— Когда это случилось? — спросил начдив.
— Вчера, — ответил курьер. — Я задержался из-за темноты. В окрестностях замечены казачьи разъезды, скорее всего из Урюпинской.
— Спасибо, товарищ, за самоотверженность. Доложите командарму, что завтра ночью я буду в Тамбове и немедленно атакую город. Если бы нам в помощь дали бронепоезд, к утру Тамбов был бы нашим. И хорошо бы известить обо всем товарища Сиверса, чтобы он напрасно не ждал нас.
— Товарищ начдив, напишите товарищу Сиверсу. Я еду к нему и доставлю ваше письмо.
Киквидзе быстро набросал несколько слов на листе шершавой бумаги. Веткин запечатал, и курьер выбежал из вагона. Тем временем адъютант Ромашов велел привести курьеру свежего коня, молодого, буйного жеребца донской, породы. Курьер прокричал слова благодарности и исчез в темноте, в которую, как в черный туман, были погружены поворинский вокзал и тусклые фонари на стрелках.
Киквидзе созвал командиров полков. Норберт Книжек еще не вернулся из Тамбова, вместо него пришел Вацлав Сыхра. Он только заснул, как его разбудили, и теперь зябко ежился, подняв воротник кожанки. Коммунисты штаба дивизии были в вагоне, и по их лицам было видно, что они уже говорили с Киквидзе.
— Мы должны быть готовы к тому, что нас будут ждать перед городом, — заканчивал начдив этот разговор. — Поэтому я написал Сиверсу, что мы атакуем город с юго-востока, а его просил ударить с запада.
Натан Кнышев указал Сыхре на свободную табуретку возле себя и сказал:
— От Урюпинской пришлось пока отказаться, идем на Тамбов.
Сыхра тихонько свистнул:
— За Книжеком?
Тяжелым от бессонницы взглядом Киквидзе пробежал по лицам командиров полков. Они расселись где попало, кавалерийские командиры стояли. Все напряженно ждали. Киквидзе коротко сообщил, что случилось, и разъяснил, зачем он их собрал.
— Приказываю: со мной пойдет Чехословацкий полк, кавалерийский эскадрон и батарея легких орудий, Рабоче-крестьянский, пятый Заамурский полки и твои две батареи, товарищ Борейко. Командовать будешь сам. Рана у тебя уже не болит?
— Э, ничего, — по-мальчишески ответил украинец.
— Очень хорошо. Другие полки остаются в Поворине в полной боевой готовности. Ни к чему, чтобы и здесь вспыхнуло восстание — и потом как знать, не попытаются ли казаки отбить Поворино. Замещать меня здесь будет товарищ Веткин. Мы двинемся по железной дороге через Балашов. Это триста верст, и мы должны покрыть их за день. В Тамбове белые убивают наших. Командирам полков, остающимся тут, запрещаю говорить о цели нашего похода даже своим заместителям. Ясно? — Киквидзе снова обвел всех взглядом черных глаз, а рука его непроизвольно опустилась на кобуру.
Все было ясно как день: Тамбов нельзя оставлять в руках контры, это поставило бы под угрозу тылы Красной Армии, оперирующей на Воронежском и Царицынском фронтах. Эшелоны Чехословацкого и Рабоче-крестьянского полков и артиллерийский дивизион Борейко выступили из Алексикова на рассвете. Пятый кавалерийский отправился раньше: он должен был выгрузиться из вагонов перед Тамбовом и подготовить прикрытие пехоте и артиллерии.
Натан Кнышев и Вацлав Сыхра сидели в штабном вагоне с Киквидзе и обсуждали тактику штурма. Адъютант начдива готовил чай и заботился о куреве. Войта Бартак, замещающий в первом батальоне Сыхру, спал в своем вагоне. Коничек просматривал газеты. Ондра Голубирек, попив чаю с командирами своего батальона, тоже улегся на полку, глаза у него слипались. Стучали колеса, вагон мотало.
В теплушке чехословацких кавалеристов никто не задумывался над тем, куда они тронулись. Во всяком случае, не к Урюпинской, а Воронеж далеко. Насколько им известно, там где-то бригада Сиверса, неужели ей приходится туго? Но ведь у Сиверса интернациональный полк, в большинстве своем состоящий из чехословаков, может, там и знакомые есть… «Да, чехи не только были в прошлом, но и теперь остались юнаками», — подумал Ян Шама.
— «Юнаки, юнаки, герои юнаки», — вдруг насмешливо пропел Беда Ганза. — Укрепи свой дух этой песенкой, я-то знаю, что у тебя взыграло ретивое!
— Взыграло или нет, а мне ясно, что предстоит знатная потасовка, — ответил Шама. — А мне, знаешь, уже надоело воевать.
— Вчера ты говорил, что тебе надоели людские горе и несчастья и поэтому ты бьешь Краснова и Дудакова, — фыркнул Аршин, — как это согласуется?
— Краснов не единственная причина горя в России.
— Спите, молодцы, — окликнул их из своего угла Матей Конядра, — болтаете, словно делать вам нечего. Куда бы мы ни ехали, на любом конце пути — сытые белоказаки Дудакова.
Петник сидел у открытой двери возле пулемета, внимательно вглядываясь в просыпающуюся степь. К нему подсел Ганоусек. Ему хотелось знать, о чем думает портной, но спрашивать он не станет. Может быть, Карел думает о доме и сердце его сжимается от тоски?..
— Гляди-ка, там вон, на горизонте, скачет кто-то — один, два, три, четыре… — неожиданно сказал Петник. — Лошади казачьи — верно, их разведка…
В Балашове надо было запастись водой и дровами — хлопотное дело для начальников эшелонов. Бартак стоял над душой дежурного по станции и телеграфиста. Начальник станции кричал на подчиненных, однако время шло, и Киквидзе нервно ходил по перрону. Минуло два часа, прежде чем эшелоны были готовы продолжать путь.
Киквидзе вошел в вагон и стал высматривать через окно Войту Бартака. Он увидел, как тот продирается сквозь толпу на перроне с телеграфной лентой в руке. Добравшись до командирского вагона, Войта крикнул дежурному по станции, и эшелон тронулся.
— Наконец-то! — встретил Войту Киквидзе. — Все это железнодорожное начальство — подлецы. Снять бы их всех, да где взять замену? А зачем ты забрал у них телеграфную ленту, Войта?
Бартак молча подал ему бумажную полоску. Киквидзе медленно читал телеграфные знаки, и лицо его становилось все жестче и жестче. Вдруг закрыл и снова открыл глаза и прочитал по слогам: «Губ-воен-ком Разживин подвергся нападению в поезде и убит. Начальник станции Тамбов».
— Когда это получено? — спросил Киквидзе.
— Только что. Я видел, они хотят расшифровать ленту, и забрал ее. Полагаю, паника нам не нужна.
Киквидзе молча кивнул и еще раз пробежал телеграмму. В глазах его блеснули слезы. Бартак тихо вышел из купе. Ему тоже было не по себе. Мужественный красивый Разживин, воплощение смелости и командирского разума, убит… Кто мог его предать, в каком поезде предатель? Постоял у окна в коридоре и тихо возвратился к Киквидзе. Начдив, прислонившись головой к стенке вагона, неподвижно смотрел в пространство.
Не доезжая Тамбова, первыми выгрузились из поезда стрелки. Кавалеристы и артиллеристы благополучно вывели лошадей и поспешно напоили их. Киквидзе сам наблюдал за подготовкой атаки на город. Чехословацкому полку было приказано занять тамбовский вокзал и прилегающие улицы. Полк немедленно выступил. Июньская ночь немилосердно мучила красноармейцев — тучи комаров впивались в лица и затылки. Резкий степной ветер дул в спины, туман и темнота окутывали холмистый горизонт.
Сыхра ехал за головным дозором. Вацлав курил и размышлял. Он знал, с какой стороны ему предстоит ворваться на вокзал, этот район знаком ему, как родной Либерец, но какими силами охраняют этот район мятежники?
— Я захвачу вокзал одним батальоном, — сказал Сыхра Голубиреку, — а ты возьми на себя прилегающие улицы.
Ондра согласился.
Киквидзе остался в эшелоне. Бартак выслал вперед чешскую конную разведку. Тем временем части рабоче-крестьянского полка, как бы не спеша, расположились в лощине, тянувшейся от железной дороги в степь. На закате вернулся из разведки Аршин Ганза со своими ребятами, они не встретили ни одного казака, только слышали стрельбу с запада. Долина приехал вскоре после него. Он близко подобрался к Тамбову. В окрестностях все спокойно, но в самом юроде непрерывно стреляют. Конядра проник дальше всех. Он кружным путем объехал вокзал и послал Шаму с певуном Косткой заглянуть в соседние улицы. Им, однако, пришлось повернуть от вокзала обратно: на привокзальной площади, заполненной толпой зевак, мятежники избивали каких-то связанных людей, одетых как рабочие. Перед рассветом появились Петник с Гано-усеком — они привезли с собой парнишку лет пятнадцати. Ганоусек случайно заметил его в кусте боярышника у пыльной полевой дороги, ведшей к пригородным садам. Мальчик не хотел говорить и весь трясся. Ганоусек взял его к себе в седло. Парнишка испуганно смотрел на лагерь красноармейцев, словно ничего не понимая, и, только когда ему объяснили, что все эти войска идут на выручку Тамбова, краска вернулась на его впалые щеки. Он рассказал, как офицеры вешали большевиков на деревьях перед домами, в которых их поймали, — мужчин, женщин, безразлично… Вешали голых… Прочих жителей погнали в западную часть города — рыть окопы. Мальчик сбежал с этих работ, не будет он им помогать!
