И начальник стражи Юго-Восточных ворот отправился скучать в караульное помещение.
Глава пятнадцатая
Земля вела себя подло — лягалась и делала подсечки. Ей усердно помогали бочки, пороги и неопознанные предметы. Полной сволочью оказался дверной косяк: бил исключительно в нос, причем очень больно. И не было рядом друга, который протянул бы руку. С которым они бы управились с распоясавшимся погребом. Который сказал бы: «Ты хороший парень, Фагнир! Обопрись на мое плечо», или: «Давай выпьем. Потому что ты — хороший парень… как там тебя… Фагнир!»
А где спрашивается, этот громила, которого он, Фагнир, приказчик сволочного купца Махара, спас, можно сказать, от смерти и который не по-дружески запер его в подвале? Почему не появляется? С ним вроде и баба какая-то, смугляночка, была, тоже могла бы подсобить…
Нет, все пришлось делать в одиночку. Доползти до дверей, дотащив два кувшина, перевалиться через порог, уворачиваясь от косяка, разбить драгоценные сосуды, вернуться за другими и, не теряя веры в успех, повторить все заново.
Целеустремленность и упорство наконец победили. Он и два кувшина целехонькими выбрались на свободу из погребного заточения. Успех надо было отметить.
«Ай-ай-ай,— сделал ужасное открытие Фагнир.— Кружки-то нету!» Он схватился за голову. И вместо привычных волос и ушей нащупал железку. Каска! Вот удача! Чем не кубок? Ну и молодец же ты, старина Фагнир! Почему бы не выпить прямо из горла и откуда на нем этот металлический головной убор, приказчик попытался не думать. Лишние вопросы — лишние проблемы. А проблемы он недолюбливал.
Фагнир наполнил Шлем до краев вкуснейшим белым шемским вином и, не отрываясь, осушил.
«Кажется, солнце уже село», — отметил наблюдательный приказчик и прямо на земле у открытого погреба забылся счастливым пьяным сном.
* * *
Целую вечность ничего не происходило и не существовало ничего: ни света, ни тени, ни движения, ни покоя. Не ощущалось ни верха ни низа, ни звука, ни запаха… не было даже его самого. Бессмысленным, бесплотным комком он парил в бездне пустоты, и даже не осознавал того — ибо некому было осознать что-либо.
А потом послышался зов. Зов шел отовсюду, из каждого уголка этой не-сущности и насквозь пронзал его нематериальное тело.
«Проснись, проснись, проснись!» — нараспев требовал голос, а точнее, целый хор, поющий в унисон; хор, в котором слышались голоса и зрелого мужчины, и юной девушки, и глубокого старца, и новорожденного младенца. И все же отчего-то он понимал, что зовет его один человек… вернее, одно существо, в безраздельной власти которого он находится.
Страх прокрался в его небьющееся сердце.
— Кто ты? — крикнул он ртом, которого не было.— Кто я? И где я?
«Проснись, проснись! — настойчиво пел голос, и нечем было зажать отсутствующие уши, чтобы не слышать этого зова.— Мы можем помочь тебе! Ты хочешь снова быть живым? Ты хочешь отомстить своему обидчику? Мы можем помочь тебе! Мы можем помочь тебе!»
— Кто ты? Кто я? О чем ты говоришь?
«Проснись, Амин! Проснись!»
Амин.
Амин, Амин, Амин…
И тут он все вспомнил. Вспомнил ненавистного дикаря, вспомнил черную волну, захлестнувшую его в момент, когда он умер… И жажда жизни, и ярость вновь охватили его.
— Да! — заорал он.— Да! Я хочу выжить! Кто бы ты ни был и где бы я ни находился, я хочу вернуться! Помоги мне!
«Мы поможем тебе, Амин, мы поможем тебе… Но и ты должен полечь нам…»
* * *
Сторож Кумарандж поставил наполовину опустевшую бутылку на столик и прислушался. Все было тихо. Странное скрежетание больше не повторялось.
— Крысы,— объяснил он, обращаясь к самому себе.— Наверняка это крысы. Проклятые толстые крысы, пришедшие полакомиться человечинкой. Ненавижу крыс.
С ледника, на этот раз отчетливее, донесся тихий шорох. Сторож кряхтя встал, подошел к запертой двери, из-за которой сквозило морозным холодом, и опять прислушался. Никаких сомнений: там, в последней обители бывших горожан, кто-то издавал царапающие звуки, скребся и шебуршал.
Кумарандж по возможности бесшумно снял со стены факел, прихватил прислоненную к столу палку с угрожающе торчащим из нее гвоздем — смертоносное для крыс оружие — и медленно приоткрыл холодную дверь. Изнутри потянуло ледяным воздухом; в свете факела вспыхнули искорки инея на стенах, на полу, на потолке, на кусках грубого холста, которыми были прикрыты тела усопших. Сторож поднял факел повыше и шагнул внутрь.
Обычно крысы, обнаглевшие, опьяневшие и отяжелевшие от дармовой жратвы, лишь поднимали свои крошечные глаза-бусинки и настороженно разглядывали того, кто незваным явился на их пиршество, но разбегаться не торопились. Это давало Кумаранджу преимущество, и он умудрялся насадить на острие своей дубинки по меньшей мере троих дармоедов, прежде чем остальные понимали, какая опасность грозит им, и успевали скрыться в многочисленных, давно прогрызенных дырах в стенах.
Сторож перехватил поудобнее рукоять дубинки и, двинувшись по узкому, с низким потолком помещению, вдоль стен которого разлеглись бывшие горожане в ожидании последнего своего пути — короткой дороги на кладбище,— принялся внимательно вглядываться в каждый темный уголок: проклятые крысы могли затаиться где угодно… Однако ничто не нарушало мертвую во всех смыслах тишину, ни шорох, ни движение. Попрятались, суки. Поумнели, что ли…
Кумарандж намеренно громко затопал башмаками, намереваясь вспугнуть крыс и вынудить их покинуть свои убежища, и его старания увенчались успехом — со стороны мертвяков, устроившихся на ночлег в самом дальнем углу ледника, раздалось ответное шуршание. «Ага, вот вы где,— усмехнулся про себя старик.— Ну, ждите, ждите: к вам гости приехали…»
Свет факела отбрасывал колеблющиеся тени, и казалось, что покойники шевелятся, силясь встать со своих морозных лож. Кумарандж медленно продвигался вперед, зорко вглядываясь в полумрак, выискивая проклятых грызунов. «Еще парочка,— подумал он,— и будет ровно пятьдесят. Ну где вы там, вылезайте. Поговорим».
Он дошел до противоположной стены ледника; с потолка свисали длинные клыки льда, а в самом углу находилось тело мертвого гладиатора. Кумарандж поднял факел повыше. Что за ерунда, почему тут так темно? Неверный свет факела, казалось, тонул в непроглядной мгле, что затянула собою эту часть покойницкой. И отчего-то очень холодно — гораздо холоднее, чем в других уголках покойницкой…
— Давайте же,— вслух поторопил свою дичь сторож.— Вылезайте. Я вам подарочек приготовил.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
