Между тем ворота догорали. Пунцовела раскалённая бронзовая чешуя. Створки почти обвалились. Шипел пар, на который лили воду.
– Малимончики, – невесело шутил Клеоник. – «Христо-о-с! Христо-о-с!». Если вы уж так верите, что Христос, так чего же пятки свои потрескавшиеся поджарить боитесь?
– Хватит тебе, – мрачно бросил Гиав Турай. – Надеяться – оно нужно, но волю Божью испытывать – дело последнее.
За воротами всё ещё ошалело лязгали мечи. Стража, закованная в сталь, гибла, не пуская осаждающих со стен.
– Пошли! – сказал кузнец.
Мещане с бревном двинулись прямо в пар и дым. Ударило в огонь бревно. Взвился фонтан искр. Полетели головешки и угли.
…Корнила, уже без стрелы, ворвался снова в пыточную:
– Гибнем!
– А вам за что платят? – спросил Жаба.
– Из последних сил бьёмся! Изнемогаем! – прохрипел сотник. – Скорее, вот-вот ворвутся.
– Ну вот, – сказал Лотр. – Тут дело важное, роли распределяем, а ты – не спросив, а ты – без доклада.
Корнила жадно хватал воздух.
– Так вот, пан Христос, – невозмутимо возгласил Лотр. – Одно перед тобой условие: через месяц кровь из носа, а вознесись. Чтоб восшествие на славу было.
– Я, может, и раньше.
– Э, нет! Пока не переделаешь всех дел своей Церкви – и не думай. Ты, Корнила, за ним следи. Захочет, холера, раньше вознестись – бей его, в мою голову, и тащи сюда.
– Это Бога?
Лотр покраснел:
– Ты что, выше святого Павла? – гаркнул он. – А Павел «раздирал и рвал на клочья церковь, входя в дома и таща мужчин и женщин, отдавая их в темницы».
За низким лбом сотника что-то ворочалось. Скорей всего, непомерное удивление.
– Да ну?
– Наставники наши говорят! Наместники Божьи! Исполнители Его воли! Первые проводники Церкви на земле!
– Странно…
– Именем Христа клянусь.
Сотник вытянулся:
– Слушаюсь.
– Следи. И смотри, чтоб не прельстил тебя философией и пустым искушением.
По лицу сотника было видно, что прельстить его какой бы то ни было философией невозможно.
– Эти философы имеют наглость о жизни и смерти рассуждать. А жизнь и смерть – это наше дело, церковного суда дело, сильных дело. И это нам решать, жизнь там кому или смерть, и никому больше…
Лотр обвёл глазами бродяг. Увидел Роскаша, который держался с тем же достоинством, горделиво отставив ногу.
– Значит, так, – сказал Лотр. – Ты, Богдан Роскаш, за шляхетскую упёртость твою, отныне – апостол Фома, Тумаш Неверный, иначе называемый Близнец.
Красное, как помидор, лицо «апостола Тумаша» покраснело ещё больше:
– Мало мне этого по роду моему.
– Хватит. Лявон Конавка, рыбак.
– А! – Табачные глазки недобро забегали.
– Тебя из рыбаков чуть ли не первого завербовали. Быть тебе Кифой, апостолом Петром.
Конавка почесал лысину, начинавшую просвечивать меж буйных кудрей, льстиво усмехнулся:
– А что. Я это всегда знал, что возвышусь. Я ж… незаконный сын короля Алеся. Кровь! Так первым апостолом быть – это мне семечки.
– Брат его, Явтух… Быть тебе апостолом Андреем.
Стройный «Андрей» судорожно проглотил слюну.
– Ничего, – успокоил Лотр. – Им также поначалу страшно было.
Лотр крепко забрал в свои руки дело, и Босяцкий ему не мешал. Выдвинул идею, спас всем шкуры – и достаточно. Теперь, если Ватикан окажется недоволен, можно будет сказать, что подал мысль, а дальше всё делал нунций. Если будут хватать, Лотр воленс-ноленс заступится за монаха – одной верёвкой повязаны. А заступничество Лотра много чего стоит. Могучие свояки, связи, богатство. Капеллан внутренне улыбался.
– Сила Гарнец, – продолжал Лотр.
Гаргантюа плямкнул плотоядным ртом и засопел.
– Ты Яков Зеведеев, апостол Иаков.
– Пусть.
– Они тоже рыбачили на Галилейском море.
– Интересно, какая там рыба водилась? – спросил новоявленный апостол Иаков.
Вопрос остался без ответа. Нужно было спешить. Лотр искал глазами похожего на девушку Ладыся.
– А брат твой, по женоподобству, Иоанн Зеведеев, апостол Иоанн, евангелист Иоанн.
Умствующие глаза Ладыся расширились.
– Приятно мне. Но чёткам-то меня выучили, а прочему ни-ни. И никого не успели за то время. Другие начали первые буквы, а я тут проповедовать начал. Так я даже не знаю, как «а» выглядит. Ни в голове этого у меня, ни…
Лотр улыбнулся:
– Они, рыбаки, думаешь, очень грамотные были?
– Тогда пусть, – закатились юродские глаза.
– Значит, вы – Зеведеевы, – с неуловимой иронией заключил Босяцкий.
Раввуни воздел глаза вверх.
– Ваанергес, – по-древнееврейски высказался он. – Бож-же мой!
– Правда твоя, – согласился Босяцкий. – Очень они звучны. «Сыновья грома».
Лявон Конавка – Пётр – льстиво засмеялся:
– А что? Уж кто-кто, а я это знаю. С ними в одном шалаше ночевать невозможно – такие удоды.
– Хватит, – перебил его Лотр. – Акила Киёвый.
Телепень колыхнул ржавыми волосами, добродушно усмехнулся, понял: на костёр не поведут.
– Эва… я.
– Ты с этого дня – Филипп из Вифсаиды. Апостол Филипп.
Тяжело зашевелились большие надбровные дуги.
– Запомнишь?
– Поучу пару дней – запомню. Я способный.
– Ты, Даниил Кадушкевич, служил мытарем – быть тебе, по роду занятий, евангелистом Матфеем. Апостолом Матфеем.
Сварливые, фанатичные глаза зажмурились.
– Ты, лицедей Мирон Жернокрут, отныне Варфоломей.
– Кто? – заскрипел Мирон.
– Апостол Варфоломей, – разъяснил Лотр. – За бездарность твою. Тот тоже у самого Христа учился, а потом в Деяниях его и словом не помянули.
Лотр рассматривал бурсацкую морду следующего.
– А ты, Якуб Шалфейчик, апостол Яков. Иаков Алфеев меньший.
– Какой я тут меньший. Я тут выше всех. Максимус. – И обиженно смолк.
Бургомистр Устин смотрел на фокусника. Правильно-круглая голова, вскинутая в безмерной гордости. Верхняя губа надута.
– Этому, Яну Катку, – встал бургомистр, – по самовосхвалению его, нужно Ляввея дать.
– Правда что, – сказал Болванович. – Ляввей, прозванный Фаддеем. Апостол Фаддей. А поскольку в Евангелиях разночтения – кто в лес, кто по дрова, то он же Иуда Иаковов, он же Нафанаил. Видишь, имён сколько!
– Спасибо, – поблагодарил Каток. – Я почти удовлетворён.
Михал Ильяш глядел на Лотра чёрными хитрющими глазами. Улыбался.
– Ты, Михал Ильяш, с этого часа Симон Канонит, в прошлом Зилот. Потому как «нет в нём хитрости».
Нависло молчание. Раввуни глядел Лотру в глаза. Кардинал искривил в усмешке рот:
– Ну а тебе, Раввуни, и Бог велел быть Иудой из Кариота.
