которая ныне изнуряла чуть ли не каждую живую душу, каждого офицера, верного присяге. Именно в эту минуту вошел адъютант и доложил, что в 32-м полку — бунт.
Полка, как воинской единицы, уже не стало — в этом убедился генерал сразу же по приезде. Скопище вооруженных и озлобленных казаков, неподвластных дисциплине и команде, угрожало убить и растерзать всякого, кто станет на пути этой анархии... Оказывается, при погрузке в теплушки и вагоны комитетчики организовали митинг с целью ознакомления всего рядового состава с боевым приказом по дивизии. Но боевой приказ не учитывал самой этой нелепицы — оглашения на митинге. Полковник Моргунов при чтении вынужден был пропускать некоторые фразы, сбиваться, снижать высокий приказной тон. Именно такая его неуверенность и насторожила казаков.
Подхорунжий Степанятов, земляк Миронова и, по слухам, большевик, развязно подошел к командиру полка и со словами: «Что-то вы не договариваете, полковник, плохо разбираете написанное... Разрешите зачитать приказ мне!» — грубо вырвал бумагу из рук. Толпа казаков — строя уже, разумеется, никакого не было! — взорвалась дикими воплями и проклятиями: Степанятов сразу зачитал то пропущенное место в приказе, где прямо предписывалось выполнять в пути следования карательные меры против совдепов, в особенности в таких городах, как Александровой и Дебальцево... На возвышении немедленно появился Миронов и заявил, что отказывается от выполнения такого приказа, хотя бы и названного «боевым». Приказ-де носит контрреволюционный характер, и всякий честный гражданин новой Советской России должен всеми силами воспрепятствовать его исполнению. Полк и дивизия демобилизуются и отводятся с позиций согласно Декрету о мире, и казаки не должны, мол, упускать этого из виду, естественно, его тут же выбрали командиром полка, и Миронов дал команду: снять погоны как устаревший и отмененный Советской властью знак различия. Полковник Моргунов счел за лучшее покинуть полк.
Когда генерал Кузнецов с адъютантом прибыл на вокзал для выяснения обстановки и ускорения посадки в вагоны, ему лучше было не показываться на глаза, казаки едва не подняли генерала на пики.. Слава богу, вмешался Миронов и оградил его от самосуда. Надо сказать, слушались его не то что беспрекословно, а с каким-то подобострастием и торжественностью: в Миронове заключена была, по-видимому, их стихийная сила.
Мокрый снег лепил со всех сторон, на перроне пуржило, каблуки Миронова железно цокали по осклизлому от снеговой жижи бетону. Выстроив полк заново, подтянув линию, он образцово приставил ногу перед командиром дивизии и отдал честь. Но глуховатый, простуженный голос Миронова не обещал больше никаких уступок:
— Гражданин генерал! 32-й казачий полк... участия в карательных мерах принимать не будет. В том числе и в наступлении на Александровск.
Генерал, откровенно говоря, не знал, как разговаривать с Мироновым. С одной стороны, тот как будто еще признавал свою подчиненность штабу дивизии, отдавая рапорт по форме, но по существу-то был здесь полновластным хозяином и вот минуту назад даже спас самою генеральскую жизнь в лихой час. Рука генерала, подброшенная уставом к приветствию, замерла в нерешительности. Генерал сказал неофициальным, почти домашним тоном:
— Тогда, знаете, нам будет дана второстепенная задача... Не пустить к Александровску чужие эшелоны с Екатеринослава, если таковые будут. Чтобы не допустить разграбления города и старой запорожской округи. Пожалуйста, постарайтесь.
— Есть. Разграбления не допустим! — с излишним форсом козырнул Миронов, выиграв эту стычку с командиром дивизии. И генерал заметил в его жмуристых и неискренних, на взгляд генерала, глазах проблеск смеха, плохо скрытой издевки. Эти недобрые глаза, простодушно вздерный нос и дерзкий разлет черных усов возмущали чем-то, бесили генерала, но делать было нечего, пришлось в силу обстановки признать стихийные выборы Миронова новым полковым командиром. Тем более что войско было теперь без погон...
Вечером и штаб дивизии погрузился. Генерал ночью сидел один в хорошо натопленном вагоне, сбросив френч и вязаную фуфайку, пил чай. Окна классного вагона были зашторены, под полом мерно постукивали колесные пары, и командира дивизии отчасти успокаивало мерное движение, покачивание вагона, неуклонное следование по предписанию к донским берегам.
Когда денщик, пожилой казак-сверхсрочник, не очень далекий и послушный Михеевич, убирал посуду, генерал угостил его хорошей папиросой и задержал у стола.
— Скажи мне, Михеич, ведь ты, кажется, из усть-медведицких?
Лицо и голос генерала, человека строгого и недоступного, в этот раз удивили приказного, он с доверчивостью опустил стопку тарелок и тяжелый медный чайник на край столика.
— Так точно, ваше превосходительство. Токо не с самой станицы, а с хуторов. С Чиганаков.
— Ну так ты должен знать, м-м... как относятся казаки ваши к войсковому старшине Миронову. И почему. Не скажешь ли?
— Так что ж тут сказать, ваше превосходительство... Чтут.
— За что же? — мягко повторил генерал свой вопрос.
— А ни разу, можно сказать, не подвел своих, — как-то сразу, без промедления ответил простодушный Михеевич, как будто этот вопрос был для него не нов. — Ишо когда атаманил в Распопинской, сильно за людей стоял. И в бою место свое сразу видит. Такой уж сметливый!
Генерал уловил скрытый восторг и преклонение в сдержанном голосе казака, согласно кивнул:
— Да? Например?
— Так ведь, говорю, сыздетства ишо по всей станице разговоры-то! Вот один раз шли у них мальцы на осенний лед кружало ставить... Дон только схватило первым льдом, а ребятня-то, она какая? — Денщик со вниманием смотрел на генерала — следует ли уж так подробно докладывать-то? И понял, что следует, генерала почему-то интересовали эти подробности... — Это игра у вас такая, станичная, ваше превосходит... Железную ось от повозки торчмя вморозят в лед, а на нее колесо. А к колесу, обратно, длинную жердину либо цельный тополь самым комлем... Ну, посля одни кружат посередке, а другие прицепют санки к дальнему концу, вот тебе тут и карусель!
— Интересно, — поощрил эти подробности генерал.
— Вот и понесли один раз такую тополину шестеро ребятишек на чистый лед, а другие двое — с железной осью — наперед! И провалились эти передние в полынью! — Денщик вновь поднял посуду со стола и стоял навытяжку. — Ну так многие тады растерялись, им ведь по двенадцать-тринадцать годков было... А Миронов этот, сынок Кузьмы Фроловича, был там самый малый, лет одиннадцати! И что бы вы думали? Скомандовал сразу: двигать тополь по льду тонкой вершинкой к полынье! Тут у всех одно дрожание от страху, а он давай управлять ватагой. Лед начал потрескивать, а он, окаянный, лег плашмя и других положил, давай этот тополь дальше двигать. Так ведь и спас одного!
— Одного? — не понял генерал.
— Другого-то сразу под лед затянуло. Какой с железом в руках был, не успел, значит... А потом уж такая слава пошла. Ну и в Маньчжурии было у него тоже, люди говорили: таскал этих япошек почем зря...
— Про Маньчжурию не надо, Михеич, про нее мне все известно, — кивнул генерал, давая понять, что беседа окончена.
Денщик склонил седую голову и пошел из салона. В узкой двери ему пришлось посторониться: на доклад шел крупный в теле, хмурый есаул Персиянов.
— Что такое? — спросил генерал, но виду начальника контрразведки и его сумрачному лицу не ожидая ничего хорошего.
— Есть сведения, что Миронов вывел свой эшелон в голову дивизии с намерением прибыть в Александровск первым и взять под защиту тамошний совдеп. Квартирмейстеры его, кажется, уже прибыли в Никополь, опережают нас на целую неделю, ваше превосходительство.
