Когда-то давным-давно эта комната была больше по площади, но оппозитный колодцу угол полностью осыпался сверху, завалив прессованной глиной и землей неизвестно сколько полезных квадратов. Там очевидно располагался лаз или лестница наверх. Копать — смысла нет, все осыплется к едрене фене, надо подпорки устанавливать, свет проводить, благоустраивать — то есть обнаружить себя населению. Придут менты, настучат по башке, отберут все деньги и полезные находки. Придется ограничиться минимальным осмотром, достойным негородских диггеров.
Этот подземный ход, безусловно, начинали копать отсюда, выдерживая примерное направление к задуманному месту за частоколом или изгородью. Выход наружу — самый слабый участок: он должен быть надежно замаскирован от чужих глаз, да к тому же держать землю от сползания, воду от попадания, всяких хорьков от заселения. Поэтому-то они с Сусловым так достаточно несложно и обнаружили его.
Ванька еще поползал немного на карачках, пытаясь найти все, что можно найти, но, похоже, на другие дары рассчитывать было уже нечего. Он не удержался и коснулся тыльной стороной ладони покоящиеся на земле волосы. Обычные волосяные волосы, аккуратно срезанные, мягкие и шелковистые. На память сразу пришла навязчивая реклама, но он ее отогнал усилием воли. Зато сразу вспомнилась замечательная детская книжка Волкова. Иван осторожно ногтями подцепил чуть отбившийся в сторону волосок и, зачем-то воровато обернувшись по сторонам, порвал его, пошептав: «Хочу бутылку водки Абсолют перед собой». Ничего не появилось. Тогда он добавил: «Трах-дибидох-дибидох». Эффект — тот же. Иван с улыбкой вздохнул: волосы явно не принадлежали ни старику Хоттабычу, ни Златовласке.
— Шура, я выхожу. Готовься.
— Усегда готов, — прошелестел в ответ Суслов.
Вылазка второго диггера была тоже удачной: он нашел целых три предмета. Правое ответвление заканчивалось непреодолимым обвалом, но было оно раза в два длиннее, нежели исследованное Ванадием. Судя по направлению — куда-то за пределы населенного пункта, на юго-восток, в Ленинградскую область. Перед грудой, преграждающей путь была также комнатка, где в стенной нише стояло медное блюдце с высокими краями, рядом лежал крест, размером с догорбачевский пятак, а из земли, слегка придавленное, покоилось нечто информативное — кусок выделанной кожи размером с лист блокнота.
Конечно, утверждать, что это именно кожа, было опрометчиво. Но ничего другого на ум не приходило. Не берестяная грамота — это точно. Большая часть «листа», присыпанная землей, благополучно сгнила, на том клочке, что сохранился, различались буквы, отдаленно напоминавшие некую готическую вязь, как ее представляют неискушенные в готике миряне. Все символы были не нарисованы, а оттиснуты, как на мульке хороших джинсовых штанов, типа «Lee» или «Rescue».
— A, n, dr, us, k,uo,li, — прочитал Шура, когда вылез. — Словно, начало каких-то предложений. Сначала круглый крест, потом этот Andrus, потом линии, потом kuoli. Может быть, «смерть Андруса» какого-нибудь?
— Ну, я в ливвиковском диалекте, увы, не силен, — развел руками Иван. — Если бы про «бярозы», «колыхайте, люляйте» — тогда, пожалуй, перевел бы. Андрус, быть может, это — Андрей. Какой Андрей самый известный?
— Миронов, — сказал Суслов.
— И я тебе отвечу, — оскалился Ванадий, обнажив свои знаменитые клыки. — Первозванный.
— Согласен. Был он, конечно, у нас на северах, но помер где-то в Трабзоне. А это уже Турция.
Потом они ушли готовить ужин, пить водку, наслаждаться тихим карельским вечером, беседовать и думать. Завтра предстояло вновь закрыть доступ в подземный ход, для чего и был привезен мешок цемента. Пускать внутрь зверье — четвероногое и двуногое — не хотелось. Пусть волосы лежат и ждут свою хозяйку в неприкосновенности.
Найденный крест был тоже сделан из белого металла, что и Ванино кольцо. Крест больше напоминал цветок, а также узор на плащах крестоносцев. Посовещавшись, решили, что это не серебро, а белое золото. Это воодушевляло. Блюдце, вне всякого сомнения, было светильником: в налитом в него масле горел фитиль.
Чем темнее становилось в лесу, чем меньше жидкости в холодильнике, меньше еды и больше благости, тем крепче была уверенность, что их нынешняя экспедиция удалась. Они начали говорить уже на отвлеченные темы, вспоминая «кораблятскую» и студенческую жизнь и одновременно почувствовали, что не одни.
За кругом света в самом темном месте появлялись и временами исчезали две пары красных глаз. Кто-то издалека следил за ними и за огнем.
— Это волки, — сказал Шура, не выражая и тени беспокойства. — Больше некому. Были когда-то в моем детстве стишки: «Вот кабан, он дик и злобен. Но зато вполне съедобен. Есть достоинства свои даже у такой свиньи». Но это не кабаны. Они бы уже всех порвали на части. И не росомаха. Ее здесь почти и нету. Так что — волки. Или мыши, только огромные.
— А они не прыгнут? — поинтересовался Ваня.
Волки на людей не нападают. На лосей тоже. Мышей, зайцев и собак на привязи — пожалуйста. Выбирают вполне естественный путь насытиться, затратив как можно меньше сил. Закон природы. Путь наименьшего сопротивления.
— А ты веришь тому, что вчерашний мужик нам рассказал? — внезапно вспомнил Иван. Наверно потому, что именно в это момент выудил из холодильника презентованную им вчера бутылку водки «Абсолют Куррант».
— Да пес его знает, — пожал плечами Суслов. — Жуткий он какой-то до безобразия. Как там он себя обозвал? Сатанаил?
— Нет. Так его называли сектанты. Эти болгары, как их?
— Киркоровы?
— Да нет. Богомилы!
Они еще долго беседовали перед тем, как лечь спать. Волки тоже сидели, теряя время ночной охоты, зато любуясь далеким и живым огнем. Ночь с костром была великолепна и неподражаема.
25. Сатанаил
Он был среди людей уже столько времени, что, порой, начинал забывать про свою Родину, да что там — он забывал даже землю Маа, откуда начался его поход по векам и тысячелетиям, откуда он появился здесь, в этом мире. Там же был и выход обратно, которого уже не было — Маа раскололась самым безобразным образом. Сначала это его не очень-то беспокоило, но теперь он просто физически ощущал свою непричастность к этой реальности. Можно было выразить ощущение другими словами: «Этот мир его выдавливал, отторгая». Конечно, если бы проблема решалось закрытием глаз и хлопком в ладоши, он бы уже давно слился куда подальше. Но все было не так просто.
Он не мог попасть домой, но не мог и оставаться здесь боле. На уровне обострившихся и отшлифованных временем инстинктов ему становилось понятно: грядет перемена. Причем, вряд ли она к лучшему. Однажды ему уже довелось пережить потоп, охвативший столько земель, что, казалось, всю планету покрыла вода. Старина Ной, или как его принялись позднее называть безграмотные — Нух, конечно, сделал все, что мог. Но и он не был Богом. Погибли все, точнее — почти все.
Он выжил, впрочем, как и остальные особи его племени. Слава Богу, что их к тому времени осталось не так уж и много, не то тяжело было бы раздобыть себе пропитание. До сих пор мурашки по коже пробегают при воспоминании о тех мрачных годах. Что же, Божья кара для людей была вполне заслужена.
Второй раз пережить нечто подобное он совсем не хотел, понимая, что пережить-то как раз и не удастся. Бог никогда не повторялся в своих наказаниях. То, что он привык считать ностальгией по старости лет, на самом деле был просто страх. И это чувство заставляло его тосковать.
Он начал искать возможность для своего дезертирства, но поздно, очень поздно. С того момента, как гомосек Юсупов убил Распутина, когда сердце старца под водой перестало биться, ему показалось, что все, кранты, мир перешел за грань прощения.
Он со всей своей энергией и возможностями окунулся в поиски выхода. Иногда отчаянье от своих тщетных потуг заставляло его молиться, испрошая отсрочки. Самое забавное в этом было то, что Бог должен был быть категорично против него, а нечистый, стало быть — за. Он взывал к обоим, но ни тот, ни другой никак не отреагировали.
Когда-то много веков назад не без его непосредственного участия один болгарин с бешено горящими неистовым взглядом глазами создал очередную религию. Она не была чем-то хуже того же ислама, но, в отличие от последнего, ее не приняли, подвергли гонению и в конце концов изничтожили.
Тот верующий человек совершенно случайно застал его в самом разгаре охоты, то есть не во вполне благообразном обличье: несколько звериный вид, да еще и с полуметровыми клыками (о внешнем виде более подробно в «Мортен. Охвен. Аунуксесса»).
Ему показалось забавными все потуги этого болгарина на борьбу — махание крестом и призывы провалиться в тартарары — и, обретя вновь более цивилизованный облик, он пришел к нему на беседу. Его проповедь позднее, через много лет, вернулась к нему же в несколько измененном виде, но это его только позабавило.
