— Я мог бы догадаться, что вы замешаны в деле Люсьена де Камара. Как глупо было с моей стороны полагать, что под вашей шляпой осталась хоть капля разума. Нужно вам было во все это впутываться? Знаете ли вы, мой милый, что только благодаря сильному приступу ревматизма у его Высокопреосвященства перед вами стою я, а не кардинал Ришелье?
Ниниана не отваживалась поднять голову. Она разглядывала полированный паркет под ее покрытыми грязью сапогами, которые казались ей чужими. Что означала его последняя фраза? Благодаря? Да ей лучше было выброситься из окна, чем подвергаться допросу барона де Мариво. И все-таки одно лишь его присутствие как по волшебству подняло ее настроение. Она старалась заставить себя не глядеть на него с тем страстным желанием и с той любовью, которые испытывала. Ниниана не понимала, почему она становится такой слабой, беспомощной и непоследовательной от своей любви.
Барон в свою очередь с волнением рассматривал грязного юнца. Было заметно, что охрана обращалась с ним весьма бесцеремонно. Измазанная накидка была разорвана сбоку, а шляпа с когда-то эффектным пером, видимо, побывала в сточной канаве. Кроме того, его фигуре сейчас не хватало той элегантной пружинистой силы, которая так нравилась барону в юноше. Почему он сидит с таким жалким видом? Ему не подходит роль пойманного шпиона. Мариво решительно подошел поближе и схватил его за руку, чтобы поднять со скамьи. Только сейчас он заметил, что никому не пришло в голову развязать веревку на руках пленника. Подавив проклятие, он небольшим кинжалом, вынутым из-за пояса, одним взмахом разрезал путы.
Забыв о благодарности, Норберт де Камара продолжал молчать. Упрямо опустив голову, он растирал ослабевшими, изящными пальцами глубокие следы от веревок на запястьях.
Что-то в этом движении странным образом растрогало барона. Он механически разглядывал грязную шляпу, скрывавшую от него упрямую голову. Что же делать с ним парнишкой, ввязавшимся в игры властителей и вынудившим теперь его, барона де Мариво, выбирать между долгом и симпатией? Чем бы ни закончились сложившиеся у него с Дианой де Камара отношения, он не допустит, чтобы с ее двоюродным братом стряслась беда. Однако совершенно необходимо узнать, что связывает Норберта с тщеславными планами принца Гастона Орлеанского. Хотя ему и глубоко симпатичен этот парнишка, необходимо выполнить свой долг. Но подобная необходимость никогда еще не давалась ему с таким трудом.
Упрямая поза Норберта, стоявшего к нему спиной, вывела его, тем не менее, из терпения. Он крепко схватил юношу за плечо.
— Довольно сентиментальности, месье де Камара! Нельзя бродить по саду кронпринца, не посадив себе на хвост тайную полицию половины королевства. Вы всерьез думаете, что Гастон Орлеанский мог бы находиться во дворце без ведома его Высокопреосвященства? Почему вы не предоставили своему кузену возможности самому вытаскивать голову из петли, в которую он попал по собственной глупости?
Какому кузену? О ком он говорит? Запутавшись в собственной лжи, Ниниана не сообразила, что, по всей логике, в данный момент Люсьен был для нее двоюродным братом. Она попыталась вырваться и от резкого движения вторично за эту ночь потеряла шляпу.
Скромная накидка из коричневой шерсти осталась у Мариво в руках. Пораженный таким внезапным взрывом темперамента, он несколько секунд смотрел на шляпу, покатившуюся по полу к его ногам. Затем сосредоточился на бледном лице со следами крови и грязи на щеках. Темная косынка убирала волосы со лба, и открытым оставался только бледный овал, на котором сияли два огромных, ярко-зеленых, испуганных глаза.
Лицо, точно по волшебству, расплывавшееся и изменявшееся под его взглядом. Неужели он потерял рассудок? Ниниана? Или эта женщина настолько лишила его покоя, что ее черты ему мерещатся в любом человеке? Она обманывала его, исчезала, но всегда оставалась занозой в его сердце. Может быть, он увидел призрак?
Могут ли два человека разного пола так сильно походить друг на друга? Может быть, это разгадка тайны той странной симпатии, которую он, неожиданно для себя, питал к юноше? Его потрясающее сходство с загадочной женщиной, дурачившей его и все же, несмотря ни на что, горячо им любимой. Мариво начал сомневаться в своем здравом, нормальном восприятии жизни.
Он выпустил из рук накидку, не заботясь о том, куда она упадет, и подтащил пленника поближе к канделябру перед камином. В канделябре горели пять свечей. Царапины на нежной коже затрудняли сравнение, а засохшая в уголках рта кровь вызывала неукротимое желание надавать тумаков виновному в ее появлении грубияну.
Тем не менее загадка вдруг была разгадана. Не понадобилось даже подтверждение едва заметного аромата, исходившего от одежды. Барон чуть не расхохотался от облегчения. Какая невероятная, легкомысленная, глупая шутка! Не было никакого Норберта де Камара! С самого начала существовала лишь Ниниана де Камара. Создание, с такой отвагой, с таким коварством, с таким безрассудством сражавшееся за свою семью, которая, судя по поведению Дианы, даже не испытывала к ней чувства благодарности.
Мариво стоило громадных усилий не заключить ее в свои объятия и не обрушить на нее все сразу: упреки, гнев, поцелуи и ту отчаянную любовь, которая разрывала его сердце. Как проклинал он еще сегодня утром свое задание, когда до него дошли вести о тайном появлении принца. У него не было времени выполнять его, ему хотелось отправиться к королеве и побольше разузнать о ее придворной даме.
Однако он повиновался долгу и раскинул тонкую сеть, в которую надеялся заманить Люсьена де Камара. Люсьена, а не Ниниану де Камара. Мариво уже не сомневался в том, что она являлась второй сестрой, хотя в самом начале их знакомства Норберт ловко обвел его вокруг пальца, убедив, будто и она погибла.
Ниниана дрожала под его беспощадным, испытующим взглядом. Как теперь поддерживать дальше великую ложь?
— Я… я не знаю, о ком вы говорите. У меня… нет кузена… Вы с кем-то меня спутали, — хрипло бормотала она, отчаянно стараясь отвернуть голову в сторону.
Голос внес окончательную ясность. Хриплый, сдавленный, измененный и все же волнующе напоминавший мелодичный альт Нинианы. Голос, преследовавший его даже во сне и делавший легковесное чириканье вечно недовольной Дианы еще более невыносимым. Какое безумие! Коли раньше положение было тяжелым, то теперь оно становилось чудовищным!
— До сих пор, месье Камара, я обманулся лишь в одном человеке, и это была женщина. Поверьте мне, я умею считать до двух! — ответил барон вызывающе и отпустил ее плечо, как будто обжегшись.
