Ребята не просто усвоили программу. В классе царил дух настоящего творческого соревнования. Это нисколько не мешало и Донченко, и Майдану, и Тырве, всем без исключения громыхать по кабинету строевым шагом, щелкать каблуками, поворачиваясь налево кругом, и вообще всячески подчеркивать свою военную сущность. Так кто же они в конце концов? «Строевики» или «мыслители»? Давний спор на педагогическом совете теперь казался Дормидонтову смешным. Из урока в урок он убеждался, что во всех классах, где он вел физику, были только сильные и средние ученики. Средние тянулись изо всех сил. Никого не устраивало «посредственно».
Дормидонтову было интересно работать в спецшколе именно потому, что не требовалось строить уроки в расчете на уровень отстающих. Ради этого стоило простить оглушительные команды и прочий военный антураж.
Настоящий, полностью оборудованный физический кабинет стал для Павла Феофановича совершенно необходимым. Без серьезно поставленных опытов и лабораторных работ теперь невозможно было ступить и шагу.
Скоро во втором взводе все убедились, что прогнозы Димки Майдана снова оправдываются. Классное помещение пришлось уступить. Его переоборудование закончилось в основном к началу четвертой четверти. Директор спецшколы совсем забыл, что его обошли.
Он сам увлекся грандиозными планами Дормидонтова и развернулся во всю ширь своих организаторских способностей. Кабинет получился уникальным. Приборы и розетки со всевозможными токами расположились на ученических столах. Нажатием кнопок плавно передвигались доски, опускались оконные шторы, с потолка раскручивался экран для волшебного фонаря. Загадочная техника звучала за стеной басовитым умформером, ощущалась свежестью послегрозового озона, дрожала стрелками вольтметров перед глазами каждого ученика.
Всю стену одного из помещений занимала копия репинских «Бурлаков». Картина попала сюда совсем не случайно, поскольку по нижнему краю полотна масляными красками была начертана формула. Латинские символы утверждали, что буксировка бечевой груженой барки, то есть работа, равна приложенной силе бурлацкой артели, помноженной на путь и на косинус альфа.
Илья Ефимович Репин никогда не предполагал, что изможденные лица запряженных людей иллюстрируют значительность упомянутого угла.
— У меня другие ассоциации, — вспыхнул литератор Марусенко, когда учителя осматривали новый кабинет, и затянул под Шаляпина:
И на Волге-реке, утопая в песке,Мы ломаем и ноги и спину,Надрываем мы грудь, и, чтоб легче тянуть.Мы поем про родную дубину.
— Физике не противоречит, — пожал плечами Павел Феофанович.
— Зато противоречит искусству! — воскликнул Марусенко. — Это же профанация!
Тогда Дормидонтов спросил у коллеги, какой смысл в распространении аналогичных копий в разных кабаках или станционных буфетах? Формула под известной картиной всего-навсего напоминает о том, что физические законы повсюду окружают людей. Надо лишь уметь их различать и использовать в своих интересах. Соседнее помещение для занятий физик решил украсить копией с картины Айвазовского «Девятый вал». Это было данью маринизации предмета. Вот только Дормидонтов еще не решил, какая формула больше всего подходит к изображенной там ситуации.
Второй взвод в качестве частичной компенсации понесенного ущерба получил право «обновить» новую лабораторию физики. В этот день Дормидонтов решил провести открытый урок, и к такому уроку готовились как к контрольной работе. Павел Феофанович не скрывал, что будет рассказывать о законе Архимеда, и предложил желающим помогать ему в постановке опытов. Добровольцев оказалось куда больше, чем требовалось. После бурных прений в классе было решено выдвинуть в ассистенты Димку Майдана за его заслуги в области информации, Антона Донченко как самого-самого отличника и Жорку Куржака, наверное, потому, что он меньше всех шумел и не навязывался. Помощники учителя первыми из учеников получили доступ в новый кабинет, ходили с загадочными лицами и категорически отказывались поделиться впечатлениями. Они держали слово, данное преподавателю.
Правда, сам Павел Феофанович меньше всего заботился о театральной неожиданности. Открытый урок предназначался для обсуждения среди преподавателей естественнонаучных дисциплин. Ассистенты отрабатывали частности. Главное заключалось в нескольких штрихах, которые будут отличать урок от других, подобно картине на стене физического кабинета, похожей и непохожей на «Бурлаков» из Русского музея.
После звонка в кабинет вошли приглашенные педагоги. Радько привел знакомых командиров из училища Фрунзе. На этот раз рапортовал директору сам Павел Феофанович. Завершив ритуал, Дормидонтов оглянулся на учеников. Нет, среди них никто не улыбался. Военрук перехватил его тревожный взгляд н одобрительно кивнул учителю. Несколько месяцев строевой подготовки не прошли даром даже для тех, кто совсем ее не одобрял.
Майдан, Донченко и Куржак смотрели на преподавателя с видом заговорщиков. Им-то прекрасно было известно, что сейчас произойдет. Но Павел Феофанович вдруг показал классу два одинаковых по объему сосуда: в лабораторном стакане находился ярко-красный подкрашенный керосин, а в узкогорлой колбе — обыкновенная вода. Лица ассистентов вытянулись. Такого опыта на секретных тренировках они не проходили.
— Как поменять жидкости местами, не пользуясь третьим сосудом? — спросил преподаватель.
Ученики достаточно хорошо знали своего физика, чтобы не торопиться с поспешными предложениями. Тогда Дормидонтов зажал пальцем горловину колбы, опрокинул ее в стакан и слегка наклонил. Как по волшебству, прозрачная вода стала стекать на дно стакана, а навстречу, снизу вверх, поднимался в колбу подкрашенный керосин. Это был очень эффектный фокус.
— Почему так происходит? — снова спросил учитель и с удовольствием отметил, что подняли руки больше половины учеников.
Гасилов обратил внимание на разность удельных весов у жидкостей. Мымрин уточнил, что керосин выталкивается силой атмосферного давления.
Павел Феофанович подтвердил правильность этих суждений. Он подумал о том, что ни в одной из школ, где он раньше преподавал, было бы невозможно так начать урок. Опыт предназначался только для того, чтобы с первых же слов установить контакт с аудиторией. Если бы никто не догадался о физической сути явления и учителю пришлось объяснять опыт, он только понапрасну растратил бы время. Здесь же Дормидонтову осталось только уточнить, что опыт поставлен на основе закона Архимеда. Преподаватель не стал восклицать «Эврика!» и вспоминать о знаменитой ванне, где осенило античного геометра. Стакан с водой, стеклянный куб на нитке и точные до миллиграмма гирьки лабораторных весов под ловкими руками натренированных ассистентов превратились в цифры на доске. Цифры логически выстроились в формулу. А Павлу Феофановичу оставалось только связать все — и опыт и формулу — крепким морским узлом. Словом, преподаватель сделал так, чтобы ребята, не залезая в ванну, почувствовали себя Архимедами.
Впрочем, без ванны все же не обошлось, когда дело дошло до законов плавания. Парафиновый айсберг иллюстрировал гибель «Титаника», модель швартовной бочки якорной цепью указывала на направление поддерживающей силы. В стеклянной ванне, которая стояла на демонстрационном столе, еще плавали пустые консервные банки и накренившаяся модель корабля. Аркашка Гасилов в самом начале урока догадался, что модель накренилась неспроста, и оказался прав.
— Отчего крен? — спросил у ребят Павел Феофанович, вытирая руки полотенцем.
— Просто груз на правом борту, — предположил Гасилов.
Ребята захихикали: «Это тебе не стихи читать!»
— Так, — невозмутимо сказал учитель. — Есть еще мнения?
Тут он заметил, как тянет руку Алексей Бархатов. Это был его вопрос. Даже в газетах писали о том, как Лека построил во Дворце пионеров модель линейного корабля. Модель получилась солидной, с тяжелыми броневыми башнями, но при спуске на воду неизменно опрокидывалась вверх килем. Лека вспомнил, что инструктор еще советовал ему заменить башни на деревянные.
— У этой модели перетягивает метацентр! — со знанием дела сообщил Бархатов.
Теперь заулыбались морские командиры, которые сидели за последними столами. Бархатов догадался, что только «слышал звон», и густо покраснел. Но физик вновь не нашел в этом суждении ничего смешного. Он попросил Леку подойти к ванне и посадить грузик на край консервной банки. Та накренилась. Аркашка Гасилов прищурился на соседей: «Кто был прав?»
Но Гасилов недолго торжествовал. Когда Бархатов вычислил с помощью учителя центр тяжести банки и центр объема вытесненной банкой воды, начертил на доске векторы действующих на банку сил, весь второй взвод впервые уяснил понятие метацентрической высоты, которая оказывает влияние и на крен, и на остойчивость кораблей. Ребятам было интересно. Они не подозревали, что все это считается весьма сложным и недоступным для понимания восьмиклассников.
