«Хотя пальчики у него совсем уж детские…» – подумал я. Но решил, что бороться в партере с хозяином дома мне не стоило: на собственную победу в такой схватке я бы не поставил и гроша. Все же Саша Усик мало уделял внимания развитию силовых способностей своего тела. Полностью взвалил эту проблему на мои плечи.
– Так… эта…
– С печеньем.
Лампочка в фонаре над верандой мигнула.
– С печеньем буду, – обрадованно сказал я. Добавил: – И с сахаром!
– Будет тебе сахар, – сказал Жидков.
Он вошел в дом. Заскрипели половицы. В этот раз хозяин дома шагал не беззвучно: в предрассветной тишине отчетливо различался каждый шорох. В сенях сразу же вспыхнул свет – такой же болезненно-желтый и тусклый, как и на улице, рядом со входом. Я взбежал на крыльцо. Увидел спину Рихарда Жидкова в дверном проеме. Мужчина уже пересек сени, входил в комнату, там тоже стало светло. Я не последовал сразу за хозяином дома. Замер на пороге. С высоты, через перила, оглядел просторный двор.
Заметил, что большая часть двора пряталась за стенами дома, сарая и других построек – эдакий укромный уголок, где, будто вишенка на торте, стояла большая собачья будка. Увидел внутри будки блеск звериных глаз. Взглядом проследил маршрут, по которому обычно пролегал путь пса от его логова до забора (вдоль натянутого троса). И понял, почему четвероногий страж не встретил меня у калитки. Одно из звеньев его цепи сейчас было насажено на металлический крюк, торчавший из стены над будкой, сильно ограничив псу свободу передвижения.
– Замечательно, – пробормотал я.
Повернулся лицом к дому.
– Заходи! – услышал голос Жидкова.
Мысленно ответил ему: «Как скажешь, дорогой. Как скажешь».
* * *
– Вот, садись за стол, – распорядился хозяин дома.
Кивнул на окрашенный в коричневый цвет деревянный стул со спинкой и фанерным сиденьем (сам он при этом натягивал штаны). Застегнул пуговицы на ширинке, накинул на плечи подтяжки. Ладонью провел по небритому подбородку, будто прикидывал, что делать дальше: совершить утренние мыльно-рыльные дела или прежде напоить гостя чаем. И улыбался мне – приветливо так, по-доброму, как стоявший в окружении пионеров Владимир Ильич Ленин на картинке в том учебнике немецкого языка, что я взял в институтской библиотеке.
– Сейчас поставлю чайник, – сообщил Жидков. – Там, в летней кухне. Быстро закипит. Не успеешь заскучать. Печенье вон, на столе, в тарелке под полотенцем. Угощайся.
Снова потрогал щеки, вздохнул.
– Побреюсь, когда ты уйдешь.
Он взмахнул рукой – отогнал от себя муху. Сказал:
– Скоро вернусь.
Направился к сеням.
– А чемодан?! – сказал я.
Плюхнулся тощим задом на стул, заставил фанеру сиденья застонать.
Жидков остановился.
– Здесь он, – сказал мужчина. – Вон стоит. Целехонький.
Указал рукой в сторону печи.
Я обернулся.
Мой антикварный чемодан обнаружился около стены, в тени от печки. Стоял рядом со стопкой плетеных корзин и пирамидой из ведер. С виду целый, без новых отметин на поверхности. Я этому факту, признаться, обрадовался: расставаться с немногочисленным имуществом не хотел. Мне прошлому содержимое чемодана показалось бы ворохом мусора, но для нынешнего меня оно представляло немалую ценность. Особенно свитер, единственная пока альтернатива той кофте, в которой я ездил в колхоз.
– Неужто боялся, что я его присвою?
Рихард Жидков усмехнулся.
– Не, дядька, – сказал я. – Не боялся. Так, просто спросил…
– Просто…
Мужчина покачал головой.
– Жди, скоро вернусь, – сказал он. Хмыкнул. – Можешь пока проверить свои вещички; убедись, что я не умыкнул твои портки.
* * *
Жидков ушел.
Я слышал, как скрипели под ним ступени крыльца.
«Безобидный», – вновь вспомнилось определение, данное Рихарду Жидкову моей институтской кураторшей. Хозяин этого дома и правда показался мне обычным дядькой. Самым обыкновенным. Ничем особенно не примечательным (хотя в прошлой жизни я бы посчитал его слишком щуплым и мелким). Без заметных отклонений в поведении. Он злился, когда и полагалось злиться. Когда положено – улыбался. Не сразу доверял незнакомцам. Но и не выглядел нелюдимым.
«Каннибал» – так было написано на папке, куда Людмила Сергеевна сложила газетные статьи и собственные записи об этом человеке. Рихард Жидков не показался мне тем самым чудовищем, которым журналисты в девяностых запугивали жителей Зареченска, безжалостным убийцей и людоедом. Я попытался представить, как Жидков своими детскими пальчиками отрывает от мертвых тел человеческую плоть, и улыбнулся: уж очень сюрреалистичной выглядела нарисованная моим воображением картина.
Я огляделся. Интерьер дома мне показалось скромным даже для полузаброшенной дачи, и уж тем более для городского жилища. Комната, где я сейчас находился, походила на гостиную. Почти без мебели, лишь одинокий сервант у белой стены да небольшой стол с тремя стульями. Коричневые половицы под ногами (выкрашенные под цвет мебели), приколоченные гвоздями с большими шляпками. Почти четвертую часть комнаты занимала свежепобеленная печь с железной заслонкой, под которой на полу я разглядел крошки древесного угля.
И никаких признаков расчлененных человеческих тел.
Почувствовал шевельнувшиеся в душе сомнения. «А как ты думал, будет выглядеть его жилище? – спросил сам у себя. – Надеялся увидеть законсервированные головы в банках за стеклом на серванте? Человеческую кожу на стене вместо этих дурацких ковров? Чаши из черепов и вазы из тазовых костей на столе?» Стянул с тарелки полотенце. При виде печенья (невзрачного, «песочного», много раз ел похожее в детстве) заурчал живот, будто я оставил его сегодня без завтрака.
«А еще печенье из костной муки, – добавил я. – Конечно же, из человеческой».
* * *
Хозяин дома вернулся бодрым, улыбчивым (прогулка хорошо повлияла на его настроение), с эмалированным чайником в руках (из носика чайника все еще шел пар). Ухмыльнулся, отметив, что я не притронулся к чемодану. Достал из серванта разделочную доску – бросил ее на стол, водрузил на нее чайник. Поставил поверх фанерной столешницы две пол-литровые чашки, в центре стола установил сахарницу и жестяную коробку, от которой пахло чаем, мятой, листом смородины и незнакомыми мне травами.
– Обрадовалась тетка твоему приезду? – спросил Жидков.
Он сыпанул в чашки из жестяной коробки по полгорсти засушенной смеси из чая и трав, залил заварку кипятком. Придвинул ко мне сахарницу, положил рядом с ней алюминиевую десертную ложку. Мой нос уловил недурственный запах: от чая Рихарда Жидкова пахло не хуже, чем от тех чайных пакетиков, что я раньше покупал в супермаркетах. Мой юный организм восторженно поприветствовал этот аромат громким урчанием в животе, чем вызвал улыбку на лице хозяина дома, вполне приятную, не холодную.
– А чего бы ей не радоваться? – сказал я. – Мужик в доме появился! Ейный-то муж уж три года как помер. А от дочек какой прок? Девки-то они работящие… Но бабы – они и есть бабы. Ни крышу подлатать не могут, ни забор поправить, ни пол в доме перестелить. А я парень рукастый. Чего б не радоваться такому помощнику?
Придвинул к себе чашку, поводил носом над поднимавшимся от нее столбом пара.
– Что, ты и с крышей справишься? – слишком уж наигранно удивился Жидков – явно пытался подбросить мне повод для хвастовства.
– Так… эта… мы с батей только в прошлом году крышу латали. Над летней кухней. Чего там сложного-то?
«Наливай, да пей», – добавил я мысленно – по привычке.
Щедро сыпанул себе в чай четыре ложки халявного сахара.
– Я мыслю: повезло твоей тетке, что ты в Москве не остался, – сказал Жидков.
– А то!..
– Что, сложные в столице были экзамены?
Я тоскливо вздохнул. Пожаловался:
– Не то слово, дядька! Такое у меня спрашивали, о чем я отродясь в Каплеевке не слыхивал! А я ведь в своей школе не последним учеником был! Честное комсомольское! У меня в аттестате только две тройки! По русскому и по математике. Тетка сказала: с таким аттестатом меня без проблем в училище возьмут.
