Они нисколько не удивились, услышав об этой поездке, но только заметили, что на акуле очень неудобно ездить верхом, после чего они предложили мне следовать за собой в город, что и принял я с радостью.
На дороге я заметил, что остров весь состоит из рыхлой пемзы и что на нем нет никаких следов растительности, не встретил я нигде ни клочка моху, везде представлялась глазам одна голая пемза, и тысячи прекрасных зеленых, в десять дюймов длиной, ящериц, которые грелись на солнце и бегали во всех направлениях Дорога была крута, и во многих местах были высечены ступени, чтобы удобнее можно было подниматься После часового утомительного пути, который при своей слабости без помощи островитян не был бы я в состоянии совершить, достигли мы вершины. Чудное зрелище представилось тут глазам моим! Я находился на вершине холма, который со многими другими образовал необозримый амфитеатр, замыкавший долину, имевшую в ширину около пятнадцати миль, и большую часть которой занимало озеро.
На многих местах берега различал я человеческие жилища или что-то тому подобное, но нигде не было видно ни дерева, ни куста.
— Как, — спросил я человека, который, по-видимому, был у них старшим, — неужели у вас нет деревьев?
— Нет; да и на что нам они? И без них можем мы обойтись очень хорошо. Вы, верно, заметили, что здесь нет вовсе земли, что весь остров состоит из пемзы?
— Конечно, — отвечал я, — но скажите мне, как называется ваша бесплодная земля и в какой части света находится она?
— Что касается названия, то мы зовем ее Китовый остров, — отвечал старший, — но где мы находимся, того не знаем и сами, потому что наша земля — плавучий остров, который весь состоит из пемзы, а относительный пес пемзы, как вам известно, легче воды.
— Чудные вещи! — воскликнул я. — Ей-ей, мне не серится, чтобы все сказанное вами не была просто шутка.
— И между тем все это вовсе не так странно, как кажется с первого взгляда, — отвечал мой вожатый. — Если вы внимательно рассмотрите наружный вид этого острова, то тотчас заметите, что он есть не что иное, как кратер большого вулкана. Легко представить себе, что этот вулкан, выдвинутый каким-нибудь подземным извержением из моря, впоследствии скрылся снова, отделившись от кратера, который и плавает теперь по морю. Вот наше мнение об образовании этого острова, и навряд ли ваши геологи в состоянии привести удовлетворительнейшее объяснение этого явления.
— Как! Так вы имеете сношения с Европой? — воскликнул я в восторге при мысли о возвращении.
— Имели, но не думаем возобновлять их снова. Во гремя зимы наш остров замыкается льдом. С весною мы опять свободны и спускаемся на юг градуса на два, редко больше.
— Следовательно, ветры и приливы не имеют никакого влияния на ваш остров?
— Как не иметь! Но во всей природе один общий закон тяготения, каждая вещь имеет свою точку опоры, все в мире в равновесии. Где мы думаем видеть беспорядок, там-то и есть порядок, и ни один поток не бежит по какому-нибудь направлению, не имея соответствующего ему потока, который противопоставляет его течению свое. Одним словом, видя беспрестанные изменения, можно не запинаясь сказать, что прилив и отлив, на которые нужно смотреть, как на работу, которую природа предписывает океану для поддержания его здоровья, вообще не имеют на нас почти никакого влияния. Воздух, подобно воде, есть материя, только больше разжиженная, утонченная, но все-таки материя. Известное количество его дано земле для ее же пользы и в его кажущихся изменениях всегда есть строгая правильность. Это объясняется само собой: если от северо-западных ветров, которые постоянно дуют во время зимы, весь запас ветра скопится на востоке, то ясно, что он должен быть теперь сперт и сжат, и, вследствие известного его свойства — упругости, должен непременно оттолкнуться назад с силой, равномерной его сжатию. Вот причина того, что в феврале и марте у нас дует постоянно восточный ветер.
— Вы говорили, кажется, что имеете сношения с Европой?
— Нас против воли посещают по временам люди с разбитых кораблей и других судов, но те, которые попадают сюда, уже не возвращаются. Трудность оставить остров очень велика, и мы льстим себя надеждой, что не многие из тех, которым случалось побыть у нас короткое время, захотят оставить нас.
— Как! Не захотят расстаться с бесплодной скалой, на которой не найдешь даже травы?
— Счастлив не тот, кто имеет многое, — отвечал мой вожатый, — но тот, кто доволен тем, что есть.
Тут начали мы спускаться с пригорка. Я следовал за ним не слишком-то утешенный его словами, потому что не мог заставить себя думать, чтобы такое пустынное место могло доставить много удовольствия.
— Я не уроженец этого острова, — продолжал он, — уже более четырехсот лет, как эта земля впервые была заселена экипажем одного французского корабля, который погиб в Северном океане. Но я не имею вовсе желания покинуть этот остров. Меня выкинуло сюда на китоловной лодке, которую буря отнесла от корабля, Я женат, имею семейство, и меня считают здесь богатейшим из жителей, потому что у меня от сорока до пятидесяти китов.
— Китов! — воскликнул я в изумлении.
— Да, китов, — отвечал он. — Они составляют богатство этого острова, и без них наше состояние не было бы так хорошо, как теперь. Но вам предстоит еще многое увидеть и многое узнать; вы увидите, что нет на свете ничего, что человек из нужды и по врожденной ему смышленности не употребил бы в свою пользу. Это озеро — источник нашего богатства и нашего продовольствия, и оно доставляет нам столько благополучия, сколько едва ли находят люди и на равнинах Италии и Франции.
Когда мы достигли подошвы пригорка, заметил я у берега озера множество черных предметов.
— Это киты? — спросил я.
— Были китами, но теперь это дома. Вот мой, в котором, надеюсь, будете вы как у себя, пока на что-нибудь не решитесь.
Мы спустились к берегу; его спутники пожелали мне доброго утра, и мой проводник продолжал со мной дорогу к своему жилищу. Оно состояло из кожи кита необыкновенной величины. Спинная кость и ребра служили стропилами, на которых держалась кожа, имевшая вид продолговатой палатки и сверх того скрепленная веревками, скрученными из жил и привязанными к кольям из китового уса. Когда я вошел внутрь, го крайне удивился, увидев, что там было совершенно светло и что этот свет проходил сквозь маленькие окошечки, сделанные из тонко нарезанного китового уса. В голове была кухня, и дым выходил в отверстия, которые служат живому киту для выпускания воды, вбираемой с воздухом.
По всем сторонам комнаты, в которую я был введен, находились возвышения, покрытые кожей тюленя, которые заменяли у них стулья; другая часть дома была разделена какой-то кожей на спальни для хозяина и его семейства. Я не чувствовал ни мальейшего запаха, который думал найти, прежде чем вошел в это редкое жилище.
