А Диана? Если она вообще узнает, что случилось с ее сестрой и братом, помощи она не окажет никому из них. Нельзя упрекать ее за это, она просто не способна принимать самостоятельные решения. Диана была послушной дочерью, чье безоговорочное повиновение восхищало родителей и чье безупречное поведение постоянно ставили в пример Ниниане, хотя та и была старше.
Возьмет ли барон эту послушную красавицу в жены? Ниниана уже не знала, хочет ли она такой судьбы для сестры. Какая жизнь ожидает ее рядом с мужчиной, так беззастенчиво и равнодушно играющим чувствами других людей?
В тишине каморки она вдруг с мучительной горечью поняла, что он разгадал ее игру в прятки. Часы любви, проведенные вместе, позволили ему запомнить черты ее лица, ее голос, даже ее жесты. Если, правда, он при этом испытал больше, чем только быстрый триумф удачливого завоевателя. Вопрос был в том, какую роль она предпочла бы отвести собственной персоне. Роль участницы в мимолетном приключении с красивым придворным? Или роль отвергнутой предательницы, на которую было бы жаль тратить усилия барона де Мариво?
Любой ответ был одинаково унизительным и оскорбительным. Почему нарушила она клятву никогда не оказываться в руках мужчины, а строить свою жизнь по собственным понятиям, отказавшись от роли проданной невесты и покорной супруги?
Ее тихий хриплый смех зловеще прозвучал в пустом помещении. Она не могла больше сидеть и начала нервно ходить от стены к стене. Пять шагов вперед и пять назад. Ее бедро болело от удара о карету, но она не замечала боли. Ожидание лишало ее рассудка. Сколько времени пройдет, пока ее героические намерения не исчезнут от голода, жажды, одиночества и страха?
Она резко повернулась на каблуках, услышав скрип тяжелых дверных петель. Грубо сколоченная дверь открылась внутрь, и прошла целая вечность, прежде чем Ниниана разглядела вошедшего. Она затаила дыхание и прижала к груди ладони. Затем постепенно выдохнула скопившийся в легких воздух и недоверчиво сощурила глаза. Дверь закрылась за монахом. Точнее сказать, за отцом-капуцином. В руках у него были накрытая корзинка и кувшин с водой.
Хотя он не выглядел молодым, определить его возраст было трудно. Ему могло быть и пятьдесят, и семьдесят лет. Длинная с проседью борода спускалась на коричневую рясу, а под низко надвинутым капюшоном на морщинистом бледном лице сверкали большие черные глаза.
— Что вам нужно от меня?
Ниниана возненавидела себя за дрожащий, испуганный голос. Ее взгляд скользнул по корзинке. Что в ней? Инструменты для пыток?
— Мне сказали, что вы ранены.
Тихое сдержанное утверждение не содержало сочувствия. Однако рука, которой он повернул к свету подбородок Нинианы, чтобы рассмотреть ранки в уголках ее рта, оказалась удивительно мягкой. Прикосновение его пальцев она едва ощутила. Неподвижно и молча следила Ниниана за тем, как он снял платок с корзинки, окунул его в кувшин с водой и вытер ей лицо. Все это было сделано с профессиональным умением врача. Потом, захватив из небольшого фарфорового горшочка желтоватую мазь, нежно наложил ее на ранку.
— Не бойтесь, шрама не останется. Здесь только маленькая трещинка, которая кровоточила больше положенного ей.
Хотя Ниниана сразу почувствовала, что жжение на коже уменьшилось, она продолжала сердито смотреть на посетителя.
— Почему вы это сделали?
Капуцин тихо ответил:
— Такова одна из моих обязанностей. Есть ли еще раны? Снимите накидку.
— Нет!
Ниниана отшатнулась к стене и еще плотнее завернулась в накидку. Ее дыхание стало коротким и прерывистым, сердце усиленно билось, а монах перед ней вдруг уменьшился. К тому же стены сблизились и стали наклоняться, чтобы упасть на нее. В панике Ниниана попыталась позвать на помощь, но из горла вырвался только сдавленный хрип. Она пошатнулась и опустилась на колени.
— У вас иссякают силы. Вот, выпейте, дитя мое!
Зубы Нинианы помимо ее воли стукнулись о край металлического кубка, и ей удалось сделать лишь один глоток. Однако во рту сразу стало сладко и приятно, вино миновало пищевод, и тепло достигло желудка. Безразличная ко всему, позволила она поднять себя и усадить на скамью.
— Что, ради всех святых, заставило вас оказаться в таком ужасном положении, дочь моя?
Спокойный, тихий вопрос произвел на Ниниану впечатление пушечного выстрела. Она вскочила, но, тяжело вздохнув, снова беспомощно опустилась на скамью, затем быстро коснулась щек дрожащими пальцами.
— Вы знаете… откуда вы знаете, что…
Он закончил ее вопрос:
— Что вы женщина? Это сразу видно тому, кто не совсем слепой. Но не пугайтесь, ваша маленькая тайна у меня в добрых руках. Почему вы выдаете себя за мужчину?
Ниниана глубоко вздохнула.
— У меня не было выбора. Вы поведете меня на допрос? Сначала мне полагается немного нежности, утешения и тепла, чтобы потом легче было в ловушке инквизиции?
Монах затрясся от беззвучного смеха. Он присел на край стола, сложив на груди руки в широких рукавах.
— Мне описали вас как непокорную, слишком гордую особу, и я начинаю понимать справедливость такой оценки. Нет, дочь моя, я не собираюсь вас допрашивать. Я стараюсь, по просьбе вашего друга, узнать вас получше.
— Жалкие уловки! — прошипела Ниниана, находясь под действием вина и поэтому вновь показывая коготки. — Спрашивайте меня о чем хотите, но не морочьте мне голову не относящимися к делу высказываниями.
В темных глазах странного капуцина промелькнула искорка уважения. Он всегда ценил в человеке гордость и достоинство.
— Когда вы исповедовались в последний раз?
— Что?
Ниниана прикрыла веки и наморщила лоб. Переход посетителя к вопросам церковных обрядов показался ей странным. Впрочем, на такой вопрос она могла ответить, не подвергая опасности других.
— В ноябре прошлого года, перед днем всех святых.
— Большой срок, за который многое могло произойти! Не хотите исповедаться мне?
Так вот где ловушка! Ниниана засмеялась, но в ее смехе не было ни капли веселья. Происходящее здесь не имело никакого отношения к ее вере и благочестию. Церковь используют как помощницу шпионов? Она не колебалась ни минуты, высказывая свое мнение предельно ясно:
— Новый способ для получения его Высокопреосвященством необходимой информации? Исповедальня? Нет, благодарю вас, отче! Боюсь, что мои скромные грехи вызовут у вас скуку…
— Мне говорили, что вы хоть и упрямы, но достаточно умны, — по-прежнему спокойно продолжал монах. — Выслушайте меня. Мне предоставлено право решать, можно ли вам верить или следует подвергнуть вас весьма неприятному, но необходимому допросу. Если ваша совесть чиста, исповедь вам не повредит. В противном случае придется признать, что вы относитесь к числу злостных предателей, и вас придется предать справедливому суду. Суду, который не сделает скидки ни на ваше благородное происхождение, ни на ваш пол.
